С. Полетаев - История двух беглецов
Самое, конечно, интересное, если бы здесь строили не дом, а стадион с бассейном, а от бассейна можно было бы провести канал к речке возле леса, в которую сейчас стекали отходы из свинарника, окружённого со всех сторон новыми домами. Свинарник стоял, как неприступная крепость. Стоял безмятежно, как и в те времена, когда вокруг простирались поля, сады и болото. И в нём по-прежнему, как в старые времена, хрюкали поросята. А из него, как и раньше, стекали отходы в речку у самого леса, распространяя сильные запахи на весь район и даже дальше. Хорошо бы, думал Данька, снести свинарник, поросят отвезти в голодающие страны, а на месте свинарника выкопать озеро, а озеро связать каналом с бассейном, над каналом возвести арочные мостики, и дома, соединённые пролётами, сверху смотрелись бы в канал, по ко-. торому можно было бы кататься на лодках…
Данька чуть не по пояс высунулся из окна. К нему, заговорщически улыбаясь, подкрадывался Автандил Степанович, а чуть сзади-Алла Николаевна. Они выглянули в окно, надеясь увидеть что-то необыкновенное – что же иначе могло увлечь Даньку? – но не увидели ничего, хотя и смотрели в четыре глаза. Они разочарованно вздохнули и отвернулись от окна, но тут же просияли, растроганные чувством взаимопонимания, которое возникло между ними.
– Если бы вы знали, Автандил Степанович, как я вам благодарна! Даня вас каждый день видит, и вы можете на него влиять. А что я могу сделать одна?
– Я считаю, что мы с вами провели очень полезный разговор, такие разговоры нужнее классных собраний. Ну о чём поговоришь, когда собирается сразу сорок родителей? Разве с каждым поговоришь по душам? А сын у вас хороший, только немного отбился от рук, но ведь это и понятно, учитывая множество всяких причин…
– Вы уж не оставьте его, Автандил Степанович. Он вас очень уважает. Такого математика, сказал он…
– Прошу вас, не надо…
– Но вы присмотрите за ним?
– Вы, Алла Николаевна,– не сомневайтесь – это мой долг. И не благодарите. Это не я вам, а вы мне помогаете воспитывать вашего сына.
– Сынок, попрощайся с Автандилом Степановичем. И можешь идти домой. Суп разогрей, а кашу поешь с молоком…
Данька стремительно выскочил из класса, с грохотом, от которого задрожала пустая вечерняя школа, промчался по коридору, распахнул дверь и заскользил по перилам, делая на поворотах крутые виражи. Он летел во двор, откуда ещё не уехал автокран и где ещё толпились ребята, летел, чтобы поспеть к самому главному, хотя и не знал точно, что самое главное, потому что самым главным было всё, что происходило в данную минуту перед глазами.
Автандил Степанович и Алла Николаевна продолжали беседу, глядя во двор, куда уже выскочил Данька, торопясь к месту главного события дня…
Глава 7. ЧУДЕСА ТЕЛЕПАТИИ
Утром, завтракая на кухне и наблюдая, как ребята бегут в школу, Данька увидел во дворе незнакомого человека в кожаной куртке и брезентовых брюках, как у пожарника. В руках у него были поводок и ошейник. Наверно, он искал кого-то, потому что, когда замечал ребят, летевших в школу, останавливал их и о чём-то расспрашивал.
«Эй, чего тебе? Кого ищешь? Что потерял?»
Вопросы эти так и застряли в Даньке, не выскочив наружу, потому что в это время мимо дома, прыгая на одной ножке, скакала Надя Воробышева. У Данькиного окна она остановилась и показала язык. Она каждое утро по дороге в школу показывала язык. Однако Данька не принимал это на свой счёт, думая, что она показывает язык кому-то из подружек, живущих с ним в одном доме. Он выглянул из окна, чтобы узнать, кому же она показывает язык, но в это время увидел Сашку Диогена, который шёл, переваливаясь, волоча на длинном шнурке портфель, как щенка. Даже отсюда, из кухни, откуда наблюдал за ним Данька, слышно было, как он сопит. Глаза его были ещё закрыты – он продолжал досматривать сны и в то же время жевал бутерброд от своего второго завтрака, который он, по обыкновению, начинал есть сразу же по выходе из дома.
Тут-то и вырос перед Диогеном кожаный незнакомец. Он вежливо склонился над его ухом и что-то стал шептать, будто сообщая важную тайну. Сашка перестал жевать, глаза его проснулись – сначала один, потом другой, – он стал гримасничать и кивать. Мимическая сцена эта кончилась тем, что кожаный человек погладил его по голове и отпустил, и Сашка заколыхался, волоча за собой на шнурке портфель, и шёл всё быстрее, показывая небывалую прыть…
Данька осторожно прикрыл окно. Ну и ну! До него дошло вдруг, что человек с ошейником в руке ищет Мурзая. В самом деле: отчего это он вдруг уставился на Даньку? Неподвижные, круглые, как у рыбы, глаза кожаного человека прямо-таки впились в него! Непонятно, что он мог разглядеть сквозь блескучее стекло, но ясно было, что он ждал именно его, Даньку. И Данька под этим взглядом не мог сдвинуться с места. Наверно, Сашка Диоген выдал его. От этой догадки Данька прямо-таки ослабел. «Предатель!»
