Владислав Крапивин - Славка с улицы Герцена
Взрослые сперва ругались, но потом увидели, что легонькие «самолетики» безопасны для стекол. Успокоились. А вскоре нашли таким звездочкам и свое применение. Приспособили класть их в ведра, чтобы вода не плескалась, когда несут с водокачки. Раньше для этого использовались фанерные диски или крестовины из лучинок, а тут оказалось: драночные звезды лучше всего. И смастерить легко, и «держат» воду отлично.
Людмила все просила; «сделай» да «сделай». А я все обещал да обещал.
– Заноза не помешала тебе смастерить звездочки для себя, – напомнила старшая сестрица.
Она была ужасно дотошная.
– Я же сказал: сделаю!.. Смотри, очередь подходит.
Сперва набрала воды в ведра Людмила. Потом Николай. Я собственноручно опустил в ящичек копейку. И подставил под трубу бидон.
Толстая струя ударила в алюминиевое дно так, что ручка бидона едва не вырвалась из ладони. Посудина загудела и наполнилась моментально. Вода захлестала через край. Брызги окатили меня с ног до головы. Вообще-то в жаркий день это даже приятно. Однако я отскочил и показал окошку с ящичком мокрый кулак.
Дело в том, что за стеклами маячило девчоночье лицо. Круглое, усыпанное крупными, как горох, веснушками. Обычно у окна дежурила пожилая скучная тетка, а сегодня смотрите-ка! Дунька конопатая! Годами не старше меня, а уже какая нахальная! Взяла и забрызгала незнакомого человека!
Она смеялась и смотрела на меня, расплющив о стекло пятнистый нос. Я повертел кулаком – увесисто и обещающе попадись, мол. Девчонка отодвинулась и покапала язык. Но… не просто его высунула, а трубочкой.
Когда язык показывают лопатой («Ы-ы-ы!»), это явная вражда и вызов. А если трубочкой – тут наполовину игра. Вроде бы и дразнилка, и в то же время вопрос: «А ты так умеешь?»
Я умел и тут же продемонстрировал это. Мало того! Я поставил бидон и состроил страшную рожу, оттянув пальцами нижние веки.
– Бэ-э-э…
Девочка удивленно замигала. И конечно, все это наше общение прервала Людмила:
– Ты и здесь ухитряешься вредничать! Зачем дразнишь девочку? Людей задерживаете! Идем…
На прощанье я хотел снова показать конопатой вредине кулак, но ладонь почему-то не сжалась, и я помахал растопыренными пальцами. Можно было понимать как хочешь. И «подожди, поймаю», и «до встречи»…
Весь день мне было радостно. Через груду гнилых опилок я пробрался за дровяной сарай, надрал там от фанеры тонких полосок и сделал пять звездочек – четыре для ведер и одну для игры. Мой «самолетик» оказался замечательным. Летал высоко и после каждого запуска возвращался к моим босым, заляпанным грязными брызгами ногам. Приятели – Семка Левитин, рыжий Толька и Амир Рашидов – завидовали, но без досады, по-хорошему.
Наигравшись «самолетиками», мы погоняли в траве тряпичный мяч, потом сделали из консервных банок фашистский танк и разбомбили его кирпичами… В общем, интересных дел хватило.
А в перерывах среди игр я отходил в сторонку и радовался жизни в одиночку. Всяким мелочам радовался. Приятно было провести ступней по желтой головке одуванчика – мягкая щеточка лепестков так славно щекотала кожу. Хорошо было и потоптаться на шероховатом свежем срезе могучего березового чурбана (соседи у сарая пилили дрова). Или выбраться из оконца на железный навес крыльца и попрыгать на горячих от солнца кровельных листах…
И все это время я ловил себя на ощущении, будто за мной подглядывает – сквозь репейники, или из-за угла, или в щель забора – веснушчатая девчонка. Это и смущало меня, и веселило.
На следующее утро я взял бидон и пошел к водокачке один. И вот удача-то! Народу – никого, а за стеклом опять маячит круглое конопатое лицо.
Я подставил бидон. Большим пальцем показал: лей.
Девчонка встала на подоконник. Она была в куцем, белом с коричневыми листиками платьице. Ее коленки прижались к стеклу, образовав два плоских бледных кружочка. Она открыла форточку и высунула голову с тощими желтыми косицами.
– А деньги?
– Я вчера копейку дал! На полное ведро! А тут всего полведра! Лей за вчерашнее!
– Я вчера полное ведро отмерила! – насмешливо объяснила она.
– А кто тебя просил полное? Через край же вылилось!
– Ничего не знаю. Раз копейка, значит, ведро. А теперь плати снова.
