Виктор Кирюшкин - Говорящий ключ
— Климат тут ни при чем. Не климат, а люди другие стали, — молвила Елена Афанасьевна.
— Да... Дело в людях, — согласился Дашута. — Народ своим трудом, своим сердцем землю согревает. Вот она, земля-то, и теплеет.
За открытыми настежь окнами ровно дышало прибоем Охотское море. Геолог взглянул на темную его синь, озаренную светом заходящего солнца. Холодным и неприветливым казалось ему море с первого взгляда, но теперь как будто горячие блики засверкали на его поверхности. Присмирело оно и тихо ласкается к людям-победителям.
— А море тоже теплеет? — невольно спросил он.
— И море, — уверенно ответил Дашута.
Дверь в комнату приоткрылась. Сначала в ней показалась голова с совершенно белыми бровями и усами, а затем как-то боком протиснулся весь человек, хотя ему ничто не мешало открыть дверь пошире.
— Здрасте, однако!
— Кирилл Мефодиевич! — удивленно поднялся Николай Владимирович. — Вы каким путем?.. А лагерь? Ведь вы остались охранять его!
Большаков хмуро взглянул на геолога, затем перевел взгляд на Дашуту. Потом медленно опустился на стул и снова взглянул на Николая Владимировича.
— Приехала, — выдохнул он.
— Кто приехала?
— Нина Дмитриевна.
— Какая Нина Дмитриевна?
— Нина Дмитриевна... — Большаков развел руками. — Нина Дмитриевна, однако.
— Нина Дмитриевна, Нина Дмитриевна, — рассмеялся Дашута. — Да ты, Кирилл Мефодиевич, спросил ее, кто она?
— Забыл, однако. — Большаков снова характерным жестом развел руки, повернув ладони вверх.
Воробьев уже знал, что этот жест означает полную растерянность или удивление проводника, поэтому попросил его рассказать подробнее. Но и подробный рассказ Кирилла Мефодиевича не внес ясности. По его словам выходило, что самолета он не видел, хотя безотлучно находился в лагере, в котором оставался один. В полдень его разбудила сердитая девушка. Сказала, что ее зовут Нина Дмитриевна, и велела тотчас ехать за начальником. Захватив для него лошадь, Большаков немедленно отправился в колхоз. Он только успел заметить сложенные у палатки мешки с продуктами, какие-то ящики.
— Очевидно был самолет. Привезли продукты и, наверное, подбросили мне нового сотрудника, — догадался Воробьев. — Не понимаю я только, как вы, Кирилл Мефодиевич, могли проспать?
— Э-э... Здесь дело неладно, — пробасил Филипп Васильевич. — Вопрос! — Дашута поднял палец: — Почему он до полдня спал? Сознайся, Кирилл Мефодиевич... лечился?
— Лечился немного, — избегая взгляда Дашуты, согласился проводник. — Только ты, начальник, ругаться не надо, Филипп другую аптечку даст, однако...
— Послушай, да ведь... это он... аптечку нашу выпил! — схватился за бока Дашута. — Ох, Кирилл Мефодиевич, Кирилл Мефодиевич! Ха-ха-ха!.. Дорогой ты мой... Скоро ты перестанешь такие штучки отмачивать?
— Аптечку?! — испугался Воробьев. — Да ведь там всякая ерунда: парегорик, валерьянка, анисовые капли, — Перечислял он. — Отравиться можно!
— Чепуха! — махнул рукой Филипп Васильевич. — Он смешал все склянки в одну посудину и вылечился от скуки. Кирилл Мефодиевич у нас компанейский. Один долго оставаться не любит. Обязательно что-нибудь натворит. Расскажи-ка, дорогой, как ты в прошлом году у доктора лечился?
— Лечился! — сердито произнес Большаков, шевеля седыми усами. — Три дня терпел...
— Приболел Кирилл Мефодиевич, ну и положили его в лазарет. Наш фельдшер, Юрий Яковлевич Санин, — нет его сейчас, уехал — три дня его лекарствами пичкал, по ложечке поил. На беду, других больных не было, один Большаков. Скучно ему показалось, на четвертый день он не выдержал, добрался до аптечки, смешал пузырьков двадцать в одну кружку и сразу вылечился. Два дня потом его будили. Ха-ха-ха...
— Елена Афанасьевна, нет ли у тебя чего-нибудь налить Кириллу Мефодиевичу после лечения?
— Прибавляешь немного, Филипп Васильевич, — запротестовал Большаков. Но его не слушали.
С трудом сдерживая смех, Елена Афанасьевна принесла бутылку вина и чистые стаканы. Большаков наотрез отказался.
Посмеявшись, Воробьев стал рассказывать о цели экспедиции. Сидевший у края стола Саня насторожился.
— Так далеко, ой, дядя Воробьев, а вдруг вы заплутаетесь? — сказал он и весь вспыхнул, отчего веснушки на его курносом лице проступили еще ярче.
— Не беспокойся о нас, дружок. Кирилл Мефодиевич нас выведет, он тайгу знает вдоль и поперек. А ты пошел бы с нами?
