Вероника Кунгурцева - Похождения Вани Житного, или Волшебный мел
Ваня вздохнул, что не ему было поручено идти на Воробьёвы горы…
— Протиснулся в неё… — говорил меж тем Перкун. — Вначале было темно — так, что я думал тут и конец мне придёт, куриная слепота замучила, тыкался клювом в каждый земляной угол. А потом посветлее стало — и увидел я стойла с лошадьми по обе стороны… Что за конюшни, думаю, под землёй?! Занёс лапу — и чуть не наступил на человека… И увидел, что всюду возле лошадиных копыт растянулись воины, думал, мёртвые, хотел уж обратно лететь, — петухи мертвецов не любят, — но понял, нет, не мёртвым сном спят люди, а только дремлют. Некоторые вповалку лежат, и лошадей возле них нет. А под головой у каждого то меч, то ружье, то копьё, то автомат, а то и лук с пернатыми стрелами — последние, что ни говори, доводятся мне дальней роднёй.
Шёл я так, шёл по подземелью, а оно наклонно спускалось внутрь горы, и всё глубже и глубже уходило под сырую землю. Наконец дошёл я до распутья, а лежал там камень, заросший мхом. Мох я склевал, — кстати очень вкусный оказался, перекусил заодно, а то ведь мы так в этом Белом доме не завтракали–не обедали, — а подо мхом обнаружились слова, которые обычно на таких камнях пишут. «Налево пойти — коня потерять, прямо пойти — убитому быть, направо пойти — женатому быть». Жениться мне сейчас совсем некстати, убитому быть никому не хочется, коня у меня нет… Решил пойти налево… А за камнем — что направо пойдёшь, что налево, что прямо — всё то же самое: лежат павшие воины.
Взлетел я на камень и вдруг вижу: завалился за него меч, и там же рядышком рог лежит. Меч петуху совершенно ни к чему, тем более, по виду он совершенно неподъёмный, а вот рог мне как раз был нужен… Схватил я его и, не сходя с камня, затрубил что есть мочи — чуть сам не оглох, а воинам хоть бы хны, дрыхнут без задних ног, никто не проснулся… Хотя Шишок клятвенно заверял, что встанут все как один, — тут Перкун укоризненно глянул на Шишка, который скроил недоумённую мину и поднял плечи, дескать, ничего не понимаю! — Хорошо, что тут пришёл мой час — и я вскукарекнул. И что вы думаете? Пробудил воинов! Стали они помаленьку просыпаться… Не все, правда, только малая толика… Но кое‑кто проснулся! В том числе князь Дмитрий Иванович Донской, победитель Мамая! Не стал он ничего спрашивать, посадил меня на луку своего седла — и полетели мы… Так летели, что никакому орлу и не снилось… А за нами мчались все, кого пробудила петушья песня!
И вот так‑то оказались мы на этом зловещем мосту через Москву–реку, — закончил свой рассказ Перкун. — Дальнейшее вы знаете, — повесил он буйну голову чуть не до горелого паркета.
Повздыхали, но делать нечего — вышли из чёрной комнаты и пошли вниз. На лестничной клетке встретился им один из депутатов, споривших с Петровичем — это он говорил, что не будут демократы в Белый дом стрелять. Сейчас он кричал и махал руками, дескать, чего они тут бродят, там офицеры группы «Альфа[81]» эвакуируют депутатов, прятавшихся от взрывов в Зале Совета Национальностей. Больше тысячи ведь народу‑то, выводят всех через разные двери. Быстрее надо, останетесь туг — подстрелят как пить дать.
— А кто эту «Альфу» послал? — поинтересовался Ваня. Депутат на бегу крикнул:
— Сами пришли, отказались участвовать в войсковой операции. Всё пропало! Пока бомбить‑то не начали, уходить надо!
Поспешили вниз, к чёрному ходу. Наверное, большинство депутатов уже эвакуировались, потому что народ не толпился, двери стояли широко открытыми. Только возле раздевалки теснилось несколько депутатов, не решавшихся выйти наружу. Никого из солдат «Альфы» уже не было, а может, они стояли при других дверях, Белый дом‑то большой, дверей много…
Троица прямиком двинулась на волю, депутаты к ним присоединились… Вышли из дверей — и вдруг откуда ни возьмись появились милиционеры, охранявшие подступы к Белому дому. Менты закричали кто что:
— Коммуняки! Совки позорные! Красно–коричневые!
А один, замахнувшись прикладом, заорал на Шишка:
— У, фашистская морда!
На лице домовика выступило крайнее удивление: глаза выпучились, челюсть отвисла, а рот сам собой распахнулся. Видать, Шишку и в страшном сне не могло привидеться, что его назовут фашистом. Менты же размахивали прикладами и плевались. Прикладом попало и Ване, и Перкуну, и Шишку, а уж депутатам досталось по первое число и плевков и тумаков. Лицо домовика нисколько не изменилось и оставалось в одном состоянии: на нём затвердела удивлённая мина.
