Стивен Гулд - Джампер: История Гриффина
Забор Лаки отбрасывал густую тень, скрывавшую меня, да и разросшийся шиповник на углу аллеи у нашего двора помогал спрятаться от посторонних глаз. Скрючившись и выглядывая из-за куста на уровне коленей, я увидел освещенные сзади силуэты трех людей, шедших вниз по аллее. Один из них нес на плече сумку — и все они шли странно, аккуратно поднимая каждую стопу над землей, а затем вставая вначале на пятку.
Я втянул голову в плечи, боясь, что они меня заметят. Было слышно, как один сказал: «Что это там?».
Тут Лаки разразился громким лаем, прямо над моей головой. Я чуть было не вылетел на аллею, но сообразил, что он среагировал на голос.
Хозяин Лаки, мистер Мейхью, вышел на заднее крыльцо.
— Лаки! А ну иди сюда, чего разбрехался! — Лаки, поджав хвост, потащился к ступенькам. — Что ты там услышал? — спросил он спокойно. Впустив собаку в дом, он постоял немного на крыльце, прислушиваясь. Интересно, подумал я, лаял ли Лаки в ту ночь, когда убили папу и маму?
Через минуту дверь снова скрипнула, и силуэт мистера Мейхью высветился у двери, когда он входил обратно на кухню. Я немного подался вперед, глядя сквозь ветви шиповника. Трое мужчин прижались к двери гаража после того, как Лаки залаял, но как только мистер Мейхью зашел в дом, пошли дальше, причем довольно быстро.
Лестница от нашей квартиры вела на улицу, и на уровне земли ее можно было видеть из патрульной машины, припаркованной напротив. Вместо того чтобы направиться к лестнице, тот человек, что нес сумку, отодвинул ее в сторону и встал между двумя другими. Они оба опустились на одно колено, ухватили первого за щиколотки, быстро поднялись и подбросили.
Тот ухватился за перила сверху и опустил одну ногу на пол, издав еле слышный шорох, затем перемахнул через перила и опустился на корточки перед дверью. Мужчины снизу подбросили ему сумку, но тот, наверху, чуть было не упустил ее, лишь в последний момент уцепившись за ремень. Один их тех, кто остался внизу, довольно громко прошептал:
— Осторожней, козел!
— Ш-ш-ш-ш! — прошипел другой.
— Сам ты ш-ш-ш-ш! Детонаторы издали бы куда больше шума, чем я! — Я узнал этот голос. Это был тот человек с бристольским акцентом.
Он исчез в доме.
Двое внизу отступили в тень двери от гаража.
— А почему бы ему не взорвать что-нибудь еще, например полицейских или хозяина квартиры?
— Дверной сенсор. Люди, которые обычным путем заходят, его не взорвут. Но если этот туда заскочит, сработает датчик передвижения, ведь дверь не будет открываться, понятно? Это задаст ему урок.
Как моим родителям? Я схватил камень — большой такой камень, которым я мог бы нанести хороший удар. Под забором лежали кирпичи, не дававшие Лаки сделать подкоп. Мне удалось вытащить один, это была зазубренная половина кирпича, которую запихнули туда для целостности ряда. Мне хотелось швырнуть в них кирпичом и прыгнуть назад. Или прыгнуть прямо перед ними и вмазать кирпичом в морду?
У меня дрожали руки, и я не знал, что это было, ярость или страх, но понятно, что в таком состоянии попасть в кого-то камнем я бы не смог.
Тот парень сверху вышел наружу, перекинул пустую сумку через перила, перелез сам, опустился на вытянутой руке и прыгнул.
Вот черт!
Я перелетел на середину улицы и подошел к полицейской машине.
— Эй! — прошептал я.
Коп от неожиданности уронил книжку и потянулся рукой к оружию.
— А ты не…
— Да! Но люди, убившие моих родителей, сейчас здесь! — Я ткнул пальцем в груду кирпичей под забором. — За гаражом.
Только они были не за гаражом.
Тут что-то грохнуло, и во все стороны просвистели осколки, а коп вдруг согнулся и завалился на бок, и его голова наполовину высунулась из окна, а из шеи торчала какая-то штуковина с приделанным к ней шнуром. Я же оказался на Пустыре, в вихре грязи и пыли.
О боже, боже, боже мой! Неужели они видели, как я прыгнул? Как очутился возле полицейской машины? Ведь я был на другой стороне, от них далеко. Я небольшого роста, меня не должно было быть видно из-за машины.
У меня в руке все еще была половинка кирпича, а на майке — кровь. Кровь полицейского.
Я прыгнул обратно на аллею и уставился на дорогу. Те трое с оружием наперевес стояли у машины, смотрели в разные стороны, но все сразу повернулись ко мне, едва я появился.
Им известно, когда я прыгаю.
Они бросились обратно к квартире, а я прыгнул снова, но на сей раз вниз по аллее, под окно спальни. Было слышно, как они поднимаются по лестнице, и тут я изо всей силы швырнул камень, прямо в окно своей спальни.
