Владимир Клименко - ... В среду на будущей неделе
— Заглазники? — удивился Павлик.
— Ну да, заглазники! А чтобы понятней — парни учатся не в школе, не на уроках, а сами по себе, за глаза.
— Заочники! — догадался Павлик. — У меня папами тоже заочник. Работает, а сам в институте учится.
— Так, значится, — неопределенно сказал Митрофан Ильич. — У этих, стал быть, спросить? Э-э, не выйдет! У них толстые, общие, не станут портить. А знаешь, у кого мы с тобой разживемся? Правильно, этот последнюю рубашку с себя сымет… Айда, потопали к радисту!
В радиорубке — так называлась тесная каюта с правой стороны надстройки — на столе стояли черные блескучие аппараты: приемник и передатчик. Светловолосый радист, совсем молодой, загорелый и сухощавый, сидел в мягком вращающемся кресле, прикрепленном к полу короткой медной цепочкой. Уши его прикрывали два сиреневых резиновых кружка. Радист быстро водил острым карандашом по синему квадратику бумаги, на котором чернели буквы: «Радиограмма». А из наушников сыпался какой-то писк, трескотня.
Павлик с завистью глядел на радиста. Как он ухитряется в этом тарараме выбрать нужные, адресованные только ему одному звуки? Лицо Митрофана Ильича выражало такие же мысли.
Внезапно писк оборвался. Сразу же под столиком взвыл моторчик, и на передатчике между двумя приборами с пляшущими стрелками быстро-быстро замигала красная лампочка. Потом что-то щелкнуло в передатчике, утих моторчик, и в рубке наступила тишина. Радист взял листок и прочел.
— Вот, значит, какая штуковина, — задумчиво пробормотал он. — Ну и женщина! Всю обедню мальцу испортила!
Павлик тотчас смекнул, что принятая только что радиограмма касается его и что она принесла ему неприятность. Ясное дело, маманя прочла его записку и приняла срочные меры.
Радист, все еще не замечая посторонних, повторял нараспев:
— Нехорошо-о… Нехорошо-о…
— Что ты лопочешь? — нетерпеливо сказал Митрофан Ильич, заметив перемену в настроении Павлика. — Что — нехорошо?
Радист дернул головой, повел искристыми глазами.
— A-а, Павчик! — воскликнул он обрадованно. Повернулся вместе с креслом, встал и шагнул к комингсу. Лицо у него было коричневое от веснушек, глаза синие-синие, будто омытые раствором ультрамарина. Радист взял Павлика за руку и потянул к себе. — Входи, малец. Садись, вот тут, в кресло садись. Хорошо, что пришел. А я хотел тебя искать.
Павлик умостился в кресле. Украдкой скосил глаза на бланк радиограммы, стараясь разобраться в торопливых закорючках, рассеянных по нему. Митрофан Ильич спросил:
— Юрок, с берега пищали?
— С берега, — с огорчением произнес радист. — Очень никчемное напищали, очень…
«Насчет его?» — глазами спросил кок, неприметно кивая на Павлика.
— Насчет его. Я сообщил председателю, что малец у нас, что он жив и здоров, что он превосходно себя чувствует, а Николай Тимофеевич… Словом, предлагает прямым курсом в Доброславский порт чапать. Мамаша, нервная женщина, истерику закатила…
— Заболела?
— Да нет! Просто беспокоится. Как все мамаши.
У Павлика что-то оборвалось внутри. «Все, конец, — подумал он, ерзая в кресле. — Эх, маманя!»
— Гм. А мы пришли тетрадку просить, — вздохнул Митрофан Ильич.
— Какую тетрадку? — поднял золотистые брови радист. — Зачем?
Старый рыбак покосился на Павлика:
— Павлуша хотел про наше житье прописать. А оно, видишь, как погано получилось!
Над Павликовой головой что-то скрипнуло. В переборке, рядом с круглыми часами, открылась дверца. В темном проеме сверкнули чьи-то глаза, и раздался густой бас:
— Мыркин! Свяжись с поисковым самолетом!
— Для чего? — кисло усмехнулся радист.
— Как — для чего? Нужно же знать, каким курсом на рыбу идти!
— А я и так знаю, — сказал радист, — Курс прямой — Доброславский порт!
— Это что еще за насмешки?! — вскипел Глыбин. — Ты мне брось шутки шутить. Делай, что велено!
Мыркин сердито схватил радиограмму, поднес ее к окошку.
— Вовсе не шутки. Вот полюбуйся!
Павлик прижался спиной к переборке, чтобы его не заметил Глыбин.
— Этого еще недоставало! — загудел Глыбин. — Чтоб ему! Все дело поломал!
Павлик замер. Митрофан Ильич понял его состояние и сказал Глыбину с укоризной:
— Что за мода — рычать по всякому поводу? Будто духовая труба…
— Не твоего ума дело! — огрызнулся Глыбин. И обратился к радисту: — Ты понимаешь, какая оказия получается? Нет, ты понимаешь?
