Я. Кальницкий - Вокруг света в пятьдесят дней
— «Это, наверно, и есть Гавр», — решил Антошка.
Летчик, словно играющий коршун, забирал все выше и выше, любуясь своей силой и смелостью.
Вдруг аэроплан попал в огромное облако. Сырая белая мгла закрыла и землю и море непроницаемой завесой. Чтобы вырваться из нее, летчик взял еще выше. Аппарат, как на крутую гору, винтом полез вверх. Но конца облачному туману не было. Вдруг аппарат рвануло. С неимоверной силой качнуло на бок. Он мгновенно накренился, но его сейчас же швырнуло на противоположный бок.
Ветер дул резкими рывками, ударами, неистовствовал бешеными вихревыми налетами. Стало ясно, что аэроплан попал в полосу воздушной бури. Это рассердило летчика. Он, как побеждаемый борец, старался не поддаваться, пробовал разные направления, чтобы прорваться в спокойный простор. Однако, все его усилия были напрасны. Аэроплан метался в летучем белесом вихре, как щепка, подхваченная бурей.
Антошку охватил страх. Ни земли, ни неба не было перед глазами, ни спасения, ни помощи, ни надежды уже нельзя было себе представить. Так продолжалось несколько часов. Наконец, когда летчик, выведенный из равновесия и самообладания, крутым поворотом рванул горизонтальный руль, — руль сломался, и гибель стала неизбежной. Изменить направления уже было нельзя, — аппарат несло на юго-запад и только стихия бушующих воздушных течений могла бы кинуть его в какую-нибудь другую сторону.
Внезапно белая мгла начала редеть. Сначала этому никто не хотел верить. Однако, скоро облака отстали, — блеснул ясный солнечный день, и то, что путешественники увидели, было действительно ужасным: внизу во все стороны простирался необозримый океан. Никаких признаков суши ни один глаз, при всем напряжении, не мог уловить.
«Пропали!.. » — похолодел Антошка, предчувствуя скорую смерть.
В распоряжении летчика оставался только руль высоты. И, чтобы не упасть в море, он запасал, захватывал высоту.
К вечеру все испытывали мучительнейший голод. От долгого пребывания в воздухе тошнило. Но самое страшное пришло тогда, когда наступила ночь. Вверху была тьма. Среди нее густо сверкали звезды. Внизу зиял кромешный мрак. Зловещий вой пропеллера рассекал ночную твердь с невыразимой жутью. Казалось, что аэроплан несется в межпланетном пространстве и что каждое мгновение его стережет смерть. По-прежнему он шел на юго-запад, и притом ближе к югу, чем к западу.
Когда забрезжил рассвет, Антошка слабеющим взором увидел, что Нездыймишапка и Микола посерели, как мертвецы. Они сидели неподвижно, закоченев от холода, от страха, от непереносимого напряжения. Их лица были полны безнадежности и уныния.
А вдруг Нездыймишапка замахал руками, закричал, задвигался, как ветряная мельница, куда-то дико указывая.
Антошка глянул и понял:
— Земля! Земля!..
Летчик заметно повернул руль высоты на снижение. Через десять минут показался берег, ровная степь, травы. Когда аэроплан опустился, в первое мгновение никто не мог встать, — так ослабели тела. Наконец, летчик как бы очнулся и с трудом поднялся. Он изнеможенно снял свой шлем. Антошка невольно ахнул: молодые вьющиеся волосы француза стали белыми, как у старика.
Антошка остался верен себе и деловито взглянул на часы. Было десять минут десятого, но из-за тумана казалось, что день только занимается.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
НЕОЖИДАННЫЙ СОЮЗНИК
Пока ребята пытались определить местоположение, с севера, от пологих холмов, потянулись тучи, обогнули горизонт и закрыли солнце. Сразу потемнело вокруг; готовился большой дождь. Микола и Антошка спрятали записные книжки, переглянулись и обратились к летчику:
— А как теперь? — спросили они в один голос.
— Теперь? — переспросил летчик, — теперь дело табак. Бензина нет, помощи ждать неоткуда…
Обескураженные путешественники не обратили внимания на то, что летчик разговаривает на чистейшем русском языке.
Неожиданно задрожал воздух и затряслась земля. Грозный раскат грома пронесся над землей. Летчик сделал знак. Друзья кинулись за ним к машине и общими усилиями потащили ее под большую кряжистую пальму. Летчик накрыл мотор брезентом и забрался под крыло. Едва ребята успели последовать его примеру, как громовой раскат повторился, сверкнула ослепительная молния, забарабанили вокруг, прибивая траву и сбивая ветви и листья, крупные, густые дождевые струи. Скоро дождь полил косыми ручьями, словно кто-то открыл миллионы невидимых водонапорных кранов. Вода лилась с шумом, похожим на шипение брошенных в воду раскаленных углей.
Скоро пальма перестала защищать от воды. Ствол превратился в рукав, по которому, ворча, сбегали дождевые потоки. На земле они забирались под плоскости аэроплана и подмачивали ноги путешественников. Поле начало покрываться водой. Трава легла, уступая место разбушевавшимся струям.
