Юлия Кузнецова - Скелет за шкафом. Парижский паркур (сборник)
«Тук-тук!» – в аську постучалась Ника.
– Привет! Как ты там?
– Сколько стоит рукопись? – написала в ответ Ника.
Ух ты! Значит, уже прочла письмо!
– Постараюсь, Анна Семеновна. А ответьте и вы на мой вопрос. Сколько денег может получить по контракту с издательством Лилия Леонтьевна?
– За рукопись?
– Да, за украденную рукопись.
– Шестьдесят тысяч рублей. Ровно шестьдесят тысяч.
Глава 6, в которой я узнаю, что эмо-киды не прикидываются
В длинном темном коридоре вкусно пахло жареной картошкой. Я подумала, что зря упустила момент маминого покаяния. А надо было вытребовать себе хотя бы какой-нибудь нормальной еды по вечерам вместо горелой фасоли. А то ишь, боится, что я стану анорексичкой, а вместо того, чтобы картошечки пожарить, все листает свои умные книги.
Кстати, анорексия – дело тяжелое. Ника рассказала по аське. Ее заставляют, грозят, что она умрет от голода, а ей не хочется. «Проблема, – писала Ника, – в моей голове. Не могу убедить свою голову заставить меня поесть».
«Что ж, хани, надеюсь в этой общаге меня ждет приключение, и я смогу занять твою голову чем-нибудь интересным», – подумала я.
Я миновала просторную общажную кухню, в которой жарили картошку две пухленькие студентки, и постучала в дверь комнаты Риты Гвоздь.
– Макс? – выкрикнули из-за двери.
Я приоткрыла дверь и ответила:
– Нет.
– Проходи… – уныло отозвались изнутри, – проходи… Я в ванной…
Последние слова были произнесены совсем уж умирающим голосом. Я вошла и оказалась посреди совершенно темной комнаты. Памятуя о недавнем захвате в плен, я пощупала стену в поисках выключателя. Нажала и вскрикнула.
Стены, пол и даже потолок комнаты были выкрашены в черный цвет. На окнах – черные занавески. На фоне этого безумного интерьера пестрят ярко-розовые детали – пуфик, настольная лампа, коврик у кровати. Ну и местечко! Веселый гроб.
Я отворила скрипучую дверь ванной комнаты и вздрогнула.
В ванне без воды полулежала девушка. Она здорово напоминала кучу анимешных героев сразу.
Облегающие черные джинсы и майка. На руках – напульсники с шипами. Черные волосы коротко острижены сзади, один глаз полностью закрыт неровной челкой. Губы – бледного бежевого цвета. Тот глаз, что виден, густо обведен черным карандашом.
Первый раз в жизни вижу эмо так близко. И ничего хорошего я не заметила: на одном краю ванны сидел плюшевый мишка, на другом – поблескивало лезвие ножа.
Я запаниковала. Эй! Хеллоу! Я расследую пожар, а не самоубийство!
– Меня зовут Гайка, – осторожно сказала я и шагнула к ножу.
Может, я успею схватить его, пока она не перерезала себе вены? Я сбросила рюкзак на пол.
– Рита, – хрипло отозвалась девушка, не сводя глаз, то есть глаза, с ножа.
– Рита, можно я возьму нож?
– Зачем?
– Э-ээ… Отрежу колбасы докторской на кухне.
– Нет. Мне он нужен.
– А мне кажется, не нужен.
– Нужен! Ты не эмо! Тебе не понять!
– Не понять чего?
– Моего горя. У меня стали видны корни!
Рита оторвала взгляд от ножа и перевела его на меня.
Какие корни? Тоже, что ли, луковицу на окне выращивает?
– А! Корни волос, – сообразила я, – и ты из-за этого станешь резать вены? Проще покрасить. Судя по всему, черной краски у тебя хоть отбавляй!
Я оглянулась на комнату.
– Это краска для пола, а не для волос. А для волос – закончилась.
– Хочешь, я тебе гуашь принесу?
– Издеваешься?!
– Нет, просто отсутствие краски – не повод резать вены.
– Я же сказала: ты не поймешь! Только настоящий эмо может оценить мою боль!
– Боль?
– Боль от того, что меня будут считать не тру эмо, а проклятым позером!
– А тебе не все равно? Ты знаешь, что ты эмо. Это самое главное.
– И правда, – вдруг согласилась девушка, – мне наплевать. Я понимаю, что главное – это то, что ты думаешь о себе сам. Я понимаю это, потому что я и есть тру эмо. Настоящие эмо умеют сочетать эмоции с разумом. Я буду разумной.
– Будь разумной, – с облегчением согласилась я, но тут, к моему ужасу, Рита подняла нож над головой.
Другой рукой она взяла мишку и одним махом распорола швы на плюшевом животе. Я ойкнула. Рита вылезла из ванны, достала из шкафчика черные нитки и иголку и зашила медведю пузо крест-накрест.