Кожаный человек между тем, сложив губы трубочкой, стал чмокать, издавая ласковые, призывные звуки. Уж не Мурзая ли он зовёт? От природы у Мурзая был густой, гулкий бас, но он был страшный трус и редко подавал голос. К тому же отъявленный лежебока – большей частью он спал, набирая силы после многих дней голодного скитания. А вдруг он отзовётся сейчас на призыв кожаного человека? К счастью, незнакомец смотрел не в сторону подвала, где жил Мурзай, а повернулся к помойке, где на контейнере из-под мусора копошились голуби. Внизу там рылась в отбросах тощая дворняжка – ничейная собака, вечно торчащая возле овощного магазина в ожидании случайной подачки. Это был известный в районе Барбос, предпочитавший голодную, беспризорную, но вольную жизнь под открытым небом сытой жизни у хозяина. Это был пёс, которого гнали все дворники, в которого бросали камнями мальчишки, на которого равнодушно смотрели даже кошки. Все районные участковые мечтали найти хозяина, чтобы оштрафовать его, но у пса не было хозяина – он был сам по себе, пёс-индивидуалист. К нему-то и направился сейчас незнакомец, призывно чмокая губами и улыбаясь неподвижными глазами. Данька облегчённо вздохнул. Значит, не Мурзая, а Барбоса искал незнакомец. Тяжкий груз свалился с Данькиной души. Он сразу простил Сашку Диогена, – значит, тот и не думал предавать Мурзая!
Когда Данька выскочил во двор, человек в кожаной куртке сидел на корточках перед Барбосом и застёгивал на нём ошейник. Затем он, приподняв пса за сворку, нежно прижал его к своей кожаной груди и, что-то доверительно нашёптывая, понёс за угол дома…
Не чуя ног под собой, Данька бежал в школу, раскаянно думая о Сашке, которого бог знает в чём уже стал обвинять. Диоген был ему сейчас необыкновенно симпатичен. «Ах ты пончик! Ах ты хрюшка, слоёный пирожок!» – шептал Данька, перебирая Сашкины прозвища, которые без конца менялись, поскольку дразнили его как кому вздумается, – главное, чтобы это была какая-то вкусная еда. Данька так и видел его сейчас перед собой – торчащие в стороны квадратные уши, поблёскивающие хитрые глазки, вечно озабоченный низенький лоб с одной толстой, как сосиска, морщиной, часто набухавшей от умственного напряжения.
Ах он славный, толстый обжора! Но за что больше всего Данька ценил и любил Диогена, так это за его необыкновенную чувствительность к гипнозу. Собственно, на нём Данька впервые убедился, что он гипнотизёр.
Так и быть, Данька назначит его своим помощником, когда они уйдут в кругосветное плавание. Ко дню рождения он подарит ему боцманскую дудку на цепочке и часы. Данька уже видел Диогена на мостике с подзорной трубой. И вот они стоят в рубке, положив руки друг другу на плечи, и, глядя на бушующие волны, хором кричат бессмертные слова из поэмы «Мцыри». Данька знал всю поэму наизусть, особенно любил сцену боя, когда барс бросается на Мцыри. Данька мог декламировать «Мцыри», начиная с любой строки…
… Данька отворил дверь класса и уже открыл бы ло рот, чтобы вступить в объяснение, почему он опоздал, но Клара Львовна молча указала на место. Данька на цыпочках прошёл к своей парте, уселся, засунул портфель, оглянулся налево – и не обнаружил возле себя Сашки. Всё было на месте – портфель, пенал, учебник по литературе, промасленные бумажки от бутербродов, а приятеля не было…
Всё, однако, объяснилось просто. Сашка стоял у доски и двигал толстой морщиной на лбу. Он молчал. И молчал весь класс. И молчала Клара Львовна. Вот почему она без слов впустила Даньку: чтобы не нарушать великую тишину. Ибо в этой тишине в муках рождались воспоминания о строчках из «Мцыри», которые надо было выучить наизусть. Ах, вот почему вдруг вспомнилась Даньке поэма!
У Клары Львовны была завидная выдержка. Она молчала и ждала. Эта выдержка передалась всему классу. Все тоже молчали и ждали. И вспоминали про себя стихи из «Мцыри». Даже те, кто не выучил, всё же представляли себе картины, изображённые в поэме «Мцыри». Потому что иногда вдруг поднимался ропот и бормотание. Всем не сиделось от нетерпения показать, что и они что-то знают. Но Клара Львовна бровью пресекала шум. Она готова была молчать и ждать хоть весь урок.