Нездыймишапка схватил Миколу за руку:
— Слышь, Микола! Нас тута снести может. Того и гляди, машину подмоет.
— Француз знает, — ответил Микола, поглядывая на летчика.
Тот вдруг засмеялся:
— Ну, какой я, к чорту, француз?
Ребята пооткрывали рты:
— Как, не француз?
— Да очень просто, хоть и числюсь в рядах французского воздушного флота, а француз такой же, как и вы!
— Чего он говорит? — переспросил Нездыймишапка.
— Говорит — не француз, — сказал, не поворачиваясь, Антошка.
— А как же вас понимать? — спросил у летчика Микола.
— Понимать меня Андреем Поликарповичем Сидоренком, — вот как понимать. А у французов я служу по тяжелому случаю.
— Расскажите! Расскажите!
Ребята придвинулись ближе.
А ливень не утихал. Низины уже представляли собой клокочущие озера. Ноги путешественников были по щиколотку в воде. Но летчик настолько заинтересовал, что, забыв о необычности положения, о воде и ливне, ребята приготовились слушать.
— Так вот, — начал Сидоренко, — было это еще в немецкую войну. Вы ее, должно быть, не помните. Отправили наш корпус во Францию на союзную поддержку. Загнали нас союзники эти на самую тяжелую позицию, где каждый день немцы тяжелыми орудиями громили. Увидели мы, что дело это тяжелое, что зря пропадать приходится, и стали требовать, чтобы нас обратно в Россию отправили. Тогда командование, с французами в компанию, отвело нас в тыл и давай наводить порядок. Меня, как агитатора, загнали вроде каторжника на какой-то Нормандский остров. Это недалеко от Гавра. Там у них аэропланная база была. Ну, стал я аэропланы работать. А я по специальности монтер. Скоро приспособился. В доверие вошел и стали мне давать пробу машин. Начал я понемногу летать. Так прошло до семнадцатого года. Там, как узнал я про нашу свободу… Эх, защемило сердце, тоска, товарищи, сушить начала. Но что поделаешь! Уж я подумывал машину приспособить и… драла. Да, черти, следили очень. Бензину больше как на пятьдесят километров не отпускали, проклятые. Ну, куды полетишь? Кругом ихние миноносцы, аэропланы сторожевые… Я туда, я сюда… Ничего не попишешь. С острова далеко не уйдешь. Тут, однажды, приехал к нам новый летчик. Только-что школу кончил. Приказано было ему, значит, выдать машину, и прямо с базы имел он лететь куда-то с серьезным поручением. Машину ему приспособили, — ничего машина была — Фарман 600 сил. Только не хотел летать барон без бортмеханика. А такого на базе не было в тот день. Просили его обождать, потерпеть, повременить… А он фордыбачится. К самому, говорит, Фошу пойду на телеграф жаловаться. У меня, говорит, самое секретное и самое важное поручение. Ну, тут, конечно, растерялись. Вижу я, мое время подходит, и говорю начальнику: а как, говорю, ваше сиятельство, если бы мне грехи перед свободной родиной в вашей земле великодушной замолить? А он говорит: «Пожалуйста. Это дело возможное. Лети себе за бортмеханика; вместе грехи замаливать будем». Я своим ушам не верю. Еще не знал, что да почему, а чувствовал, что тут я свободу свою возьму.
«Вот поднялись мы с ним, сразу над морем понеслись. Держит он курс не на юг, к французским берегам, а на север, в открытое море. Забирается на самую высоту, до отказу. Вот уже тысяча, тысяча двести метров… Ну, думаю, летим к богу в гости. Наконец, уже и моря не видать; идем над облаками, густыми-густыми… Подумал, подумал… и решил: теперь или никогда. Сидел я у него сзади, в кабинке наблюдателя. Оружия у меня никакого. Тогда я снял мотузок от штанов, петлю сделал да ему на шею накинул. Хрипит француз, а рычагов не выпускает. Тогда я на него взлез, рычаги принял и, думаю, валяй Андрей Поликарпович в Советскую Россию на всех парах. Только глянул, а бензина чорт-ма. Что будешь делать? Не хотелось руки марать французом, а пришлось. Иначе гнить бы мне во французской каторге до второго потопа. Затянул я петлю потуже, а мой француз уже синий, не дышит. Взял его документы, оделся в его форму, а его, голубчика, в море выкинул. Вот лечу я и бумаги просматриваю. Оказывается, есть пакет за сургучными печатями, с надписью: «Вскрыть по прибытии в Лондон». А острова эти самые, английские, уже близко должны быть. Уменьшил газ, стал спускаться. Есть! В самый раз: Лондон под ногами. Спустился на аэродроме, как полагается союзному летчику, пошел с рапортом. Кое-как по-английски наскреб. Спасибо, был у нас мастер англичанин — от него в каторге научился. Вот в гостинице вскрываю пакет: «Явиться, — написано там, — в распоряжение лорда Пальмерста, адмиралтейство…»
