Анатолий Алексин - Саша и Шура
Но самое неприятное в мамином письме было дальше.
– «Ты, Сашенька, гуляй, играй с товарищами, – писала мама. – Но в то же время…» – На этой фразе я споткнулся и замолчал: дальше мама писала о моей переэкзаменовке и о том, как упорно я должен пыхтеть над учебниками.
– Что там «но в то же время»? – спросил дедушка, надевая жилет. – Разобрать не можешь? У Марины ведь, кажется, каллиграфический почерк. Не скажешь даже, что докторская дочка.
– А у докторов разве плохие почерка? – спросил я с наигранным интересом, лихорадочно соображая, что же делать дальше.
– У докторов почерки прескверные: пишут истории болезни, рецепты – торопятся. Вот и выходят каракули. Дай-ка я тебе помогу разобрать.
– Да нет, уже всё понял, – остановил я дедушку. И стал горячо, прямо-таки вдохновенно сочинять: – «Но в то же время ты, Саша, должен заботиться о своём дедушке! Ты должен во всём помогать ему. Не забывай, что он уже старик…»
– Что, что? – насторожился дедушка и даже палкой слегка пристукнул. – Так прямо и написано: «старик»? Дай-ка я посмотрю!
– Нет, нет, ошибся! – вновь остановил я дедушку. – Тут написано не «старик», а «привык»… Значит, так: «Не забывай, что он уже привык жить один, и поэтому не утомляй его, не шуми, не надоедай!»
Для правдоподобности я закончил письмо так, как закончила его сама мама:
– «Целую тебя, Сашенька. Поцелуй и дедушку. Я ничего не написала ему и о нём, потому что думаю послать ему завтра отдельное письмо…»
– Как же – ничего не написала? – удивился дедушка. – Ты ведь только что читал…
– Забыла, наверно, – предположил я. – Просто забыла.
И поскорей сунул письмо под подушку.
Дедушка покачал головой и недовольно подёргал цепочку от пенсне:
– Да, память, поди, прескверная стала. Ей бы самой приехать сюда. Отдохнуть от шума, от города…
Дедушкина палка бойко пересчитала ступеньки крыльца и, прикоснувшись к земле, как бы потеряла голос.
Я остался в комнате один. И сразу, подгоняемый маминым письмом, решил сесть заниматься. Чтобы убедить самого себя, что заниматься я буду очень серьезно, я разложил на столе сразу две тетради, учебник грамматики и томик Гоголя. Я решил тренироваться на гоголевских текстах, чтобы было одновременно и полезно и весело. К тому же учительница говорила нам, что у Гоголя попадаются фразы, очень трудные для двоечников.
«Возьмусь за самое трудное! И просижу сегодня ровно три часа десять минут. Ни за что на свете не нарушу графика!» – так мысленно поклялся я сам себе. И в ту же секунду услышал пронзительный крик:
– Ой, пираты! Пираты! Пираты напали!
ПИРАТЫ
По ступенькам застучали голые пятки. Пока Липучка появилась в дверях, я успел накрыть тетради и книжки скатертью и запустить глаза в потолок. Распахнув дверь, Липучка взглянула на меня так, словно кругом бушевал пожар, а я сидел себе преспокойно, не замечая никакой опасности.
– Ой, сидит! Ручки скрестил, мечтает! А там пираты напали! Шалаш растаскивают. Бежим скорей! Где дедушкина палка?
– Где палка? – заволновался я, вскакивая со стула. – Она в больнице… То есть дедушка в больнице.
– Ой, плохо! А то бы мы их палкой по шляпам!
– По каким шляпам?
– Там увидишь. Бежим!
Саша был уже во дворе. Между нашим и Сашиным крыльцом на верёвке белым накрахмаленным занавесом было развешано бельё. Саша приказал Липучке снять бельё и отнести его в комнату.
– Сделаем из верёвки лассо, – крикнул он, – и накинем на них, если будут сопротивляться! Как у Майн Рида!
Мы отвязали от столбов верёвку. Саша ловко, в два приёма, сделал на конце петлю и покрутил ею в воздухе. Потом он спрятал «лассо» под рубашку, и мы помчались с холма вниз, к реке.
Подбежав к берегу, мы спрятались в кустах и стали наблюдать.
Пиратов было двое. Вместо чёрных пиратских флагов они держали в руках белые панамы и зловеще обмахивались ими. Оба они были в красных купальных костюмах и с зелёными листочками на носах. Но только один пират был толстый-претолстый, а другой – щуплый и худенький.
Пиратская база, в виде тёплого зимнего одеяла и разных баночек-скляночек на нём, расположилась вблизи от нашего шалаша. Тут же лежали снятые с него зелёные ветки. Обмахнувшись панамами, пираты как ни в чём не бывало стали продолжать своё разбойничье дело. Отдирая широкую хвойную ветку, толстый пират или, вернее, пиратка произнесла:
– Не лезь, Веник, ты занозишь руки иголками! Я всё сделаю сама. У нас будет очаровательный тент. Мы спрячемся под ним от солнца. А то может быть солнечный удар!
