Кэтрин Валенте - Девочка, которая воспарила над Волшебной Страной и раздвоила Луну
Внезапно в разговор вступил Сайдерскин, как будто он все это время рассуждал о судьбе вместе с ними. «Про йети я и забыла, – подумала Сентябрь. – Я так внимательно слушала, что забыла про йети».
– Время – это единственная магия, – сказал он. – А мариды плавают во времени, как рыбы в море. Представь себе: если ты поранишься, я наложу повязку, а спустя несколько недель все пройдет, не останется и шрама, это не магия. Но если ты поранишься, а я коснусь раны – и все заживет мгновенно, ты будешь называть меня волшебником. Приготовить обед – не магия, если жаришь, паришь и печешь часами; но если не успеешь глазом моргнуть, как все блюда уже перед тобой на столе, – это заклинание. Если ты упорно работаешь, чтобы добиться чего хочешь, делаешь сбережения, все тщательно планируешь, то ты не удивишься, получив желаемое спустя месяц или год. Но если щелкнуть пальцами и получить все в тот самый момент, как только ты этого пожелала, то каждый чародей захочет с тобой подружиться. Если ты живешь лет сто и видишь, что с тобой происходит секунда за секундой, час за часом, это значит – просто жить. Если начинаешь двигаться быстрее, то ты становишься путешественником во времени. Если перепрыгнуть ход событий собственной жизни и увидеть, что из всего этого выйдет, – это судьба. Но все равно лечение остается лечением, стряпня стряпней, планирование планированием и жизнь жизнью. Все то же самое. Единственная разница – во времени.
Сентябрь пыталась уложить это в голове.
– Но я-то хочу удивляться, в том и беда. Я хочу выбирать. Я разбила сердце своей судьбы, чтобы у меня был выбор. Мне никогда не приходилось выбирать, я лишь видела маленькую девочку, похожую на меня, стоящую на Шестерне на краю света, а это как-то не очень похоже на выбор. Ты бы предпочел, чтобы я выбрала тебя? Не лучше ли, если бы я выбрала наше будущее среди многих возможных, которые могли наступить для кого угодно?
– Я тебя выбрал, – ответил он. – Все рыбы во мне повернулись в твою сторону одновременно.
Сентябрь почувствовала, как внутри, словно горючее, загорается паника. Почему он ее не пони мает?
– Но я-то – нет! Я едва смогла перевести дух с тех пор, как здесь появилась, и в Волшебной Стране всегда так. Все всегда происходит само собой и одновременно. И я взрослею, Суббота! Я становлюсь старше, я читаю книги, очень много книг, и я знаю, что, повзрослев, ты уже не можешь бывать в Волшебной Стране, как в детстве! Что-то с тобой происходит, ты внезапно обязан быть серьезным и правильным, и мне страшно! Я хочу, чтобы случилось что-то грандиозное, но не хочу знать, что именно, пока все не произойдет!
– В Волшебной Стране есть взрослые, – сказал Суббота. – Кто тебе сказал, что ты не сможешь возвращаться, когда повзрослеешь? Это был тот же глупец, который сказал тебе, что взрослые не плачут, не краснеют и не хлопают в ладоши, когда счастливы? Не пытайся возражать, я видел, как ты отчаянно боролась с собой, чтобы научиться делать лицо, на котором ничего не отражается. Кто бы тебе ни сказал, что именно это и значит взрослеть, он злодей, это же просто, как огурец. Я тоже расту, посмотри на меня! Я плачу, краснею, и я всегда жил в Волшебной Стране!
И он действительно раскраснелся яркой изморозью на щеках. «Кто первый покраснел, тот проиграл», – вспомнила Сентябрь. Она приложила ладонь к его щеке, к тому месту, по которому ее когда-то шлепнула Синий Ветер. «Но что мне терять? Что это за соревнование, если я даже не знала о нем, пока Синий Ветер не объявила, что я проиграла?»
Сентябрь попыталась вновь натянуть на себя суровость. Это уже становилось ее привычкой. Она могла бы проявить суровость и подумать обо всем этом в другой раз, в тишине, когда над головой не кувыркается новорожденная красная луна. Но когда она потянулась за суровостью, то нащупала в своем сердце только перекладину трапеции, которая свободно раскачивалась, приглашая ухватиться за нее.
Старший Суббота уставился на нее темными глазами. Вокруг них образовались добрые морщинки, в которых застряла, да так никогда и не выпуталась улыбка.
– Ужасную магию может творить каждый, – сказал он. – Так делай это. Дыши. Выбирай. Что-нибудь, что угодно, что пожелаешь. Или не выбирай. Или выбирай, но если позже тебе не понравится выбор, то все нормально, потому что, когда ты была юной, ты взяла молоток и разбила свою судьбу на сотню кусочков.