Напоследок вывернули карманы. У депутатов деньги были, а у троицы — кроме мелочи, ничего не оказалось.
Поскорее ушли от того проклятого места. Ваня оглянулся: дом был теперь снизу белый, а сверху чёрный, и дымился, ровно головёшка. Шли молча. Петух поспешал рядом. Ваня вёл за руку Шишка и совсем не чувствовал щекотки от щетинистой ладошки домовика. Рука была вялая и безвольная. Время от времени мальчик вглядывался в него — но выражение Шишкова лица оставалось прежним: закаменелое изумление никак с него не сходило. А вдруг это навсегда? Разговаривать Шишок не разговаривал, на вопросы не отвечал, лицо имел идиотское, и в своих полосатых пижамных штанах, торчащих из‑под Цмокова полушубка, и вправду казался сбежавшим из психушки, как бабушка Василиса Гордеевна обмолвилась перед их выходом в поход.
Шли куда глаза глядят. И ездили по Кольцевой, на станциях Курская, Киевская, Комсомольская и Белорусская путаясь под ногами у приезжающих и отъезжающих. На Проспекте Мира вышли из вагона и поднялись из‑под земли. Темнело. (Хотя на московских проспектах никогда не бывает настоящей темноты: всюду фонари, да к тому же из многочисленных окон падает свет.) И подмораживало. Ваня вспомнил, как петух стоял на одной ноге возле зала Совета Национальностей, предсказывая такой позицией холод. И откуда он знал, что мороз ударит? Вся их семья, получается, не простая: что бабушка Василиса Гордеевна, что Шишок, что петух, даже Мекеша — ох, не простой козёл! Один Ваня бестолковый… Наверное, в дедушку Серафима Петровича, про которого Раиса Гордеевна сказала, что он был маленько простоват…
Ваня почти не слушал петуха, а тот старался развлечь его, вспоминая, как ехал на коне с Дмитрием Донским, как запевалы на подступах к Белому дому грянули песню: «Соловей, соловей, пташечка! Канареечка жалобно поёт!». Жаль только, инструмента хорошего не было, хоть вон Шишковой балалайки… Поглядели на Шишка — но тот ни на песню, ни на слово «балалайка» не среагировал: так и шёл с раззявленным ртом, хоть туча мух туда залетай! Мальчик в сердцах даже попытался захлопнуть ему рот — наподдав снизу под подбородок. Без толку… Надавил на голову ладонями — одной сверху, другой снизу — пытаясь свести челюсти вместе… Опять не вышло!.. И вдруг Ваня понял, что нужно делать… Он хлопнул себя по лбу и закричал:
— Шишок, хозяин тебя зовёт!
И вот чудо‑то! — лицо Шишка отмерло: рот захлопнулся, выкаченные зенки вернулись на место. Удивлённая мина сошла с него — и Шишок заорал:
— Я — фашистская морда?! Ах ты, гад, паскуда! — и стал озираться по сторонам в поисках обидчика, которого нигде не было. — Где он? Где этот стервец, хозяин? А, Перкун? Где этот мент поганый? Фашистская морда!!! Это я‑то фашист?.. Да я ему… Да я его…
Шишок потрясал кулаками, топал ногами и превзошёл сам себя в искусстве громоздить этажи матюков. Стоило больших усилий угомонить домовика, и ещё больших — удержать от того, чтоб он не бросился обратно к Белому дому, где собирался как следует накостылять обидчику.
Замолчал Шишок только тогда, когда его взгляд напоролся на очередную афишу, мимо которой они в этот момент проходили. Возле афиши горел фонарь — и слова были хорошо видны. Шишок замер на полумате. Ваня с надеждой сунул нос в афишу — но опять не нашёл среди исполнителей ни одной Валентины. Шишок тут ткнул пальцем в объявление, где крупными буквами было написано: «Конкурс Краса России», и чуть мельче: «Заключительный тур состоится 4 октября в ДК фабрики «Красная заря». Начало в 19.00». Ваня пожал плечами:
— Ну и что?
— Как что! Как что! Ты не понимаешь, хозяин! Кому, как не твоей матери, быть «Красой России»? Уж второй такой на свете не сыщешь, это точно…
Ванино сердце забилось учащённо, остановилось, опять забилось… Петух закукарекал и сообщил голосом диктора:
— Московское время 18 часов 30 минут.
Переглянулись, прочитали адрес дома культуры и сломя голову кинулись туда.
Глава 26. ДК «Красная заря»
Возле выхода из метро купили на чудом уцелевшие после чистки карманов деньги пирожки с капустой и поужинали, а заодно и позавтракали–пообедали. Пирожки были, конечно, не такие, как дома, у бабушки Василисы Гордеевны, но пустое брюхо и таким было радо–радёхонько.
Шли вдоль какой‑то очереди, которая растянулась, несмотря на стужу, на два квартала. Это была женская очередь, редко какой мужчина попадался в этой толчее, и притом очередь молодая, пожилых в ней никого не было.
