Камил Икрамов - Улица Оружейников
— Понимаешь, жизнь, оказывается, очень длинная вещь. Я и не думал, что доживу до этих дней. Просто не верилось. Вот и этот генерал. Командовал он, наверно, сначала взводом или ротой, потом, допустим, полком, дивизией… или в штабе служил. Били его японцы, ругали старшие начальники, сам государь император его в отставку выгнал за глупость, допустим… Жил себе генерал и не думал, что царя прогонят, что Керенский убежит, а будет судьбу его решать бывший каторжник Федор Пшеницын.
Мотоциклист порылся в кармане кожаных брюк, вытащил трубку и сунул ее в рот.
— Курить, понимаешь, бросил, сосу теперь пустую, как грудной младенец. Чахотка у меня.
— У дяди Юсупа тоже чахотка, — сказал Талиб.
— Плохое дело. Я в тюрьме две вещи приобрел: образование и чахотку. Вернее, образование в тюрьме, а чахотку на каторге. Мне очень повезло. Был я литейщиком на заводе в Москве, книжки иногда почитывал, а в тюрьме меня жизнь свела с образованнейшими людьми. Три года я с ними пробыл, они занимались со мной по очереди, подготовили за гимназию. И алгебру, и геометрию, и русский язык с литературой. Говорили: выйдешь на поселение, сможешь сельским учителем быть. Мне это очень по душе — быть сельским учителем. Глухая такая деревня в лесу, молоко, ягоды, картошка своя, речка недалеко, вода синяя, а по берегу, по зеленой траве ходят белые гуси. Понимаешь, синяя вода, зеленая трава и белые гуси. Это мне на каторге так мечталось. А вот вышло все иначе, партийный долг иного требует. Да и не смог бы я в деревне, я городской человек, толпу люблю, сутолоку… — Твой отец кто? — спросил он, пряча трубку обратно в карман брюк.
— Кузнец, — ответил Талиб.
— Самая пролетарская профессия. Ты ему помогаешь в кузне?
— Он два года в России, его на работы взяли.
— Теперь вернется скоро, небось написал уже.
— Он ничего не пишет, ни одного письма.
— Понятно, — сказал мотоциклист. — Ты меня зови дядя Федя. Пшеницын. А мать чего делает?
— Умерла она три дня назад, — сказал Талиб.
— Понятно. — Федор опять вытащил трубку и сунул ее в рот. Больше он ничего не говорил до тех пор, пока не подошли те два солдата, которых они обогнали в пути.
— Понимаете, хлопцы, — сказал Пшеницын солдатам. — Мы должны вежливо войти, предъявить ордер и на законном основании произвести обыск. Чтобы все было аккуратно. Пошли. И ты иди с нами: посмотришь, как генералы живут.
Они подошли к парадному, и Федор с силой крутанул вертушку звонка, на котором было написано: «Прошу повернуть». Дверь приотворилась, и в щелку выглянула пожилая женщина в фартуке и косынке.
— Ох, господи! — испугалась женщина. — Вы к кому?
— Обыск! — сказал Пшеницын.
Дверь тут же захлопнулась, и Федор опять с силой крутанул звонок. В доме послышались голоса, и хриплый бас прогудел:
— Минуточку, господа.
Вскоре дверь распахнулась настежь.
Маленький лысый старичок с венчиком серебристого пуха вокруг лысины, с большими и пышными седыми усами стоял в передней. На нем была домашняя курточка со шнурами на груди, генеральские брюки с красными широкими лампасами и мягкие войлочные шлепанцы.
— Прошу вас, господа большевики. Я долго ждал вас.
Федор Пшеницын пропустил солдат вперед, а сам прошел вместе с Талибом.
— Вот ордер, — сказал он генералу.
— Даже ордер? — иронически удивился генерал. — Зачем такие формальности? Я готов ко всему.
Федор нахмурился и очень резко сказал:
— Откуда вам известно, что будет все?
За спиной генерала стояли две женщины, одна пожилая, в фартуке, та, что в первый раз отпирала дверь. Другая — очень молодая, красивая, в черном платье с белым воротничком и белыми манжетами.
— Кто это? — кивнул Федор на женщин.
— Моя невестка Вера Павловна, — ответил генерал. — Учительница. А это кухарка Лизавета.
— Хоть бы ноги вытерли, — сказала кухарка.
— Тише, Лиза, не надо, — прошептала генеральская невестка.
Солдаты ухмыльнулись и посмотрели на свои пыльные сапоги, Федор тоже.
— Правильно, — сказал он. — Ведь ей убираться.
Все вытерли ноги о коврик, а Талиб снял кауши.
— Этот мальчик, очевидно, представитель туземного населения? — с той же иронической миной спросил генерал. — Представитель народа?
— Разговорчив ты больно, ваше высокопревосходительство, — ответил ему один из солдат, тот, что был старше. — Будет тебе ехидничать, поехидничал свое.
