Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья
Когда ягненок насытился, Асо, как полагается, перевязал новорожденному пупок и прижег его золой. Креолина под рукой не было, но хорошо и это — никакая зараза не пристанет.
Потом, взяв ягненка на руки, мальчик стал медленно упускаться.
Вытянув вперед голову, Чернуха следовала за ним, Иногда она блеяла и оглядывалась. Чувства ее раздвоились. Здесь был самый маленький и самый беспомощный ее детеныш, а в Овчарне остались старшие. С удивлением смотрели они ей вслед, не понимая, конечно, почему мать покидает их и идет за каким-то незнакомым и подозрительным двуногим существом.
Очень осторожно, держась как можно дальше, они все же пошли за матерью.
С края тропинки, там, где она начинала спускаться вниз, они увидели, как мать остановилась перед какой-то пещерой. Тут она обернулась, заблеяла — то ли звала их за собой, то ли прощалась — и вслед за человеком вошла внутрь.
Высунув головы из-за скал, печальным взглядом провожали ее молодой баран и овечка.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
О том, как под сводами пещеры мирно беседовали маленький курд и девочка-армянка
Когда Асо привел в пещеру Чернуху, никого не было. Шушик нарезала в кустах прутья для корзин.
Вернувшись, девочка едва не выронила из рук охапки веток.
— Ой, милый ты мой, какой хороший! — в восторге закричала она, увидев ягненка.
Чернуха в тревоге вскочила с места, подбежала к ягненку и стала над ним. Так делают овцы-матери, завидев орла.
— Тише, Шушик, не пугай. Давай приготовим для маленького теплое и мягкое местечко.
Вскоре было готово уютное гнездо из сухой травы, и в него положили ягненка. Мать, которая сначала была очень встревожена, наконец как будто все поняла и успокоилась. Она, кажется, была довольна: ведь теперь ее детенышу не грозили ни холод, ни враг…
— Сейчас, сестричка, я тебя чем-то таким угощу, чего ты никогда в жизни не ела. На, вымой хорошенько. — И Асо протянул Шушик тонкий, прозрачный бараний пузырь.
— Ну, вымою. А потом?
— Потом — это, мое дело.
Чернуха сначала очень неохотно позволила Асо подоить себя, но сосцы ее были полны молока, и, освобождаясь от него, она чувствовала приятное облегчение.
— Ты ничего ягненку не оставил.
— Это молозиво — первое молоко. Его много не дают ягненку, может заболеть, — объяснил пастушок, показывая девочке собранную в пузыре желтоватую тяжелую массу. — Погляди теперь, что я буду делать.
Асо крепко перевязал отверстие пузыря. Вышло что-то вроде мяча.
— А ну, откинь теперь золу и вырой под ней ямку.
Шушик быстро сделала и это.
Асо опустил в ямку пузырь с молоком и засыпал сверху горячей золой.
— Ой, — испугалась Шушик, — сгорит пузырь, и молоко прольется!
— Нет, оно уже как сыр затвердело, — улыбаясь, успокоил девочку Асо.
Некоторое время они сидели молча, глядя на огонь.
— Асо, который годок пошел твоей племяннице? — наконец заговорила Шушик. — Я вспомнила о ней, глядя на этого милого ягненочка…
— Адлаи?… Ей уже два года, — оживился Асо. Глаза его потеплели.
— Бегает за овцами с прутиком в руках и, наверное, спрашивает: «Где же наш Асо?» — сказала Шушик и пожалела: на глазах у мальчика показались слезы.
— Да, соскучился я по этому ягненку. Если бы ты знала, какая она смешная и веселая девочка! Хорошей дояркой станет.
«Хорошей дояркой станет»… Это высшая похвала в устах курда.
— Подойдет к матери: «Дайе,[42] смешай молоко с мацуном, покорми меня». Смешают, дадут. А она: «А теперь отдели мацун от молока, не хочу смешанное».
Шушик смеялась, показывая ряд белых зубов. Они снова замолчали. Потом девочка спросила:
— А почему это вы так назвали ее — Адлаи? У курдов, кажется, такого имени нет.
— Такого имени нет, — подтвердил Асо. — Это имя новое. «Адлаи» значит «мир». Сейчас многие курды на Алагезе называют так своих дочерей.
— Хорошее имя. Красивое, умное, — одобрила Шушик и поглядела на костер.
«Не пора ли?…» — хотела спросить она, но сдержалась. Неудобно… Не такая же она обжора, как Гагик.
Но Асо и без того понимал ее состояние: кто может спокойно усидеть у огня, зная, какое там готовится блюдо!
— А как вы попали в наше село, Асо? Я давно хотела тебя спросить.