Копейку я из дома не прихватил. Да и не в ней, конечно, дело. Копейка была ценой чисто символической даже по тем временам. Самое дешевое перо для ученической ручки-вставочки стоило, по-моему, пятак, а дешевле этих предметов не было ничего. И мы с конопатой «хозяйкой» водокачки, конечно, играли, хотя и делали вид, что всё всерьез.
– Лей. – сурово потребовал я.
– Ладно уж… – Она прыгнула с подоконника, и в бидон, как вчера, ударила гулкая струя. На этот раз я не прозевал и не дал перелиться через край, отскочил. Девчонка опять высунулась в форточку
– В другой раз приходи с ведром, у нас по полведра не отпускают… Или приноси полкопейки!
Хитрая была. Но я был еще хитрее! Всем известно, что в царское время выпускали денежки в половину копейки. Такая монетка называлась «грош». А были и половинки гроша – полушки. Но мало кто знает теперь, что и в первые годы после революции грошики чеканились тоже. С буквами «СССР» и надписью «Пол-копейки». Потом они стали редкостью, но у меня такая денежка была: лежала в коробке со значками, марками и всякой мелочью.
И я весь день радовался тому, как завтра возьму над «конопатинкой» верх.
И взял. Постоял и очереди позади двух теток, опустил полкопейки в ящичек, увидел девчонкино растерянное лицо и показал ей язык-трубочку. Она смешно подняла маленькие светлые брови и развела руками: ничего, мол, не поделаешь, сдаюсь…
От водокачки я уходил, изображая спиной гордость и торжество. Подавлял желание оглянуться и старался не выгибаться от тяжести.
На следующий день я пришел к водокачке опять с Людмилой и Николаем. И тут мы с девочкой поменялись ролями: виновато разводил руками я – когда опустил копейку: “Извини, но грошика больше нет». Она оценила мое смущение и налила мой бидон аккуратно, без брызг. И я, уходя, впервые помахал ей рукой без всякой «дразнючести». И она помахала за стеклом.
В тот день мой сосед-пятиклассник Лешка Шалимов и его большие приятели взяли меня и рыжего Тольку на свалку завода пластмасс.
Еще недавно это был оборонный завод и делал что-то секретное. А после войны стал выпускать посуду, портсигары, расчески и мелкие игрушки. На свалке, если повезет, можно было найти много чего интересного.
Свалка каскадом пыли, мусора и всякой рухляди спускалась от заводского забора в лог. Мы лазали по склону среди сора, пахнувшего жженым целлулоидом и едкой химией. Горели охотничьим азартом. Не считая кусочков разноцветной пластмассы, каждому достались и «крупные» трофеи. Лешка нашел почти целый портсигар (зеленый, как малахитовая шкатулка), Толька – голову от куклы, а я – желтую (почти золотую) рыбку, склеенную из двух половинок. Длиной в спичку. И очень обрадовался…
Радость мою поубавила старшая сестрица, когда я после свалки появился перед ней «в виде. который не передать словами». Она подвергла меня обработке – сначала словесной, затем санитарной: принялась, как маленького, отмывать в корыте. Процедура была неприятная вдвойне от того, что мне представлялось, будто в окно заглядывает «водокачкина девчонка» и ехидно декламирует строчки из «Мойдодыра». Я уже упоминал, кажется, о своем необузданном воображении в детские годы.
Но все проходит. Прошел и тот кошмарный вечер, и опять наступило утро. Правда, было оно пасмурным и зябким после ночного дождя. Но я снова взял бидон и отправился «на свидание». И снова босиком, несмотря на причитания Людмилы.
Лужи были холодные и ветер сырой, неуютный. Хорошо, что Людмила все же заставила меня надеть суконную курточку. Зато у водокачки мне опять повезло – ни одного человека А «конопатинка» дежурила за окном. Замахала рукой, когда я хотел опустить копейку: не надо, мол.
Я набрал воды. Потом собрался с духом и жестом показал: открой форточку, поговорим. Девочка – тоже движениями рук, но очень понятно – ответила: не велят, холодно.
Я стеснялся говорить громко, так, чтобы слышно было через стекла. В кармане курточки у меня был огрызок синего карандаша. Я подобрал в траве размокшую коробку из-под “Беломора”, нацарапал на левой стороне: «Как тебя зовут?» Сунул записку в ящичек. Он уехал. Девочка прочитала, закивала, убежала в глубь избы. И скоро вернулась. Прижала к стеклу тетрадный листок. На нем крупным почерком первоклассницы были выведены чернильные буквы: «Поля».
Я тоже закивал: понятно. Она пальцем ткнула в меня и сделала вопросительные глаза. Но мне больше не на чем было писать. Я начертил в воздухе: «Славка». Она виновато пожала плечами: не понимаю.