– Будет моим талисманом, – объяснила она мне, показав обновленного медведя, – тру эмо всегда имеют талисманы.
«И этот человек заканчивает в конце года МГУ», – поразилась я, выходя из ванной вслед за Ритой.
В комнате она улеглась на подоконник, достала черно-розовый портсигар и закурила. По комнате распространился сладкий черничный запах. Я присела на пуфик, обитый искусственным розовым мехом.
– Вообще-то, тру эмо не курят, – призналась Рита, пуская в воздух клубы, – не пьют и не едят мяса. Но я не могу не курить. Особенно эти, с черничным запахом. Мне их одна фанатка из Австралии прислала. Вместе с зажигалкой.
Она протянула мне красную зажигалку с черной розой. Под ней белел мужской профиль.
– Прости, солнышко, я потеряла твою подружку, – сказала Рита ласково зажигалке, а мне объяснила: – Их было две.
Я напряглась. Подружка зажигалки была у меня в рюкзаке.
– Давно ты потеряла вторую? – спросила я.
– Нет, – сказала Рита, выдыхая новую порцию черничного дыма, – совсем недавно.
Значит, это ее зажигалка! Я уже хотела показать ее Рите, чтобы посмотреть на реакцию, но потом решила не рисковать. Сначала надо порасспросить обо всем. Подберусь к ней поближе, а потом – ошарашу.
– Откуда у тебя фанатки? – спросила я. – Ты играешь в группе?
– Ага. Мы с моим другом Максом играем эмо-рок. Мой Максик – тру эмо-бой.
Она указала на самодельную афишу, на которой была сфотографирована Рита. Она сидела на краю сцены с грустным видом, а за спиной у нее торчали огромные сизые крылья. По краю афиши – надпись «Ее песни гвоздят».
– Крылья красивые, – одобрила я.
– Мой сценический костюм!
– А вот афиша не очень. Можно сделать красивее.
– Я сама ее делала, – обиженно сказала Рита, – хотя, конечно, согласна. Она не стильная. В ней слишком много позитива. Но ничего, тут один персонаж, брат моей однокурсницы, обещал помочь с оформлением афиши для следующего концерта.
Я кивнула и покосилась на фоторамку, висевшую на стене рядом с плакатом. В нее был вставлен листок с надписью: «Я хочу встретить тебя, моя любимая смерть!» Я поежилась и поспешила объяснить Рите, зачем к ней пожаловала.
– Мне в лом с тобой заниматься, – заявила Рита, – скоро Максик придет, мы на репетицию двинем.
– Хочешь, мы скажем, что занимаемся, а на самом деле…
– Нет, – перебила она меня, – врать не буду. Эмо-киды не прикидываются. О, идея! Могу с тобой позаниматься так: ты будешь переводить на английский тексты моих песен. Это будет занятие по переводу. А потом начитаешь их мне, тренируя фонетику. Согласна?
Она докурила, бросила окурок в пустую железную банку и перелезла с подоконника на кровать.
– Согласна, – ответила я, гадая, удастся ли мне после занятия расспросить Риту о ЧП в университете.
– Я похожа на умирающего эмо? – с тревогой спросила Рита.
– Я никогда их не видела, – призналась я, – но ты похожа на заболевшего Хаула из «Ходячего замка». Уборщица Софи нечаянно подменила ему краску для волос, и он стал рыжим. А потом черным. А хотел быть блондином. Короче, он от этого заболел. И все приговаривал: «Нет смысла жить, если ты не красив».
– Крутой чувак, – восхитилась Рита и, спохватившись, снова сделала несчастное лицо и прошептала: – Тексты на подоконнике… Начинай…
– Неплохо, – оценила она мои успехи после того, как я начитала ей последний переведенный текст, – фонетика, крошка, у тебя не в отпаде, но переводишь ты клево. Пару лет упорных репетиций – и Лилеша тебя примет без вопросов.
– Ваша Лилия, случайно, не эмо? В последнее время выглядит расстроенной.
– Настоящие эмо не расстраиваются из-за ерунды, – презрительно сказала Рита, снова закуривая, – а происшествие на кафедре – ерунда. Я, кстати, была в первом гуманитарном в ту ночь.
Я ошарашенно посмотрела на нее. Это что, признание?!
– И что ты там делала?
– Было у нас одно дельце.
В задумчивости она пощелкала зажигалкой. Я еле скрывала нетерпение:
– У кого «у нас»?
– Погоди… Только что поняла. А я ведь там и потеряла зажигалку! Упс… надеюсь, они меня в поджигатели не запишут?!
– Так что ты там делала, Рита?
– Кое-что очень важное.
– Для Лилеши?
– Ха! Конечно, нет, крошка. Для культуры эмо. Мы снимали…
Дверь отворилась без стука, и в комнату вошел парень лет двадцати, весь в черно-розовом.
– Макс! – обрадовалась Рита, швырнула сигарету в пепельницу и бросилась к нему на шею, забыв, что она «умирающая».