– Я их знаю, – еле-еле, сквозь смех, выговорил я. – Это же дикари! Самые настоящие дикари!..
– Ясное дело, дикари, раз в чужой дом залезли, – угрюмо согласился Саша. – Мы строили, а они ломают… Сейчас вот на этого бегемота в панаме накину лассо!
Но заарканить Ангелину Семёновну Саша не успел… В стане пиратов вдруг поднялось страшное смятение. Веник хотел залезть внутрь шалаша и, видно, наступил на лапу спавшему там шпицу Бергену. Старый пёс вскочил, взвизгнул и спросонья тяпнул Веника за ногу.
Что тут началось!
– Покажи мне ногу! Покажи маме ногу! – завопила Ангелина Семёновна.
А разглядев ногу Веника, она завопила ещё сильнее:
– Боже мой! Это бешеная собака! Видишь, она всё время отворачивается от реки, она боится воды! Она боится воды! Она бешеная!..
– Сама бешеная, а нашего Бергена оскорбляет! – проворчал Саша.
– Молодец, что тяпнул: не будут чужие вещи таскать!
Ангелина Семёновна вдруг замахнулась чем-то – мы не разглядели, чем именно, – и шпиц жалобно взвизгнул.
– Ну, вот видишь! – закричала Ангелина Семёновна. – Я проверила! Она, конечно, боится воды! Слышишь, как визжит?
Пиратка сгребла своё ватное одеяло, баночки и скляночки с едой и, крикнув Венику: «За мной! В больницу!» – стала карабкаться на холм. Впопыхах она даже не надела платья, а так и полезла в своём красном купальном костюме.
– Ей бы гладиаторшей в цирке работать. Быков пугать! – насмешливо сказал Саша.
А Липучка ничего не могла произнести: – она беззвучно хохотала, тряся плечами и хватаясь за живот.
Как только мы вылезли из своего укрытия, шпиц Берген с визгом бросился к нам навстречу.
– Ой! – вскрикнула Липучка. – Они его поранили!
И правда, вся морда у пса была в крови; кровь, стекая по длинной белой шерсти, капала на камешки. Сашино лицо вдруг побледнело и стало таким злым, что я даже испугался. Глаза сузились и стали похожи на металлические полоски, а губы сжались ещё плотней.
– Догоню их сейчас и сдам, как самых настоящих разбойников, в милицию, – процедил он. Опустился на колени и стал разглядывать раненого пса. Постепенно Сашины губы сами собой разжались и стали растягиваться в улыбку. Он поймал на ладонь одну красную каплю и слизнул её.
– Ой, что ты делаешь? – изумилась Липучка.
– Морс пробую… Клюквенный морс! Главная пиратка облила его морсом, чтобы проверить, боится ли он воды. Понятно?
Липучка опять стала трясти плечами и хвататься за живот. Потом она потащила пса в реку умываться.
– Ну, не упрямься, не упрямься, пожалуйста. Ты вёл себя как настоящий герой: один сражался с двумя дикарями. И обратил их в бегство. А мыться боишься. Ну, не упрямься! – приговаривала она.
Мы с Сашей стали ремонтировать шалаш, в котором появились просветы, словно длинные неровные окна.
– Хорошо ещё, что плот наш по брёвнышкам не растащили, – ворчал Саша. – Для «тента» своего… Чтобы от солнца прятаться! Кто же это из нормальных людей от солнца прячется?
Мы водворили колючие хвойные и шершавые лиственные ветки на их прежние места, заделали все просветы.
– Сейчас будем плот на воду спускать, – объявил Саша.
Наступила торжественная минута. Мы с трёх сторон уцепились за брёвна и поволокли плот к реке. Он упирался, цеплялся сучками за камни. Но мы всё тащили, тащили – и вдруг плот стал лёгким, невесомым, он сам потащил нас за собой.
– Ур-ра! Поплыл! Поплыл! – завизжала Липучка. – Ур-ра! – И первая полезла на плот.
Мы с Сашей тоже полезли, и разноцветная, сколоченная из разных брёвен «палуба» заходила ходуном.
Мама всегда говорит, что у меня очень богатое воображение. Вот, например, я могу себе представить, что троллейбусы, сгрудившиеся на конечной остановке, – это стадо каких-то огромных животных с длинными и прямыми рогами, пришедших на водопой.
А однажды, когда мы с мамой зашли в посудный магазин, я представил себе, что разнокалиберные чайники, стоявшие на полке, – это одна большая семья: самый высокий, тощий чайник или, вернее сказать, кофейник – это сухопарый, подтянутый папа; самый толстый, в красных кружочках, – это расфуфыренная мама; а маленькие разноцветные чайнички – их многочисленные детишки. Помню, мама тогда сказала:
«С твоим воображением можно стать писателем. Но сейчас ты, к сожалению, можешь издать лишь „Полное собрание орфографических ошибок“.
