Любовь Воронкова - Рожок зовет Богатыря
«Меня нельзя уничтожить! Я старая, дремучая тайга, я немало видела таких бурь! Бури налетают, проливаются дождем, рассыпаются громами — и пропадают! А я стояла и буду стоять — не трогай, не трогай моих старых дубов и тополей, не трогай!..»
«Уничтожу-у-у!» — снова провыла буря.
И вот где-то далеко в лесу затрещало большое старое дерево и упало на землю. Глухой стон прошел по тайге...
— Буря деревья валит, — прошептал Сережа.
— Да, — беззвучно ответил отец.
Тут отец спохватился: чего же стоять и глядеть в черное окно, в которое хлещет дождь, и слушать, как гудит и шумит вековыми вершинами тайга? Все равно сейчас ничего предпринять нельзя.
— Давай спать, Сергей. Утро вечера мудренее.
Сережа снова забрался в постель. Но сон не приходил. Разные думы лезли в голову — воспоминания, мечты, дела прошедшего дня. Какая-то занозинка неприятно саднила в сердце. Какая заноза? Откуда? Отчего? Утро сегодня было хорошее. Рано, на заре, они с отцом ездили на покос, привезли клеверу. Росистые охапки были очень тяжелые, но зато какой воз они наложили, весь розовый от цветов! Сам бы ел такую траву!
А что потом?
И потом было хорошо. Ходили с Толей фотографировать срезку пантов. А потом Богатырь пришел на его рожок, и приезжая девочка Светлана видела это...
Ах, да, Светлана... Вот тут занозинка. Вечером девчонки сидели на терраске, глядели сквозь мелко застекленное окно на сопки, затянутые дождем, и болтали. То и дело слышалось Толино имя: Толя, Толя... Да, конечно, с Толей ни один парнишка в совхозе не сравняется. Он и в тайгу с отцом ходил, и стрелял из отцовского ружья, и верхом ездить научился — его отец ему чаще всех лошадь дает. А как выступает! На каком хочешь собрании может речь произнести! Умный он... талантливый. И собой Толя — что говорить! — красивее всех из ребят. Не то что скуластый Сережа со своим носом бабкой...
Ну хорошо. Пусть так. Пусть Толя всем взял, и в жизни он будет какую-нибудь большую работу работать. Может, и орден получит. Пусть так. Но неужели Толя один все дороги займет? Неужели, если Толя такой герой, то ему, Сереже, уж и ни успехов, ни интересных дел, ни открытий каких-нибудь в жизни не достанется?..
Неправда! У Толи своя дорога, а у Сережи своя. Пускай Толя поплывет как большой корабль, а Сережа — как маленькая лодочка. Ну и что ж? Может, Толя будет управлять... ну, всей областью. А Сережа будет с оленями. Он будет приручать их, одомашнивать. Он будет изучать панты и все, что из них делают. И он, может быть, потом про это про все напишет книгу...
А может, займется лимонником. Очень интересное растение — лимонник. Идет охотник по лесу, или зоолог, или еще какой человек, устанет, выбьется из сил. Тогда он садится, разводит костер и кипятит чай из лимонника. Выпьет кружку — и снова он бодрый, и снова может идти, двигаться, делать свое дело. Вот что такое лимонник! Химики уже занимаются им. Может, и Сережа возьмется за это и какое-нибудь открытие сделает.
А то еще — женьшень. Везде на научных станциях уже сажают плантации женьшеня. Говорят, похуже дикого получается. А может, Сережа начнет изучать, как и где растет дикий женьшень, и создаст саженному точно такие же условия, и у него женьшень вырастет таким же драгоценным, как те редкостные корни, которые люди находят в тайге...
А Светлана пусть глядит на одного Толю Серебрякова. И все пусть глядят только на него одного и только про него говорят. Сереже этого ничего не нужно...
Так успокоил себя Сережа и уснул. А занозинка в сердце осталась. Ну и пусть осталась. Пусть сидит там, о ней знает только Сережа. И не узнает больше никто и никогда.
Ветер гулял по совхозной улице. Домики словно прижались к земле, испугавшись бури, и закрыли глаза. Ни одно окно не светилось, только лампочки на столбах жмурились и мерцали, словно пытались разглядеть что-нибудь сквозь дождь.
Лишь в одном домике, возле кладовых, еще горел огонь. У кладовщика Теленкина сидели гости. Гости эти были случайные. Шли по своим делам биологи с научно-исследовательской станции. Недалеко от совхоза их застала гроза, и они остались переночевать.
Это были знакомые люди. Один — молодой практикант Саша Боровиков. Другой — научный сотрудник станции, шутник и балагур Борис Данилыч Шляпников. Они сидели с гостеприимным Антоновым отцом за накрытым столом и без конца вспоминали и рассказывали разные истории и необыкновенные случаи из своей бродяжьей таежной жизни. Рассказы порой были страшные, но больше веселые и смешные. Хозяйка, мать Антона, сначала все прогоняла их всех спать, а потом и сама уселась с ними за стол и смеялась так, что даже охала и стонала от смеха и все повторяла:
— Ну и шут вас возьми! Ну и чудаки-рыбаки!