— Странный вопрос! — сказал радист и кивнул на радиограмму: — Тут ясно сказано: идти в Доброславский порт, высадить хлопчика и после этого выйти на лов.
— Вот именно «после этого»! — подхватил Глыбин. — А сколько времени мы зря ухлопаем? Сколько, а?
— Пару денечков. Ну, от силы три. Ведь нашего пассажира надо на теплоход посадить, а самый ранний теплоход будет только послезавтра.
— Три дня насмарку! Где этот шалопай? Я с ним поговорю! Я с ним потолкую.
— Погоди бушевать-то, — перебил радист. — Прежде скажи, что Парусному отвечать, если запросят? У меня через двадцать минут новый сеанс назначен.
Глыбин отстранился от окошка, что-то ворчливо сказал рулевому. Павлик сидел не шевелясь, ожидая нового раската глыбинского баса.
— Так что отвечать? — настаивал радист.
В проеме снова загудело:
— Ничего не отвечай! С Парусным вообще связь прекрати. Следи за самолетом.
Павлик заметил, как от слов Глыбина растерялся радист. Он испуганно оглядел аппаратуру, потом упрямо мотнул головой:
— Связь прекращать не имею права! За такие фокусы по головке не погладят.
— Ничего, обойдется. По этому вопросу я отчитаюсь сам!
— Да нельзя же так делать! — запротестовал Мыркин. — При исправной рации — и в молчанку играть.
— По этому вопросу буду отчитываться я? — повторил Глыбин. — Ты выполняешь приказ капитана. Ясно тебе?
— Ясно, как в тумане. Зачем все-таки эта молчанка нужна?
— Меньше пустопорожней болтовни будет! Все!
Глыбин резко захлопнул дверцу.
— Мда-а, делишки закручиваются! — вздохнул радист. Он немного постоял в раздумье, почесывая ногтем за оттопыренным ухом. — Мда-а, — опять повторил он нараспев. Взял из ящика стола вахтенный радиожурнал, раскрыл его и карандашом сделал размашистую запись на странице: «Связь с береговой радиостанцией прекратил на неопределенное время. Основание — распоряжение временно исполняющего обязанности капитана-бригадира счс «Альбатрос» М. Глыбина. Мотивы…» Дальше радист писать не стал, а взял журнал и постучал в окошко.
— Алло! Мистер капитан!
Дверца открылась. Мыркин втиснул журнал в проем и подал карандаш.
— Прошу прочесть. И расписаться для формальности. Не забудь мотивировочку приписать.
Но вместо глыбинского баса раздался мягкий смеющийся баритон:
— Не по адресу попал, Юрчик! От моей подписи мало проку.
— Это ты, Андрей? — узнал Мыркин шахтенного рыбака. — А куда девался кэп-бриг?
— Ушел. Кажись, в дрейф залег.
— Ну ладно, потом подсуну. Такие дела я на себя брать не намерен.
Павлик следил за Мыркиным, а сам думал: и радисту явно не по душе Глыбин. Да и за что его уважать? С кем ни заговорит — все с рыком да бранью, будто в таком огромном теле нет даже капельки человеческой теплоты. Для всех самые обидные слова выбирает.
«Все-таки это он — тот бас», — подумал он, но тут же вспомнил, что таким же точно густым голосом разговаривают еще двое рыбаков. Нет, похожий голос — еще не доказательство.
Радист заглянул в посерьезневшее лицо Павлика и весело сказал:
— Не тужи, малец! Не всякая тучка дождем поливает. Авось какая-нибудь случайность клюнет на наше счастье, и ты останешься на сейнере. Ну, подними нос, держи его по ходу судна!
— Ты ему тетрадку дай, — напомнил Митрофан Ильич.
— Дам, дам, а то как же! — пообещал радист. — Правда, тетрадки, как таковой, у меня лишней нет, но мы ее организуем. Верно, малец? — И сам себе ответил: — Верно, а то как же!
Мыркин порылся в ящичке стола, вынул из него тонкую стопку синих листков и подал мальчугану. «Не нужна мне теперь тетрадь», — подумал Павлик, но листки все-таки взял.
— Побудь здесь, — сказал Мыркин, — а я за иголкой махну.
Он вышел из рубки и вскоре вернулся. Митрофан Ильич ушел в камбуз, а Мыркин и Павлик принялись прокалывать листки иголкой. Через пять минут тетрадь была готова. Радист заточил карандаш и дал его Павлику.
— Теперь у тебя все необходимое есть, — улыбнулся он, — лезь на спардек и начинай творчество.
Павлик встал и нерешительно затоптался у комингса.
— A-а! Тебя смущает слово спардек? — догадался Мыркин. — Спардек — это крыша палубной надстройки. — Он ткнул пальцем вверх. — Понял? Ну и добре. У нас таких словец много, привыкай.
Новая неприятность
