Владислав Крапивин - Славка с улицы Герцена
Я откровенно сообщил, глядя в упор на Диночку, что «Зинаида окончательно рехнулась и решила уморить Форика задачками и держать его в школе до утра, если не решит…»
– Какой ужас! – искренне перепугалась Диночка. -Так нельзя! Я… в школу! Сейчас!..
– Лучше решите это! – я протянул бумагу.
– Давай… Ой… Я такие не помню уже когда решала… Тут, кажется, в пять действий…
Тем не менее она за пятнадцать минут справилась с задачками. Гриша торопливо разыскал ручку, чернила и лист – какую-то старую шоферскую ведомость с чистым оборотом. Диночка написала на нем решение почерком примерной ученицы.
– Вы, наверное, были в школе круглой отличницей, – не сдержал я благодарного восхищения.
– И в институте, – почему-то вздохнула Диночка.
– Спасибо, Дина Львовна! – я сунул свернутый лист в сумку и помчался в школу.
Форик сидел в пустом классе. Одинокий и покорный судьбе. Увидел меня – и покорность сменилась надеждой!
– На! Все готово!
Форик засветился тихим торжеством. Лег на парту грудью и начал квадратным своим почерком (который, на мой взгляд, отражал квадратность головы) переписывать решение в тетрадь. Я, чтобы не мешать, сел на другую парту, сзади.
Едва Форик перестал писать и спрятал черновик, явилась Зинаида.
– Что, Усольцев? Время идет, дело стоит? Имей в виду, никуда не уйдешь, пока не решишь!
– Я уже решил. Вот.
– Что ты мне голову морочишь! Дай тетрадь… Гм… Здесь что-то нечисто.
– Что опять нечисто? – дерзко сказал Форик, не вставая. – Что ни делай, вам все неладно! Больше я решать не буду, у меня голова не железная! Хоть убейте… И все дела. – Он отвернулся и лег щекой на согнутый локоть.
Зинаида Прохоровна сказала, что убивать его, Усольцева, не следует, а вот надрать уши за нахальство было бы полезно. И она обратится с этим предложением к его тете.
Затем она излила порцию негодования на меня:
– А ты что здесь торчишь? Тебя я после уроков пока не оставляла.
Я встал.
– Мы же вместе пленку ребятам раздаривали. Значит, и сидеть должны вместе… – И запоздало ахнул про себя: а вдруг она и меня заставит решать?
– Кому сидеть, это я определяю, а не ты! Отправляйся домой!
– А что, нельзя разве подождать? Мы боимся идти домой поодиночке, вон какая темнотища!
Это было, конечно, вранье.
– Ох-ох-ох! Они б о я т с я! Носиться в этой темнотище но улицам до полуночи им не страшно, а тут… Ты, наверно, помогал Усольцеву разобраться в задачах!
– Я?! Вы же сами говорили, что я в классе самый тупой по арифметике!
Завуч, кажется, слегка смутилась.
– Я говорила не совсем так, не выдумывай… – И тут же задавила в себе смущение. – Имей в виду, Усольцев, свои два часа ты все равно отсидишь полностью. До восьми!
Форик, не поднимая головы, шевельнул спиной: подумаешь, мол… Зинаида тяжело застучала ботами, пошла к двери.
Я сел рядом с Фориком. Он поднял голову, показал язык закрывшейся двери и засмеялся. Я тоже.
Но смех наш был короткий. Придвинулась к нам вплотную вечерняя печаль.
За окнами среди замороженных костлявых веток мерцали одинокие звезды. Над забором, у которого стояла злополучная (невидимая сейчас) «кинобудка», светился клочок облака. За ним прятался испугавшийся завуча молоденький месяц.
Казалось, что школа полностью опустела. Тишина была такая, что слышался звон раскаленных нитей в двух лампочках (остальные были выключены). Сколько еще сидеть-то? И есть хочется…
– Ой, я чуть не забыл!
Пока Диночка решала задачи, Гриша сделал нам бутерброды – из горбушек и маргарина. Сейчас я вытащил их из сумки, сдернул газетную обертку.
– На! Гриша сказал: сухой паёк, как на позициях…
10. Театр теней в мировом пространстве
Паёк повысил наше настроение. Мы дружно жевали и вели разговор, что Гриша и Диночка – хорошие люди и очень будет здорово, если поженятся.
Но последние крошки были съедены, и грусть подкралась опять.
Парта, где мы сидели, стояла в крайнем ряду, недалеко от стены. Раздвоенные тени наших голов падали на выкрашенную голубой масляной краской панель, у плинтуса. Тень головы Форика была, разумеется, квадратная. Контуры теней выглядели размытыми.
Форик поднял над головой ладони, сцепленные большими пальцами. На стене возникла тень орла. Он лениво, но хищно шевелил крыльями с растопыренными перьями.
