Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета
В комнате раздался ропот, народ зашевелился.
Человек на кафедре понимающе улыбнулся публике и выждал, пока ропот смолкнет, а потом продолжал:
– Я искренне надеюсь, что Смитсоновский музей, Национальная академия наук, Национальный научный фонд и все научное сообщество сумеет объединить усилия для борьбы с враждебным окружением издевок и недомыслия. Как бы нам ни хотелось отступить в наши лаборатории и полевые станции, мы не можем больше пассивно ждать, ибо против нас и в самом деле – простите мне злоупотребление и без того затертым словом – ведется настоящая война. Да-да, война, не надо себя обманывать, мы на войне. Думать иначе было бы непростительной глупостью и слепотой, а в наше время такая слепота преступна: ибо пока мы разговариваем, наши враги действуют.
Недавно ученые сделали ключевое открытие – монументальное открытие – ген, который, очень может быть, позволит связать эволюционное развитие нашего мозга с развитием человекообразных обезьян. И что же делает наш президент на следующий день после этого открытия? Призывает американцев сохранять скептицизм по отношению к «теории» эволюции, как будто «теория» – грязное бранное слово! Боюсь, мы должны биться с противником его же оружием: выступать на арене работы с общественностью, в средствах массовой информации. Мы должны представить нашу сторону со всей убедительностью, а иначе рано или поздно зачахнем и будем отброшены ради куда более сомнительных, зато гибких представлений о мире, вздорных объяснений, основанных лишь на вере и страхе. Я вовсе не хочу сказать, что вера – наш враг: среди нас много искренне верующих, как много и тех, кто верует не в высший разум, а в двойной слепой эксперимент.
Народ в зале покатился со смеху. И я смеялся со всеми. Это было так правильно, так приятно – смеяться вместе с ними. Двойной слепой эксперимент! Уморительно!
– Да, коллеги, вера сама по себе – прекрасная вещь, может, даже прекраснейшая. Но именно вера порой срывается с цепи, именно вера затуманивает наши суждения, вера охлаждает пылких и поощряет посредственность – вера, извращенная и обращенная во зло, и привела нас на этот опаснейший перекресток. Мы все верим в неизбежность научного прогресса, в великий поход за истиной – через гипотезы, эксперименты, отчеты. Однако все это не даровано нам свыше, а создано нами же – и подобно любому другому творению рук человеческих, наши методы и системы убеждения могут быть у нас отняты. В человеческой цивилизации нет ничего неизбежного, кроме неизбежного распада, рано или поздно. А значит, если мы не возьмемся за дело, уже для следующего поколения наука разительно изменится, а через сто лет станет просто неузнаваемой – если, конечно, наша цивилизация еще не рухнет от угрожающего ей топливного кризиса.
Он крепко сжимал кафедру обеими руками. Вот каким я бы хотел стать, когда вырасту.
– Вот почему я особенно рад приветствовать сегодня нашего почетного гостя, представителя нового поколения – того, на кого мы все, хотим того или нет, должны уповать и в кого должны верить. Как вы сами можете судить по его необыкновенной способности иллюстрировать то, что порой так трудно выразить словами, этот пока еще совсем не большой человек вносит отнюдь не маленький вклад в то, чтоб наука оставалась живой и здоровой.
Кто-то захлопал. Президент протянул ко мне руку. Публика заерзала на сиденьях, и я ощутил приятное чувство, что все взоры в зале обращены в мою сторону. На меня едва не накатил приступ гипервентиляции. Огни вокруг качались и расплывались. Я сдавил мизинец.
Джибсен нагнулся и тронул меня за плечо.
– Ты как?
– Хорошо, – ответил я.
– Задай им жару! – сказал он и толкнул меня кулаком в плечо. Больно.
Под пристальными и выжидательными взглядами трехсот восьмидесяти трех (по моим приблизительным оценкам) глаз я медленно поднялся с места и пошел к сцене, петляя меж столов, на которых еще лежали дюжины нетронутых двузубых штуковинок. По лестнице я поднимался, шагая по одной ступеньке за раз. Каждый шаг словно бы разрывал мою грудь еще на сантиметр. Стоило мне выйти на сцену, весь остальной зал потерялся за светом прожекторов. Я заморгал. За пеленой света повисла напряженная тишина.{177}
Щурясь и изо всех сил стараясь улыбаться, я пожал руку президенту – совсем как когда-то Эмма Джозефу Генри.
– Поздравляю, – тихо проговорил он, и это было первое фальшивое слово, что он произнес за вечер. Выражение у него было AU‑17. Во мне ему нравилась сама идея – а теперь, когда мы стояли лицом к лицу, я уж слишком сильно напоминал ему двенадцатилетнего мальчишку.
