Геомар Куликов - Повесть о Демидке и медной копейке
Очень хочется Демидке, чтобы Андрюшка про царя рассказал поболее.
Андрюшка вздыхает:
— Нешто его разглядишь? Как карета едет — не зевай! — носом в землю кланяйся. Слуги у него посердитей боярских. Кнутом жиганут — век помнить будешь. Не кто-нибудь — царь!
— Царь! — шёпотом отзывается Демидка.
А народу вокруг всё больше. Так и валит толпа на улице. Жмётся Демидка поближе к телеге. Не отстать бы, затеряешься.
Тем временем торговые ряды пошли — в каждом своё: где снедью торгуют, где горшками глиняными, где кузнечными изделиями. А уж шуму-то и крику! Хоть уши затыкай!
Зазевался Демидка — и лбом в отцовскую спину.
Перед отцом маленький, щуплый мужичок.
— Чего продавать везёшь? Не по кузнечной ли части?
— Угадал. А тебе чего надобно?
— Медь, к примеру.
— И много?
— А сколько найдётся?
— Погляди сам! — сказал Ивашка Мартынов, повозился в телеге и вынул обрубок медной полосы.
— Тише ты! — зашипел мужичок и испуганно оглянулся.
Обиделся Ивашка Мартынов:
— Ты на меня не шикай! Не ворованное, своё!
— Эх, мужики! — крикнул кто-то сожалеючи. — Берегись!
Не понял Демидка, что произошло. Охнув, исчез в толпе первый мужичок. Перед отцом стоит высоченный дядя. Отец полосу показывает всем, кому глядеть охота. И не видит, что толкутся вокруг люди будто знакомые, друг с другом молча переглядываются.
— Хороша медь, — похвалил высокий дядя. — Стало быть, продаёшь?
— Продаю, — ответил Ивашка Мартынов простодушно.
— Поди, много из неё фальшивых денег наделать можно? — спросил, усмехаясь, дядя.
— Того не знаю, — почуял Ивашка Мартынов недоброе и огляделся.
Вокруг народ шумит. Взял полосу в руки:
— Видать, не нужна она тебе. Положи-ка в телегу, да поеду я. Недосуг лясы точить.
— Как — не нужна? — отозвался дядя. — Очинно даже нужна. И ты нам потребуешься. Государевы указы никому нарушать не велено.
— Какие такие указы?
— Откель сам будешь?
— Там уж нету. И кто ты есть, чтоб расспросы учинять?
— Узнаешь скоро! — И крикнул громко: — С богом, православные, вяжи его!
Не высок ростом был кузнец, да крепок. Повёл плечами — отлетели мужики, что за руки было схватили. Кинулись снова — свернул Ивашка разом две скулы. Высокий дядя кровью захлюпал.
— Помогите, люди добрые! — закричал Ивашка. — Разбойники напали!
— Что государевых слуг разбойниками называешь, и за это ответишь, — злобно выплюнул кровь высокий дядя. — Навались дружно, ребята!
Сшибли Ивашку с ног, навалились кучей.
— Тятя! Тятя! — кинулся Демидка к отцу.
Чья-то сильная рука отшвырнула Демидку прочь. Полетел кубарем. Вскочил, рванулся обратно. А его опять за руку хвать — и в сторону, в толпу. Дёрнулся Демидка, да разве вырвешься, здоровый мужик тащил.
— А-а-а! — закричал.
— Чего орёшь, дурень?! — обернулся мужик.
Глазам Демидка не поверил — дядька Михайла то.
— Держи! — закричали сзади.
Хорошо знакомы были дядьке Михайле все здешние закоулки-переулки. Кинулся за один торговый ларь, за другой, третий, а потом — стоп! — цепкой рукой Демидкино плечо придавил и негромко сказал:
— Не беги теперь… Бежать — оно хуже, приметнее…
Трясётся Демидка, по лицу слёзы текут. Что за новая беда случилась — понять не может.
— Цыц! — прикрикнул строго дядька Михайла. — Не реветь у меня. Москва слезам не верит…
— За что тятю-то? — всхлипнул Демидка.
— Глупый твой тятька, вот за что! — подал голос Андрюшка. Откуда только взялся… — Нешто медью торговать можно?
— Своя ведь, не краденая…
— Ноне, парень, и своему не всяк хозяин… — сказал дядька Михайла.
— Как так? — спросил Демидка.
— А вот так…
По царёву указу…
Пришли во двор. Дядька Михайла сел на завалинку, на то самое место, где по хорошей погоде сапожничал, и сказал:
— Теперь слушай, парень. В худую историю попал твой отец.
— За что тятьку-то? — шмыгнул носом Демидка.
— Нюни не распускай! — прикрикнул дядька Михайла. — Не время. — И тише: — За то твоего отца схватили, что нарушил он царский указ.
Моргает Демидка глазами. Изо всех сил терпит, чтобы не зареветь в голос. А слёзы по щекам сами катятся. Никак в толк не может взять, что за указ такой: человек своего добра продать не может?