— Мы бежали сюда с армянами со склонов Арарата. Мы — курды-езиды, но есть и курды-мусульмане. Турки подняли курдов-мусульман против армян, а наши деды вступились — мы ведь всегда с армянами по-братски жили. Ну, турецкие паши начали бить и армян, и нас. Вот мы вместе и убежали. Перешли Аракс, а тут нас русские войска под свою защиту взяли. Так мы спаслись от турецких ятаганов. Сам я, конечно, ничего этого не видел, мне обо всем рассказывал отец. Теперь наши курды побратались с армянами, живут в армянских деревнях, пастушат на фермах. К ним хорошо относятся.
— Асо, а ты учись по-армянски, — сказала Шушик. — Ты уже хорошо говоришь по-армянски, тебе нетрудно будет. А я, если хочешь, помогу тебе.
— А разве я не учусь? Я так хочу учиться! Только не останемся же мы тут навсегда. Где ты меня учить будешь?
— Я каждое воскресенье буду приходить со своим звеном на ферму — мы ведь не оставим шефства над телятами. В течение недели с тобой будет заниматься моя мать, а в воскресенье я приду, проверю твои уроки, задам новые. Ладно?
— Хорошо, я буду стараться, — сказал Асо и в знак покорности коснулся рукой правого глаза.
Мальчику хотелось сказать, что он очень, очень благодарен Шушик за ее теплое отношение, но он постеснялся.
— И я буду рада, — так же, как Асо, тронув рукой глаз, сказала Шушик и засмеялась. — Ну как, по-курдски вышло или по-армянски?
— По-курдски, — улыбнулся Асо.
Они умолкли. Ну, о чем еще могли бы они поговорить, нетерпеливо дожидаясь еды?
— А откуда отец привез твою мать? Ведь у нас в селе курдов нет, — снова нарушила молчание Шушик.
— Привез? — засмеялся Асо. — Он ее купил в одной из алагезских деревень. Дал двадцать овец и лошадь…[43]
Шушик удивленно раскрыла и без того большие глаза.
Асо помешал в костре, вынул из ямки, покрытой золой, обожженный и ставший коричневым пузырь.
— Ну, пожалуй, уже время.
— Да разве это можно есть? Одна зола, копоть! — поморщилась Шушик.
Асо добродушно улыбнулся:
— Не едят же в таком виде! Погоди, сейчас я приготовлю. Увидишь, что это самое чистое кушанье.
Он тщательно стер золу и кусочки углей, налипшие на пузырь, снял корку и разрезал пополам похожую на облупленное яйцо массу.
— Вот теперь посоли и ешь. Мы это называем «сулуг» и всегда готовим на пастбищах. Попробуй. Разве может быть что-нибудь вкуснее?
И верно, замечательным было это простое пастушье кушанье. Шушик охотно съела бы его все, без остатка, но не одна же она тут была.
— Что же ты, Асо? Ешь! — уговаривала она пастушка.
— Э, я столько этого ел. Весной мы каждый день делаем сулуг. Ешь, ешь сама.
И, чтобы не смущать девочку своим присутствием, пастушок вышел из пещеры — якобы затем, чтобы нарезать прутьев.
Но Шушик не умела думать только о себе. Она разделила пастуший сыр на пять равных частей, свою посолила и съела.
Когда Асо с вязанкой прутьев вошел в пещеру, девочка, смеясь, спросила его:
— Ну, а остальные ягниться не будут? Какой вкусный этот сулуг!
— Нет, — улыбнулся Асо. — Одна из них еще молоденькая овечка, а другой — баран. Они ягниться не будут. Но я всегда буду присылать тебе сулуг с фермы, — добавил он и, низко поклонившись, снова прикоснулся рукой к правому глазу.
— Эге, вы что-то тут раскланиваетесь друг перед другом? — удивился, входя в пещеру, Гагик. — Ах, Чернуха! Милая моя! Навестить нас пришла?
Овца с тревожным фырканьем снова кинулась к своему детенышу.
— Тише, тише! — приложив руку к губам, предостерег Асо входивших вслед за Гагиком товарищей.
Сложив принесенные снопы дикой пшеницы в одном из узлов пещеры, ребята окружили новорожденного ягненка.
— Значит, у нас будет и молоко? Милый ты мой братец курд! — И Гагик, обняв Асо, закружился с ним по пещере.
— Нет, о молоке и не думайте. Молоко — только ягненку.
— Почему, брат милый Почему Робинзон мог доить какую-то чужую ламу, а мы не можем доить овцу с нашей родной фермы?
Асо ничего не понял, конечно: он не слышал о Робинзоне и не знал, что такое лама.
— Если хорошо будем кормить мать, то сможем брать у нее полстакана молока в день… для Шушик, — после короткой паузы добавил он.
— Вот те на! Вкусный кусок — Шушик, теплое местечко — Шушик! Жаль, что я не родился девочкой. Что это, сыр? Нет, вкус другой будто смола. Замечательная штука! Один у нее недостаток — мало! И до желудка, пожалуй, не дойдет.
