Василий Жуковский - Стихи и сказки

Родного неба милый свет,
    Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
    И первых лет уроки,
Что вашу прелесть заменит?
    О родина святая,
Какое сердце не дрожит,
    Тебя благословляя?

Там небеса и воды ясны!
Там песни птичек сладкогласны!
     О родина, все дни твои прекрасны!
Где б ни был я, но всё с тобой
     Душой.
Ты помнишь ли, как под горою,
Осеребряемый росою,
     Белелся луч вечернею порою
И тишина слетала в лес
     С небес?
Ты помнишь ли наш пруд спокойный,
И тень от ив в час полдня знойный,
     И над водой от стада гул нестройный,
И в лоне вод, как сквозь стекло,
     Село?
Там на заре пичужка пела;
Даль озарялась и светлела;
     Туда, туда душа моя летела:
Казалось сердцу и очам —
     Всё там!..

Птичка летает,
Птичка играет,
Птичка поёт;
Птичка летала,
Птичка играла,
Птички уж нет!
Где же ты, птичка?
Где ты, певичка?
В дальнем краю
Гнёздышко вьёшь ты;
Там и поёшь ты
Песню свою.

На солнце тёмный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий,
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий.

Он голосисто с вышины
Поёт, на солнышке сверкая:
Весна пришла к нам молодая,
Я здесь пою приход весны.

Там котик усатый
По садику бродит,
А козлик рогатый
За котиком ходит;
И лапочкой котик
Помадит свой ротик;
А козлик седою
Трясёт бородою.

Знать, солнышко утомлено:
За горы прячется оно;
Луч погашает за лучом
И, алым тонким облачком
Задёрнув лик усталый свой,
Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть;
Мы знаем, летний долог путь.
Везде ж работа: на горах,
В долинах, в рощах и лугах;
Того согрей; тем свету дай
И всех притом благословляй.

Буди заснувшие цветы
И им расписывай листы;
Потом медвяною росой
Пчелу-работницу напой
И чистых капель меж листов
Оставь про резвых мотыльков.

Зерну скорлупку расколи
И молодую из земли
Былинку выведи на свет;
Пичужкам приготовь обед;
Тех приюти между ветвей,
А тех на гнёздышке согрей.

И вишням дай румяный цвет,
Не позабудь горячий свет
Рассыпать на зелёный сад,
И золотистый виноград
От зноя листьями прикрыть,
И колос зрелостью налить.

А если жар для стад жесток,
Смани их к роще в холодок;
И тучку тёмную скопи,
И травку влагой окропи,
И яркой радугой с небес
Сойди на тёмный луг и лес.

А где под острою косой
Трава ложится полосой,
Туда безоблачно сияй
И сено в копны собирай,
Чтоб к ночи луг от них пестрел
И с ними ряд возов скрипел.

Итак, совсем не мудрено,
Что разгорелося оно,
Что отдыхает на горах
В полупотухнувших лучах
И нам, сходя за небосклон,
В прохладе шепчет: «Добрый сон!»

Не человечьими руками
       Жемчужный разноцветный мост
Из вод построен над водами.
       Чудесный вид! огромный рост!
Раскинув паруса шумящи,
       Не раз корабль под ним проплыл;
Но на хребет его блестящий
       Ещё никто не восходил.
Идёшь к нему — он прочь стремится
       И в то же время недвижим;
С своим потоком он родится
       И вместе исчезает с ним.

На пажити необозримой,
    Не убавляясь никогда,
Скитаются неисчислимо
    Сереброрунные стада.
В рожок серебряный играет
    Пастух, приставленный к стадам:
Он их в златую дверь впускает
    И счёт ведёт им по ночам.
И, недочёта им не зная,
    Пасёт он их давно, давно,
Стада поит вода живая,
    И умирать им не дано.
Они одной дорогой бродят
    Под стражей пастырской руки,
И юноши их там находят,
    Где находили старики;
У них есть вождь — Овен прекрасный,
    Их сторожит огромный Пес,
Есть Лев меж ними неопасный
    И Дева — чудо из чудес.

Уж вечер… облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает;
Последняя в реке блестящая струя
      С потухшим небом угасает.

Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой;
Простёршись на траве под ивой наклонённой,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
      Поток, кустами осенённый.

Как слит с прохладою растений фимиам![2]
Как сладко в тишине у брега струй плесканье!
Как тихо веянье зефира[3] по водам
      И гибкой ивы трепетанье!

Солнцу раз сказал Борей[4]:
«Солнце, ярко ты сияешь!
Ты всю землю оживляешь
Теплотой своих лучей!..
Но сравнишься ль ты со мною?
Я сто раз тебя сильней!
Захочу — пущусь, завою
И в минуту мраком туч
Потемню твой яркий луч.
Всей земле своё сиянье
Ты без шума раздаёшь,
Тихо на небо взойдёшь,
Продолжаешь путь в молчанье,
И закат спокоен твой!
Мой обычай не такой!
С рёвом, свистом я летаю,
Всем верчу, всё возмущаю,
Всё дрожит передо мной!
Так не я ли царь земной?..
И труда не будет много
То на деле доказать!
Хочешь власть мою узнать?
Вот, гляди: большой дорогой
Путешественник идёт;
Кто скорей с него сорвёт
Плащ, которым он накрылся,
Ты иль я?..» И вмиг Борей
Всею силою своей,
Как неистовый, пустился
С путешественником в бой.
Тянет плащ с него долой.
Но напрасно он хлопочет…
Путешественник вперёд
Всё идёт себе, идёт,
Уступить никак не хочет
И плаща не отдаёт.
Наконец Борей в досаде
Замолчал; и вдруг из туч
Показало Солнце луч,
И, при первом Солнца взгляде
Оживлённый теплотой,
Путешественник по воле
Плащ, ему не нужный боле,
Снял с себя своей рукой!
Солнце весело блеснуло
И сопернику шепнуло:
«Безрассудный мой Борей!
Ты расхвастался напрасно!
Видишь: злобы самовластной
Милость кроткая сильней!»

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.

— Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?
— Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в тёмной короне, с густой бородой.
— О нет, то белеет туман над водой.

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне,
Весёлого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги[5] мои».

— Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы[6] и радость сулит.
— О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы.

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».

— Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из тёмных ветвей.
— О нет, всё спокойно в ночной глубине:
То вётлы седые стоят в стороне.

«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
— Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать.

Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мёртвый младенец лежал.

Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою:
Что движет твоё необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряжённая грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далёкое, светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льёшься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются тёмные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя —
Ты бьёшься, ты воешь, ты волны подъемлешь,
Ты рвёшь и терзаешь враждебную мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят;
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращённых небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

         Скатившись с горной высоты,
Лежал на прахе дуб, перунами[7] разбитый;
А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый…
         О Дружба, это ты!