Я тоже сцепил и согнул пальцы – получился зайчонок. Орел неторопливо взмыл и нацелился на зайчонка клювом. Зайчонок перепуганно задрыгал лапами и удрал в тень парты. Орел недоуменно замер в полете, превратился в петуха и кукарекнул.
Мы засмеялись и придвинулись друг к дружке плотнее. Форик сказал уютным шепотом:
– Давай сделаем театр теней…
– Давай. Сейчас?
– Да нет, не такой. Настоящий. Я про него в журнале «Затейник» читал. Это очень просто. Надо только чистую бумагу натянуть на рамку. А потом вырезать из картона фигурки всякие. И деревья, домики, башни старинные… ну, все, что хочешь…
– Декорации.
– Ну да! Ставишь лампу и показываешь тени на бумаге, на просвет! Получается как кино! Даже лучше! Потому что в кадриках ничего изменить нельзя, а тут что придумаешь, то и можешь показать.
– Давай! Можно сделать кино о Змее Горыныче, про которого Чижик сказку сочинил!
Забегая вперед, скажу, что вскоре мы такой театр смастерили. И даже показали свой фильм (или пьесу – называйте как хотите) про Ивана-царевича, который летал на прирученном трехголовом змее, третьеклассникам Дины Львовны. И заслужили аплодисменты. Это было на новогоднем утреннике… Но почему-то увлечение театром теней оказалось у нас недолгим. Показывать кадрики из фильмов нравилось нам больше. Такова уж, видимо, великая власть киноискусства.
Впрочем, все это было после. А сейчас, в пустом классе с жужжащими лампочками, мы радовались, что вот придумалось у нас новое, замечательное дело!
– И Чижик обрадуется!
– Надо к нему завтра зайти, – решил Форик. – Скажем, чтобы поскорее рисовал и вырезал артистов. Он же такой художник…
– Ага! А то он совсем от скуки измучился…
Я из пальцев сделал птичью головку, левой ладонью обхватил правое запястье. Опять получилась тень.
– Смотри, это бедный Чижик с замотанным горлом.
Форик стал разглядывать тень. Сочувственно. И, по-моему, чересчур долго и пристально.
Вдруг он сказал:
– Странно, да?
– Что?
– Ну… Чижик там, дома, а тень его здесь…
– Но… это же не по правде его тень… – Мне стало почему-то неловко. Словно сделал Чижику что-то неприятное. Вроде как подглядывал за ним без спросу. Я быстро положил руки на парту.
– Все равно. Получается, что его… тень… – Форик указательными пальцами потер щеки, глянул на меня, сдвинув коротенькие брови. Повторил напряженно: – Получается, что его… хоть чуть-чуть. Потому что ты ведь именно его показывал сейчас…
У меня – холодок по спине. Словно незримая колдовская нить протянулась отсюда к Чижику. Может, он там, у себя, в уютной своей кровати с блестящими шариками на спинках, почуял наши мысли? Я хотел даже прошептать эту догадку, но Форик вдруг сказал о другом:
– А кино – это ведь тоже тени. Верно?
– Почему? – спросил я машинально.
– Разве не понятно? Тень – это же чей-то отпечаток на свету. Ну и в кино – тоже. Люди отпечатались на кинопленке, и все дела…
Я согласился, что, пожалуй, это так…
– Я про это уже много думал, – тихо сказал Форик. – Про такие вот тени…
У меня почему-то – вновь холодок.
– Ну и что? – прошептал я.
– Все-таки между простой тенью и кино есть разница…
– Конечно, есть! – воскликнул я с облегчением. -Тени, они ведь сплошь темные. А в кино – там же полная картина, как на фотографии…
– Это не главная разница, – негромко и строго возразил Форик. – Совсем не главная. А главная знаешь какая?
Я молчал. Не успел догадаться.
– Простые тени не отрываются, – с непонятной грустью объяснил Форик. – Ни от людей, ни от деревьев, ни от чего… А в кино они – оторванные. Сами по себе. Они… живут… Включается аппарат, и начинается жизнь. Уже не связанная с теми, чьи они тени. Снова и снова…
– Но это же… не по правде жизнь.
– Откуда мы знаем? – насупленно прошептал Форик. – Мы же не можем залезть в экран и проверить: по правде там все или нет… Ведь видится-то совсем как настоящее…
Неуют пустого класса сделался тревожным, и мне очень захотелось домой. И еще стало вдруг жаль Форика. Непонятно почему. Была в его словах неясная жалоба. Я не знал, что ответить.
А дальше… дальше я услышал от Форика – от пятиклассника Усольцева – то, что достойно взрослых мыслителей, озадаченных загадками человеческого бытия:
