Алексей Югов - Черный дракон
«А! Чистит голубятню, поэтому и не дает им садиться, — догадалась Маруся.— Но кто же это из мальчишек помогает?»
Она остановилась и, подняв голову, стала следить за полетом голубей.
Стая ушла высоко. Покачиваясь и сверкая на солнце, она походила сейчас на брошенные с самолета листовки.
Вася Крапивин, защитив от солнца глаза, любовался полетом.
— Тарелочками, тарелочками летят! Смотрите! — крикнул он восторженно и посмотрел вниз, ища на дворе зрителей. Но там стояла одна лишь Маруся.
— Чугунова, Чугунова, смотри: тарелочками! — обратился он к ней и, решив, что ей будет непонятно, показал, как это тарелочками, распрямив ладонь и медленными кругами снижая ее.
— Да ну тебя! Интересно ведь мне, подумаешь! — пренебрежительно ответила Маруся.
Ей было досадно, что Крапивин подумал, будто она интересуется его голубями.
— Неинтересно, а смотришь! — сказал он обидевшись.
— Просто так, — возразила она. — Мне Катю Зайцеву нужно. Я к ней и пошла.
— Маруся, я здесь! Подожди! — послышался голос из голубятни, и на ее узеньком подвесном крылечке, соединявшемся с землею посредством приставной лестницы, показалась Катюша Зайцева с веником и с железным скребком в руках.
Она была одета во все старенькое, рукава кофточки засучены выше локтей, светлые волосы повязаны косынкой. Стекла очков были покрыты крапинками известки.
— Катюша, а ты-то здесь что делаешь?! — изумленно спросила Маруся. — Или у вас с ним голуби стали общие? — добавила она с оттенком недоброжелательства и насмешки.
— Общие, — сказал Вася Крапивин, желая подзадорить ее. — А тебе завидно?
— Ты думаешь, что уж все такие не нормальные, как ты?
— От ненормальной слышу!
Тем временем Катя Зайцева сошла вниз и прекратила их ссору.
— Да будет вам! Чего ты на него нападаешь? — вполголоса сказала она подруге. — Он и так чуть не плачет: у него самый дорогой голубь может подохнуть.
— Подумаешь, голубь! У меня вот в сто раз хуже, да я не плачу,— возразила Маруся.
Однако ее голос сделался значигельно мягче.
— Что у него с голубем? — спросила она.
— Насморк,— ответила Катюша.
Маруся засмеялась.
— И не смейся, пожалуйста. Если это гнилец, так и все голуби могут передохнуть. Заразное очень. Нужно срочно дезинфекцию сделать. Вот я ему и помогаю.
В это время хозяин голубятни позвал свою помощницу: стая опять шла на снижение.
— Ну, Маруся, ты подожди еще немножечко, я побелку закончу,— сказала Катя и опять вскарабкалась на голубятню.
Вася принялся размахивать шестом.
— Слушай, а мне можно туда? — спросила его Маруся.
— Тебе? — и голубятник задумался, опираясь на шест.
После неприятного разговора с Марусей он с удовольствием бы ответил ей «нельзя», но, с другой стороны, Чугунова и Зайцева были подруги.
— Ну, ладно, зайди! — сказал он.
Маруся быстро вскарабкалась по лестнице и вошла в голубятню.
Побелка подходила к концу. Солнце пронизывало тонкие в пазах доски, и они казались алыми на стыках, словно тесно сжатые пальцы, поставленные проуиз света.
На чердаке было светло, почти как на улице.
— Ой, как хорошо здесь! — вырвалось у Маруси.— Вот никогда бы не подумала! Прямо как в комнате...
— Если бы всегда так было у него, так и голуби не хворали бы, — назидательно сказала Катя, продолжая белить.
— А где больной голубь? — оглядывая голубятню, спросила Маруся.
— Вот чудная, да разве его можно со всеми держать! Он в отсаде. Хочешь — посмотри.
Сказав это, Катя распахнула проволочную дверцу отдельно устроенного в стене ящика, и Маруся заглянула туда осторожно, боясь вспугнуть птицу.
— Ой! — вскрикнула она почти испуганно и, отшатнувшись, взглянула на Катю.
— Да ведь он же совсем черный! — сказала она.— Неужели голубь?!
— Ворон, ворон, Чугунова! — послышался сквозь тонкую стенку голос хозяина голубятни, исполненный плохо скрываемого торжества.
И впрямь, не только Маруся Чугунова, но и любой непосвященный скорее принял бы эту птицу за ворона еще не виданной породы. У голубя был мужественный и суровый вид, он сидел с какой-то орлиной недосягаемой нахохленностыо. Ярко-красные злые глаза его резко выступали на фоне черного оперения. Каждый глаз был окружен как бы розеткою из белых кораллов. Такие же белые, рыхлые наросты сидели на его черном носу.
— Черный дракон! Сто пятьдесят рублей отдал! — послышался снова голос Васи Крапивина.