— Еще бы, конечно, пошел, — еще сильней зарделся Саня. Он впервые в жизни разговаривал с настоящим геологом, о которых раньше лишь читал в книгах. Набравшись смелости, Саня взглянул прямо в лицо Воробьеву. — Да вот папка с мамкой не пустят. Для них я все маленький, а я зимой медведя застрелил.
— Точно, правду говорит, — подтвердил Филипп Васильевич. — Пошли мы с ним на куропаток, вдруг откуда ни возьмись медведь на нас прет. Осенью не залег, значит, в берлогу, оголодал, вот и шатается, поживы ищет. Самый опасный зверь, таких у нас шатунами называют. У меня, как на грех, патроны все дробью заряжены, стрелять бесполезно, только разве в глаза, чтобы ослеп. Ну, я решил лучше с ним врукопашную сойтись. Бывало, и прежде схватывался, ничего, жив. Я, значит, за нож, а мишка вот уже рядом, поднялся на дыбы. Вдруг как грохнет, точно из пушки, медведь сразу и осел, повалился на бок. Оказывается, мой Саня не струсил, перезарядил ружье жаканами, они у него были, да и ударил. Вот он каков, Александр Филиппович Дашута! Мал, да удал.
— Весь в батьку, однако, — молвил Большаков, — Отпусти мне его в ученики, возьму, охотничья команда тогда будет, всю экспедицию кормить будем.
— Рано, пусть гуляет, сил набирается. Осенью в школу, в шестой класс перешел. Надо и подготовиться немного, почитать.
— Мы идем далеко, дружище, тяжело придется в походе, да, кроме того, к осени едва ли вернемся. Вот на следующую весну мы тебя обязательно возьмем, — подбодрил мальчика Николай Владимирович, видя его огорченное лицо. — А ты кем будешь, когда вырастешь? Наверное, капитаном корабля?
— Нет, геологом-разведчиком. Выучусь в школе, в техникум пойду.
— Геологом... Вот тебе и редька с квасом! А я думал, мне заместитель растет... рыбак, — Дашута с деланным огорчением развел руками.
— Никуда я его не пущу — ни в геологи, ни в рыбаки, пусть на инженера учится, — сказала Елена Афанасьевна.
— Э, мать, сам выберет, кем быть, до того времени он передумает десять раз. Помню, был я малышом, смотрел на извозчиков в окно. Сидят степенные такие на облучке, словно на троне, кушаки красные, широкие, кнут длиннющий. Самый важный человек на свете, думаю, этот извозчик, вырасту, буду извозчиком. Потом машины появились, да и я подрос, решил стать шофером, затем летчиком, моряком, кем только не мечтал стать! Пожалуй, лишь до председателя колхоза не додумался: не было их тогда, колхозов-то, Видишь, действительность вроде как перешибла все мои мечты. Так и Саня. Смотришь, через несколько лет такие специальности появятся, о которых сейчас и понятия не имеем. Значит, вы пойдете через Качанду? — повернулся он к Николаю Владимировичу.
— Ага... через Качанду. Кирилл Мефодиевич считает, что лучше сделать крюк по тропе, чем напрямик по бездорожью. В этом я с ним согласен.
— Ехать надо! Нина Дмитриевна сказала — начальнику пакет есть, — заторопил Большаков.
— Пожалуй, и в самом деле тронемся, — поднялся Воробьев. — Спасибо за хлеб, за соль. Приходите к нам в гости.
— Придете — самоварчик поставим, уйдете — чайку попьем, — рассмеялся Дашута. — Вас, наверное, завтра и на стане-то не будет?
— Завтра будем, а послезавтра, по-видимому, уйдем в тайгу. Кирилл Мефодиевич, вы далеко встретили Юферова с бригадой?
— Теперь на стане, однако.
Воробьев стал прощаться с хозяевами. Дашута крепко стиснул ему руку, а Елена Афанасьевна положила в переметную суму большую копченую кетину.
— В дороге пригодится, там в тайге рыбы нет, — сказала она.
Саня, улучив момент, спросил:
— Вы от Качанды к северу пойдете или на восток?
— К северу, до самой реки Накимчан, там и будем все лето работать, золото искать.
— Мы к вам придем, — глаза мальчика блеснули решимостью.
— Кто вы? — спросил из седла Воробьев.
— Я приду.
— Что ж, приходи, если сумеешь, — рассмеялся Николай Владимирович. — Дело пустяковое: раз-два — и готово, всего километров пятьсот пройти — и там. — Он тронул коня. — Учись, друг, лучше, сам станешь геологом, дальше нашего пойдешь.
Начинало темнеть. С моря веяли легкие порывы ветерка. Впереди, скрываясь в зарослях, виднелась уходящая в тайгу тропа.
Светлая северная ночь опустилась над рыбацким селом. Такие ночи для рыбаков — благодать, можно до самого рассвета продолжать лов рыбы, если она хорошо идет в ставные невода. После шторма к берегу подвалил косяк сельди, и Дашута, проводив геолога, собрался к рыбакам на берег моря. Перед уходом он заглянул в комнату сына. Саня готовил патроны дробового ружья. На столе стояла коробка пороху, мешочек дроби и лежала кучка продолговатых свинцовых пуль — жаканов.