Сентябрь даже не смотрела на Субботу с добрыми морщинками. Она смотрела на своего Субботу. На свое настоящее, с которым ей придется встречаться снова и снова. Он был прав. Сентябрь покраснела. Она покраснела и не пыталась помешать себе краснеть. В этом не было проигрыша, только чувства. «Волшебная Страна, – подумала она. – Волшебная Страна – это то, что у меня есть в том месте, в котором у корабля – балласт. То, что держит меня на плаву в открытом море. Может быть, взрослеть означает всего лишь становиться большой? Большой, как Альманах, Моллюск Луны, который удерживает внутри себя целый мир». Сердце Сентябрь выпрямилось внутри нее и заговорило.
Она наклонилась и поцеловала своего марида, надеясь, что поступает правильно. Ее сердце ухватилось за перекладину трапеции и качнулось вперед, взлетая высоко, выше огней цирка и вздохов публики внизу, вытягиваясь в полете в направлении пары надежных синих рук и в надежде, что они не подведут.
Когда они отстранились друг от друга, старший Суббота обнял длинными синими руками свою детскую копию. Он поманил Сентябрь, и та подошла к нему. От него исходил запах холодных камней и моря. Это был хороший запах.
– Послушайте меня, – прервал ее мысли старший Суббота. Голос его был голосом Субботы, только ниже и просторнее – внутри него можно было свернуться клубочком.
Но договорить он не смог.
За то время, что мы с вами провели месте, я бывала разной. Хитрой и скрытной, полной сюрпризов, жестокой и бессердечной в своем роде. Но сейчас я буду доброй. Суббота, тот Суббота, который видел, что из всего этого выйдет, хотел рассказать кое-что себе и Сентябрь. Мы с вами, пробираясь по жизни вместе, много раз захотим взять себя прошлого в свои нынешние руки, погладить по голове и рассказать, как устроен мир и что с ним можно поделать. Нельзя позволить Субботе это сделать, раз мы сами этого не можем. Поэтому я и заставлю Луну содрогнуться именно сейчас. У меня есть маленькие привилегии.
Но вам я скажу, что он собирался сказать, потому что мы друзья, а то пространство, что отделяет нас от эпилога истории, – это святое место, нежное и полное возможностей.
Суббота хотел сказать: «Послушайте меня. Любовь – это йети. Она много больше, чем вы сами, она ужасная и пугающая. Она издает громкие неприличные звуки. Она постоянно голодна. У нее есть рога, и зубы, и кулачища, перед которыми никому не устоять. Она ускоряет время и замедляет его. У нее свои цели и задачи, о которых ни за что не догадаться тем, кому посчастливилось с ней встретиться. Йети можно повстречать всего раз в жизни или вообще ни разу. А можно поселиться в их деревне. Но как бы вы, по вашему мнению, ни были проворны, йети всегда вас догонит, и тут можно выбирать только как именно поздороваться с ним и пожимать ли ему руку».
Глава XX
Не было печали
в которой довольно неожиданно вспоминаются многие забытые вещи, что приводит к некоторому беспокойству
Однако Суббота ничего этого не сказал, а Сентябрь и юный Суббота ничего этого не услышали.
Новый подлунный толчок вырвался из раны в центре Терпения. Он казался послабее остальных, но пробежал по поверхности Луны резко и неожиданно, как змея. Сентябрь споткнулась, пошатнулась и упала на обоих Суббот. Оба подхватили ее, и на одно мгновение все трое застыли, вцепившись друг в друга, и звезды сверкали над ними, как обещание.
Но вот лунотрясение прокатилось в обратную сторону, еще один, последний, ужасный толчок, как рождение плаценты, – и Сентябрь упала на спину, оторвавшись от любящих маридов.
Падая, Сентябрь увидела, как на поверхности Луны разверзлась зияющая черная пропасть. Родовые разрывы и разрезы, сделанные Костяными Ножницами, выплюнули остатки черной крови и, содрогаясь, начали стягиваться, все быстрее и быстрее, по мере того как Сайдерскин и Черный Космический Пес раскручивали небеса, словно мяч на пальце, и творили ту единственную магию, которая все лечит. Вдалеке от них из длинных глубоких ран выскочили, словно летний фейерверк, два ярких воздушных шара, непрерывно паля пушечными ядрами. Старший Суббота, мигая как лампа, погрузился обратно в открытое море мировых линий и мерцающих в полете рыб.
Сентябрь, упав, больно ударилась боком о металлический край пишущей машинки, обросшей лунными сорняками. Клавиши под ее весом тяжело опустились, неразборчиво выплюнув на ленту какое-то слово. От удара зубы Сентябрь тоже клацнули. Она почувствовала, как в бедре что-то хрустнуло, и успела подумать: «О, только не это, я опять сломала ногу», прежде чем начала истекать кровью. Горячая влага просочилась сквозь черный шелк ее брюк в одно мгновение и начала стекать на клавиши пишущей машинки. По бедру пробежала острая боль. Она осторожно приложила руку к ране, и та окрасилась в яркий цвет. Только цвет этот не очень подходил к человеческой ране. Несколько ручейков красной крови действительно сочились по пальцам, но они тонули в горячей и липкой, как сироп, жидкости оранжевого, как пламя костра, цвета. Она даже немного пузырилась.