Антон давно поужинал. Мать накормила его кашей, творогом и молоком, сунула, украдкой от отца, конфетку и велела лечь спать. Послушный Антон сейчас же улегся. Но как же он мог уснуть, если в соседней комнате происходили такие интересные разговоры!
Плотный ужин, теплая постель, шум дождя за окном — все нагоняло неодолимую дремоту. Однако Антон сопротивлялся, он слушал, приподняв голову над подушкой... Но, послушав минут пять, падал на подушку, побежденный сном. Так и мешались сны и рассказы, а где сон, где рассказ, Антон уже и не пытался разобрать. То шла речь о медведе, который ловил лапой крупную рыбу кету. На перекате вода мелкая — вот тут он ее и хватает. Рыбу съест, а хвост и голову бросит. А еще видели, как медведь на речке баловался. Сначала шлепал лапами по воде, смотрел, как взлетают брызги, а потом уткнулся носом в воду и давай бурлюкать — вот как маленькие ребятишки делают, когда не хотят пить молоко...
А другой раз сядет бурый где-нибудь на сопке, подопрется лапой, глядит куда-то вдаль и думает. О чем думает? Ну, человек и человек...
И вот Антон уже видит этого медведя.
«О чем ты? — спрашивает он. — Скучаешь, что ли?»
Медведь повернулся к нему, поглядел:
«Да, скучаю. Зима скоро...»
Антон вздрогнул, протер глаза. Вот еще, медведь приснился. А разговор за столом идет уже о каком-то домике в лесу, о каком-то лабазе.
— ...Недели три мы там прожили, — рассказывает Борис Данилыч, — пернатых изучали, записи вели... За эти три недели наш Саша ухитрился так приучить птиц, что они вокруг дома с утра до ночи кружились...
— Опять вы, Борис Данилыч! — жалобно отзывается Саша. — И когда уж вы про это забудете!..
Но голос матери с живостью прерывает его:
— Ну, ну, Борис Данилыч, и что же?
— Харчей не напастись было, — мягко и негромко продолжает Борис Данилыч. — Он им и каши и мяса. Другой раз придешь обедать, а обеда нет — все птицам скормил! А птицы так целыми стаями к нам прилетали — и сойки, и сороки, и щеглы, и горлицы...
И уже речь его не слышна — шелест крыльев заглушает ее. Антон видит солнечное крылечко, а на крылечке стая птиц — рябенькие, красногрудые, с лазоревыми перьями на крыльях... Щебечут, стрекочут, перекликаются... И все клюют корм. А на крыльце сидит Борис Данилыч, держит в руках лесную сизую горлинку и красит ей шейку лиловой краской, а крылышки — красной.
Дружный смех разбудил Антона.
— Вот Саша и поймал ее. «Товарищи! Новый вид горлинки! Это я открыл!» А мы тоже смотрим, удивляемся — что за дивная горлинка у нас появилась? Дня через три прихожу — Саши нет. Достаю ключ — он у нас всегда около двери, под Крышей, висит. Открываю. На столе записка: «Презираю!!!» — с тремя восклицательными знаками. А тут дождь прошел, лиловая-то краска — чернила это были — осталась, а красная с крыла почти вся смылась. Ну, он и догадался!..
Все засмеялись снова. Но Антон как ни старался понять, о чем шел рассказ, так ничего и не понял. Он подложил руку под щеку и сладко уснул, хотя в незавешенное окно сверкала молния и гром рассыпался над самой крышей.
Всю ночь гудела тайга, раскалывалось над нею небо и с грохотом обрушивался на нее дождь. Но с рассветом внезапно все утихло, будто и не было ничего, будто сопкам и лесу все это приснилось душной и темной июльской ночью. Тучи умчались в ущелья Сихотэ-Алиня. В тайге поднялся белый туман — предвестник погожего дня. Деревья, как призраки, стояли неподвижно в густом мареве, отдыхая от ночной тревоги.
Вышли олени из-под навесов, из-под густых крон, из зарослей, где спасались от дождя и бури, замелькали, как тени, осторожные, бесшумные... А когда загорелась заря и туман рассеялся, что-то неожиданное, что-то новое увидели они в парке. Огромный тополь, который стоял у изгороди, рухнул. Он давно уже сгнил изнутри и только ждал бури, чтобы упасть. Тяжкий неохватный ствол с грубой рубчатой корой обрушился на изгородь и повалил ее. Широкий выход открылся из парка в глухие зеленые, еще не хоженные долины, полные свежести и просторов...
Несмело, принюхиваясь, подошли олени к пролому. Тайга позвала их. Этот зов диких распадков и веселых вершин, гремящих ручьев и привольных пастбищ, зов бестропья, безлюдья, зов свободы острее всех почувствовал выхоженный людьми Богатырь. Он все забыл — и корм, который брал из человеческих рук, и песенку Сережиного рожка, и навесы, спасавшие его от ливней и буранов... Он забыл все и первым, перешагнув через упавшую изгородь, скрылся в тайге. А за ним, перегоняя друг друга, ушло из загона и все стадо.