Голова у меня еле-еле торчала над кафедрой. Заметив это, президент принес низенькую подставку, что вызвало в аудитории шелест и смешки. Я послушно вскарабкался на нее и вытащил из кармана смятый листок бумаги.
– Всем привет, – сказал я. – Меня зовут Т. В. Спивет. Меня назвали в честь Текумсе, великого военачальника шауни, который пытался объединить все индейские племена, но был застрелен американскими солдатами в битве на Темзе. Мой прапрадед Терхо Спивет, приехавший из Финляндии, взял себе это имя по приезде в США, и с тех пор в каждом поколении кто-нибудь да носил это имя, так что иногда, произнося «Т. В. Спивет», я чувствую внутри себя предков. Так я чувствую в себе Т. Т., и Т. Р., и Т. П., и даже Т. И., моего отца, который на меня совсем не похож, – всех их я ощущаю в своем имени. Может быть, где-то там в глубине толкается и сам Текумсе, недоумевающий, почему род финно-германских фермеров вдруг взял его имя. Но, конечно, я не думаю о предках совсем уж каждый раз, как произношу свое имя, особенно когда произношу его быстро, например, по телефону: «Алло, это Т. В.» – или как-нибудь еще в том же роде. Если б я только и делал, что думал о своих предках – Бог мой, это было бы просто нелепо. – Я чуть помолчал. – Подозреваю, теперь вы гадаете, что означает мой второй инициал.
Я слез с подставки и подошел к экрану у меня за спиной. На нем высвечивалось огромное смитсоновское солнце. Сцепив большие пальцы я попытался в меру своих способностей изобразить тень воробья, как когда-то показывал мне ее Два Облака.
– Отгадаете, кто это? – спросил я без микрофона. Люди в зале зашевелились. Я прищурился и увидел, как Джибсен беспокойно ерзает на стуле. Глаза его умоляли: «Что ты делаешь? Боже правый, пожалуйста, не подведи».
Посмотрев на тень, я увидел, что она вообще ни на что не похожа. Ей недоставало трепетной жизни существа, которого Два Облака создал на стенке вагона в Покателло.
– Это такая птица, – пояснил я, начиная нервничать.
– Сокол! – выпалил кто-то.
Я покачал головой.
– Сокол ведь не начинается на «В». Разве что вечерний сокол. Но нет, второй мой инициал не обозначает вечернего сокола.
Какая-то женщина в зале засмеялась. Все расслабились.{178}
– Это воробей! – выкрикнул чей-то голос из дальнего конца зала. Звучал он невероятно знакомо. Я попытался, сощурившись, разглядеть, что там за светом огней, но увидел смокинги и вечерние платья.
– Да, – подтвердил я, лихорадочно роясь в памяти, чтобы сообразить, откуда я знаю этот голос. – Текумсе Воробей Спивет. Отличная догадка. Мне кажется, воробей – мое тотемное, оберегающее животное. Наверное, среди вас есть много орнитологов, и они могли бы рассказать про воробьев, и мне это понравилось бы.
Я сделал глубокий вдох и продолжил:
– Наверняка вы все ужасно умные и недаром заслужили свои докторские степени или что там еще, так что мне нет смысла пытаться рассказать вам что-то, чего вы не знаете, потому что сам я закончил всего-навсего седьмой класс и знаю куда как меньше, чем вы. Но сегодня я хотел бы вам сказать – помимо своего имени – три вещи.
Я поднял первый палец, прищурился, глядя на ближний ко мне ряд, и показал им палец. Джибсен улыбнулся мне и тоже поднял палец. Кто-то повторил этот жест – и вот уже вся аудитория сидела, поднимая пальцы перед собой. По залу прокатился шорох – я представил себе, как в воздух одновременно взмывают триста девяносто два пальца.
– Первое, что я хочу вам сказать – спасибо за то, что вы разрешили мне говорить и за то, что не отменили мою награду из-за того, что я оказался чуть моложе, чем вы могли ожидать. Я часто бываю моложе, чем и сам-то рассчитываю, но это не мешает мне выполнять свое дело. То, что я сейчас здесь, в Смитсоновском институте, для меня – сбывшаяся мечта. Я всегда мечтал оказаться тут, ощутить дух этого места – и вот сейчас именно тут и стою. Я постараюсь работать изо всех сил, чтобы доказать: вы не ошиблись, присудив мне премию. Я посвящу каждую секунду своего времени созданию новых карт и диаграмм для музея, и надеюсь, они вам всем понравятся.