— Вишь ты, — принялся объяснять дядька Михайла, — больно удобна медь для фальшивых монетчиков. Купит её на рубль, а копеек наделает, почитай, на сто. Оттого приказал царь Алексей Михайлович всю медь, какая у кого есть, сдавать в его царскую казну. А кто захочет ту медь другому продать — строго наказывать. Понял?
Молчит Демидка. Что сказать, не знает. Оно вроде бы и понятно. А вспомнит, как тятьку дюжи мужики с ног сбили да скручивать принялись, так слёзы пуще прежнего лицо заливают.
— Ведь не знал тятька указа…
— Мало б что не знал. А соблюдать надо. То отговорка, а не оправдание.
Помолчал дядька Михайла. Вздохнул.
— Да не ведомо царю, мелкую рыбёшку ловит. А крупной те сети, что медведю паутинка лесная. Прошёл и не заметил.
Не понял было Демидка этих речей. А потом уразумел. Не иначе, дядька Михайла опять про бояр да — сказать страшно! — про царского тестя.
— А кабы пойти да сказать царю, а?
Дядька Михайла Демидку глазами посверлил:
— Догадлив.
— Коли другие боятся, я могу. Приду, в ноги кинусь. И про тятьку расскажу и про… — Демидка запнулся, — …про фальшивых монетчиков разных.
Дядька Михайла Демидку за вихор потрепал:
— Горемыка! Кто ж тебя к царю пустит? Вокруг него бояре стеной стоят. Ох, трудно, парень, людишкам худым и малым царю поведать про свои беды да нужды.
Задумался дядька Михайла. И словно бы про себя вымолвил:
— А ведь сказывали…
Демидка утёр слёзы рукавом.
— Ну?
— Годов четырнадцать тому назад было. Невмоготу стало жить. И пошёл народ с челобитной на бояр к царю.
— И бояре допустили?!
Усмехнулся дядька Михайла.
— Тебя к царю не допустить можно, меня иль кого другого. А народ удержать, когда его терпенью придёт конец, мудрено, парень.
— И слушал царь?
— Не сразу. Как из Троицко-Сергиевского монастыря с богомолья возвращался, хотели ему челобитную передать. Да разогнали плетьми челобитчиков царские слуги. Подступились было на другой день, а царёва охрана опять за плети. Ну, тут осерчал народ. За царём — да в Кремль. Выдавай, говорят, главных обидчиков! Не то силой возьмём. Выслал было царь своих приближённых — уговаривать. А их палками да камнями. Бежали важные бояре, аж пятки сверкали!
Слушает Демидка. Ну и дела, видать, случаются в Москве!
Замолчал дядька Михайла, а Демидке не терпится:
— А царь?
Усмехнулся опять дядька Михайла.
— Сел обедать, да пришлось вылезать из-за золота-серебра. К народу идти…
— Вышел, значит?!
— Вышел… — Дядька Михайла бороду помял и задорно из-под косматых бровей глянул. — Жизнью тогда ответили за притеснения, что людям чинили, думный дьяк Назарий Чистой, начальник земского двора Плещеев, начальник Пушкарского приказа окольничий Траханиотов. А боярина Морозова, на царицыной сестре женатого, государь Алексей Михайлович слезами у народа выпросил…
Не поверил Демидка, даже головой замотал:
— Не может быть, чтобы царь плакал?!
— Хочешь верь, хочешь нет, своими глаза царские слёзы видел.
Поглядел дядька Михайла по сторонам и потише добавил:
— Я, почитай, рядом с царём стоял…
— А кабы сейчас опять всему народу к царю, а?
Разом смыло улыбку с лица дядьки Михайлы. Нахмурился.
— Не простое то дело, парень… Однако, — дядька Михайла опять голос убавил, — людскому терпенью предел приходит.
Долго так вот, будто со взрослым, разговаривал с Демидкой дядька Михайла. Клял последними словами бояр — советников царских.
Только было всё то не полной правдой. И не от фальшивомонетчиков шла главная беда.
Который уже год воевали друг против друга царь русский и король польский.
С первых дней той самой войны не хватало денег в царской казне. И по совету бояр велел государь Алексей Михайлович чеканить вместо денег серебряных деньги медные.
Зачем?
А затем, что намного дешевле серебра стоила медь. Купит царская казна меди на один рубль, а денег из неё сделают, не хуже фальшивомонетчиков, почитай, на сто. Понравилось такое дело царю, и велел он медные деньги чеканить наспех, днём и ночью, с великим радением.
Поначалу принял народ новшество, поверил медным копейкам.
Только потом смекают люди: из казны служилому человеку иль кому другому жалованье идёт медью. А в казну подавай серебро.
Пошатнулась вера в новые деньги.
А их царские монетные дворы будто из мешка сыплют. И одешевели медные деньги. Привезёт мужик в город ржи или овса. Продаст на медный рубль. Не успеет оглянуться — цена тому рублю вдвое меньше. Поскребёт мужик в затылке и не поедет в другой раз. Оно и понятно — себе в убыток.