Девочки обернулись и увидели глаз хозяина, смотревший на них в отверстие от вывалившегося сучка. Потом глаз исчез.
— Да неужели он мог такие деньги за него заплатить?! — тихонько спросила Маруся у своей подруги.
— Да почему же нет? — ответила Катя.— Он ведь целый год у одного старика-голубятника голубятню чистил, голубей за него гонял. Тот уже не мог сам-то: еле двигался. Вынесет стул на улицу, сядет и смотрит. А Васька гоняет. Ну, он ему за это что-то платил. Да, кажется, у него же и черный дракон куплен.
Помолчали.
— Ну и подохнет? — спросила Маруся.
— Это еще не известно. Он его лечит.
— Лечит? — Маруся недоверчиво рассмеялась.
— Ну да. Промывает голубю клюв. Чего-то ему внутрь дает, я не знаю. Говорит: вылечу.
Маруся неодобрительно покачала головой.
— И есть же такие люди на свете! А еше пионер! — сказала она.
Катя ничего ей на это не ответила.
— И охота тебе с ним связываться! — продолжала Маруся.— Тоже голубей гонять собираешься?
— Да ничего подобного! Просто ему не справиться одному, он и попросил меня помочь. Не знаю, что тут такого... Вот выбелю ему голубятню и уйду, — оправдывалась Катя.
С крыши послышался голос голубятника:
— Чугунова, ты сейчас уходи: я голубей буду кормить, а они у меня не садятся, если кто посторонний в голубятне.
— А Зайцева?
— Ну, к ней они уже привыкли. Они даже от нее корм берут.
— Подумаешь, ведь!..— усмехнулась Маруся и пошла к выходу.
— Погоди: я же сейчас, — окликнула ее Катя, делая последние мазки.— Ну вот и готово.
Она опустила мочальную кисть в ведро с известкой и, широко распахнув дверь, остановилась, чтобы полюбоваться побелкой.
— Здорово! Прямо как дача. Не только голуби, а, пожалуй, и мы бы с тобой пожили здесь. Верно, Марусенька? — обратилась она к подруге, обнимая ее за плечи и радостно смеясь от сознания хорошо выполненной работы — и работы не для себя, а для товарища.
Маруся вдруг отвернулась: у нее выступили слезы. Она старалась их остановить. Глаза у нее сощурились, подбородок задергался и покрылся весь мелкими перебегающими ямочками. Она все-таки не заплакала. Ее вдруг зло взяло, и она, усмехнувшись нерадостно, ответила Кате:
— Ну, дуракам всегда счастье! — и стала спускаться по лестнице.
Катя последовала за ней.
— Каким дуракам?—спросила она Марусю, когда они отошли от голубятни.
— Известно, каким! — ответила Чугунова.— Тем, которые по крышам целый день ходят да тряпкой на голубей машут... А что, разве плохо ему, когда у него для каких-то голубей целый чердак, а для моей лаборатории даже в углу за умывальником и то места не дают!
— Как? Ведь ты же все время там опыты делала. Ведь отец же тебе еще деньги давал на лабораторию!
— Ну и давал. А теперь всю мою лабораторию мама в ящик сбросила... Помнишь ту колбочку? Разбила мама...
— Зачем?
— Ну,, нарочно: чтобы я в комнате химией не занималась Ну и пускай! Ну и пускай! — вдруг выкрикнула она. — Вот выброшу всю лабораторию в мусорный ящик — и только. Раз им этого надо!!
И, не в силах больше удержать слезы, Маруся взмахнула рукой и, не оглядываясь, быстро пошла в глубь двора, где сложены были две высокие длинные и тесно поставленные поленницы.
Это место называлось у ребят «ущелье». Здесь вплоть до середины мая сохранялся на земле заледенелый снег и даже в самые жаркие дни стоял запах потреба и березового сока.
Ребята любили воевать на дровах, и сюда отступали последние бойцы, чтобы допого продать здесь свою жизнь.
Хороши также были «дровяные ущелья» и для того, кто хотел выплакаться в них так, чтобы никто не видел...
...Катя Зайцева растерянно смотрела сквозь забрызганные мелом очки вслед удалявшейся подруге.
13Вася Крапивин спокойно кормил голубей на маленькой чисто выметенной и посыпанной песком площадке. Птицы — их было около десятка — теснились возйе двух глиняных плошек. Они торопливо и часто хватали зерна, толкаясь и перепархивая друг через друга. Время от времени чей-нибудь клюв вместо плошки впивался вдруг в затылок соседа. Тогда оба голубя выбегали из круга и начиналось неуклюжее преследование.
Вася Крапивин стоял над ними, прижимая к груди стеклянную банку с кормом, и нежно, тихо посвистывал: у него была недавно куплена пара краснорябых, седоголовых, они еще не привыкли возвращаться на его свист, и вот он приучал их.