Обыск начали со столовой. Заглянули под стол, растворили дверцы большого буфета, набитого таким количеством посуды, какого Талиб ни в одном магазине не видел; отодвинули от стены диван, заглянули в стоящие в углу высокие часы с золотым циферблатом, сверкающим золотом маятником и двумя тяжелыми гирями. Едва Пшеницын отвернулся от часов, как в них раздалось шипение, затем какая-то музыка и они пробили шесть раз. Стрелки показывали два часа дня.
— Это почему они шесть раз бьют? — спросил у генерала молоденький солдатик, стоящий у входа в столовую.
— Испорчены, сбился бой, — ответил генерал.
— Починить надо, — строго заметил солдатик.
— Вы часовщик? — спросил генерал.
— Нет. Непорядок это. Два часа всего, а они шесть бьют.
Потом все прошли в гостиную. Там стоял рояль, столики, крытые зеленым сукном, много мягкой мебели и виолончель без чехла.
— Кто играет? — спросил Федор.
— Сын, — коротко ответил генерал.
— Тут нечего искать, — сказал Федор. — Покажите кабинет. Да не ходите вы за нами, — сказал он женщинам. — Мы лишнего не возьмем.
Невестка покраснела и отвернулась. Обе женщины остались в гостиной.
В кабинете было полутемно, тяжелые шторы закрывали окно, пропуская лишь тонкую полоску света.
Федор потянул за веревку, оканчивавшуюся пушистой кисточкой, и штора раздвинулась. Все стены были заставлены книжными шкафами. Федор внимательно оглядел корешки книг.
— Артиллерист? — спросил Федор.
— Фортификатор, — с достоинством ответил старый генерал. — Инженер.
Федор кивнул и продолжал осмотр кабинета. Солдаты ходили за ним и не знали, что им делать. Пожилой заглядывал туда, куда уже смотрел Пшеницын, а молодой ходил просто так. Наконец Федор сел за большой письменный стол и стал выдвигать ящики. В одном из них лежали письма, аккуратно связанные пачками. Федор спросил, от кого письма.
— От сыновей, — ответил генерал.
— Это они? — указал Пшеницын на портреты двух молодых людей в офицерской форме.
— Петр и Леонид. — Старик старался отвечать исчерпывающе.
— Где служат? — опять спросил Федор. Ему было ясно, что старый саперный генерал не представляет серьезной опасности для Советской власти. Эти молодые бравые офицеры — совсем другое дело.
— Погибли в Августовских болотах. Оба, — сказал генерал и закашлялся.
Старый и молодой солдат с уважением поглядели на старика. Они знали о том, сколько русских солдат и офицеров погибло в знаменитых Августовских болотах, на западной границе России, в первый год империалистической воины.
Талиб посмотрел на фотографии генеральских сыновей. Они были молодые и красивые.
— Оружие есть? — сухо спросил Федор.
Талибу не понравилось, что тот так строго разговаривает со старичком, у которого оба сына погибли.
— Есть, — спокойно ответил старичок. — В диванной.
В другой небольшой комнате не было ничего, кроме двух диванов и двух огромных стенных ковров. На коврах висело всевозможное оружие: старинные ружья с очень длинными стволами и узкими прикладами, старинные пистолеты, сабли в кожаных и металлических ножнах, кинжалы, тесаки, кортики и даже алебарда.
— Ого! — сказал старый солдат. — Целый взвод можно вооружить.
— Оружие придется изъять, — сказал Федор.
— Очень жаль, — сказал генерал. — Но я ко всему готов. Прошу только учесть, что это коллекция старинного оружия, которую я собирал всю жизнь. Это не должно пропасть. Да, я совсем забыл: в кабинете в нижнем ящике лежат два современных пистолета. Я сейчас принесу.
Старичок очень проворно вышел и вернулся с наганом и браунингом. Без всякого сожаления он протянул их Пшеницыну. Тот передал их солдатам.
— Я бы хотел, чтобы на коллекцию была составлена опись, — довольно настойчиво заявил генерал. — Это мое право.
Федор посмотрел на солдат и сказал, что это займет много времени, а им надо спешить.
— И все-таки, — сказал генерал, — я позволил бы себе настаивать, господа большевики.
Федор достал из кармана лист бумаги и карандаш. Старичок стал диктовать.
— Первое, — начал он. — Пищаль стрелецкая времен Алексея Михайловича с кленовым ложем. Второе. Кремневое ружье дальнего боя, работа уральских мастеров…
Федор писал мелко и быстро. Генерал диктовал размеренно и четко.
— Пятое. Пара дуэльных пистолетов французской работы. Мастер Лепаж. Из таких пистолетов стрелялись во времена Пушкина. Это можно не писать… Особо прошу отметить клинок дамасский.