Пламя, вспышка, грохот, летящее стекло. Даже если бы очень постараться, я все равно не смог бы остаться там, и я вернулся на другой конец квартала почти так же скоро, как до этого прыгал в Пустырь.
Обломки все еще сыпались, крыши у дома больше не было, и казалось, что у каждой машины в городе сработала сигнализация. Я осторожно поднялся вверх по дорожке, пока десятки людей, в ужасе тараща глаза, выскакивали из своих домов, чтобы посмотреть, что творится на улице.
Я обошел вокруг и взглянул в начало аллеи, в то место, откуда вышли трое мужчин в первый раз, когда я их заметил. Через минуту появились двое, и они волочили третьего, закинув его руки себе на плечи. Когда они проходили по улице, я увидел кровь на их лицах, — осколки стекла, так я подумал — а один из них даже дымился, в прямом смысле слова — я видел клубы дыма, поднимавшиеся от его плеча.
На дороге появилась машина, резко затормозившая рядом с этой странной группой. Двое запихнули третьего, который не мог идти, на заднее сиденье и сами сели с двух сторон от него, и машина тронулась в моем направлении. Я отошел за дерево и оттуда наблюдал, как она проехала, а через квартал свернула направо. На расстоянии было слышно, как вой сигнализации сменился ревом сирен службы спасения.
Какое-то время я размышлял, не вернуться ли в квартиру, чтобы посмотреть, не осталось ли там чего такого, что я мог бы забрать с собой, но улица уже была наводнена людьми, и многие из них хорошо знали меня в лицо.
Я прыгнул.
ЧЕТЫРЕ
Кузнечики и уголь
Когда автобус добрался до Ла Крусеситы, я поначалу решил, что это просто очередная остановка. Пять дней мы тряслись в автобусе второго класса, где пассажиры везли с собой не только тюки с поклажей, но и кур, и где мне не раз приходилось держать на коленях грудных младенцев. На одну ночь, правда, мы останавливались в отеле в Мехико-сити, а потом пытались дремать в тряском переполненном автобусе.
Консуэло сказала: «Приехали», — и тут я осознал, что за пять дней так привык к испанскому, что стал наконец ее понимать.
Мы приехали. Я не чувствовал запаха моря. Я его не видел. Меня преследовал запах дизельного топлива от чадящего автобуса. А еще чего-то такого, чем пахнет скотина. И запах жареного лука.
В животе урчало. Не считая чипсов, которыми мне довелось похрустеть в автобусе, последний раз мы ели в Оахаке, часов шесть назад.
Большая часть прибывших в Ла Крусеситу отправилась в центр города вниз по улице, но Консуэло провела меня за станцию и дальше вверх по лесистому холму, заросшему банановыми деревьями и банником. Было влажно и не очень жарко, не так, как в других местах нашего маршрута, где мне приходилось собирать всю свою волю в кулак, чтобы не прыгнуть в какой-нибудь охлажденный кондиционерами торговый центр.
Мы добрались до вершины холма меньше чем за десять минут и пошли, обдуваемые бризом, принесшим наконец запах моря. И тут я увидел вспышки голубоватого света меж деревьями — вот оно, море. Консуэло свернула на тропу, которая уводила в сторону от воды. Идти было не трудно, так как дул свежий ветерок. Еще минут через пять она указала вниз, на красную крышу, просвечивавшую между деревьями. Наконец-то мы приехали!
Я пригнулся, чтобы получше разглядеть то, что скрывалось за деревьями. С трех сторон мощеного дворика виднелись узкие ряды каменных построек. С четвертой стороны была низкая стена, но там как раз что-то строили.
Консуэло перекрестилась и повернулась ко мне:
— Вол-Март. Окей, Гриффин?
По дороге сюда мы усиленно работали над моим испанским.
— Ты что, забыла? Меня зовут Гильермо.
— Я не забыла. Вол-Март, хорошо, Гильермо?
— Ну конечно, — сказал я. — Минутку.
В первый раз, когда я прыгнул при Консуэло, она убежала в свою комнатку к алтарю и вернулась со святой водой. Она обрызгала мне лицо и грудь и сказала длинную тираду на латыни, начинавшуюся словом «изыди», единственным, что я смог разобрать.
Далее последовала невообразимо долгая дискуссия между Сэмом и Консуэло, в ходе которой она все повторяла слова «дьявол» и «демон», а он множество раз произнес слово «милосердие». В результате, чтобы уладить этот вопрос, я должен был отправиться с ней в Эль-Сентро и преклонить колени перед Девой Марией Гваделупской, осенить себя крестным знамением, окропиться святой водой и причаститься, что, скорее всего, грех, ибо я не католик, но ее волновал не столько грех сам по себе, сколько силы ада. Когда все произошло так, как ока хотела, Консуэло решила, что я не бес и не одержим дьявольскими силами, но так и не смогла примириться с моими способностями.
