Всеволод Нестайко - Тайна трех неизвестных
— Что это у тебя? — Спросил Антончик.
— Да… — Замялся Карафолька. — Обо что-то споткнулся и упал. А ты, Ява, ему лучше на глаза не показывайся, серьезно… Ну, я пойду, приложу что-нибудь холодное, потому что… — Он поморщился и, схватившись уже обеими руками за шишку, шмыгнул в свой двор.
Некоторое время мы молча шли по улице. У Антончика глаза были, как у того кота, который знает чье мясо съел. Он уже несколько раз вздыхал, и я чувствовал, что он сейчас что-то скажет. И он сказал:
— Слушай, Ява, а может, признаться… Отдать ему аппарат, а то, знаешь… А?
Он все же был трусоват, этот Антончик Мациевский Я не мог говорить, поскольку еще не справился с той вялостью, что окутала меня. Только покачал головой.
— Как хочешь. Мне то что… — Пожал плечами Антончик. — Я просто хотел, чтобы тебе лучше. А то, знаешь…
Это он намекал, что это я украл аппарат, и мне отвечать, а его, мол, хата с краю. Вот ведь!.. Павлуша никогда бы так не сказал.
Я посмотрел на Антончика, как на букашку, и процедил:
— Если ты сдрейфил, я могу сам.
Антончик замахал руками:
— Что ты сразу! Какой горячий! Уже и слова сказать нельзя. Это я просто так. Мы же завтра утром отдадим, так что… Это Карафолька, сдрейфил, панику разводит… Где встретимся?
— Около клуба, в одиннадцать…
— Все! Ясно! Я даже не лягу, чтобы не проспать… Ну, до вечера! — и он побежал к своему дому, петляя и оглядываясь, словно за ним кто-то гонится.
Глава V. Привидение. Внимание! Снимаю!
Дома дед Варава встретил меня словами:
— Тебя Гришка Бардадым чего-то спрашивал. Сказал, как придешь, чтобы к нему зашел.
Как часто бывает в минуты опасности, я даже не испугался. Просто все во мне напряглось, и в голове волчком завертелась мысль — что делать? Надо немедленно забрать с чердака аппарат и махнуть из дома.
— Да-а-а, — безразличным тоном сказал я. — Так он хочет ехать вечером на рыбалку. С фонарем. Что-то там такое изобрел, хочет проверить.
— И лучшей компании, чем ты, не нашел? — Скосил на меня глаз дед.
— Откуда я знаю, — пожал я плечами. — Просто, наверное, челнок у него легкий, а помощника надо… И чтобы весил немного, и в рыбалке понимал…
Ой, только бы не забрехаться! Дед мое вранье за пять километров чует. Надо не дать ему расспрашивать, нужно самому что-то спросить.
— А вы, диду, не знаете, у нас на чердаке где-то было… такое… ну… чтобы фонарик к корме привязать? А вот я полезу найду…
И, не дожидаясь дедова ответа, быстро полез на чердак. Сердце у меня уже болталось как на веревочке — вот вот оборвется. Скорее-скорее-скорее! Вдруг Бардадым сейчас опять придет! Я выхватил аппарат из-под сена, сунул под рубашку и полез вниз.
— Ой, что-то живот заболел! — Скривился я, отворачиваясь с аппаратом за пазухой от деда. И, не давая ему опомниться, шмыгнул мимо него за овин, а там пригнувшись меж подсолнухами и кукурузой на улицу и — за село, в лес…
До позднего вечера, пока совсем не стемнело, бродил я по лесу, в степи, по берегу у реки. Плохо мне было, очень плохо. Я был как тот заяц трусливый, мне даже казалось, что у меня уши шевелятся, когда я, оглядываясь, прислушивался к малейшему звуку, чтобы не попасться никому на глаза. И как это воры живут на свете? По-моему не жизнь, а мука адская! Все время скрываться, ждать, что тебя вот-вот схватят, все время думать о своем преступлении, ни минуты спокойной не имея. Бедные злодеи! Несчастные люди!
Когда уже совсем стемнело, я украдкой, огородами направился к клубу. Я специально назначил встречу с Антончиком возле клуба, потому что там есть часы. Призрак должен был появится ровно в двенадцать. А ни у меня, ни у Антончика часов не было. Не воровать же еще и часы — это уже слишком.
Возле клуба было безлюдно. Сегодня пятница — ни кино, ни танцев в клубе нет. У нас кино трижды в неделю — по вторникам, четвергам и субботам, а в воскресенье танцы. Часы показывали без четверти одиннадцать. Я залез в кусты напротив клуба и стал ждать. В одиннадцать Антончик не пришел.
«У него же тоже нет часов, ничего страшного, еще есть время», — решил я.
В четверть двенадцатого Антончика не было.
«Наверное, не может выйти из дома, ждет, пока уснут», — решил я.
В половине двенадцатого с темной улицы послышались шаги Он?
«Нас-с оставалось только тр-рое…» — нетрезвым голосом пропели из темноты. Это возвращался из чайной пьяненький Бурмило.
И опять тишина.
Без четверти двенадцать мимо клуба озабоченно пробежала собака.
Антончика не было.
Не пришел. Сдрейфил. Нет, Антончик — это не напарник.
Павлуша пришел бы обязательно.
Эх, если бы со мной сейчас был Павлуша! Совсем было бы другое настроение… Ждать больше нельзя. До деда Саливона отсюда идти минут десять не меньше. Я вылезаю из кустов, разминаю затекшие ноги и еще раз с последней надеждой всматриваюсь в темноту. Может, все-таки идет Антончик… Нет, не идет.
И я пошел. Иду по улице и от чего-то спотыкаюсь на ровном месте.
Эх, если бы сейчас со мной был Павлуша! Совсем было бы все по-другому. И что ему не хватало? Нам же хорошо было вдвоем. Как мы мечтали вдвоем о всемирной славе… Столько усилий потратили зря чтобы прославиться… И вдруг он бросил меня и пробивается к славе сам. Ну разве это не измена? А вдруг он действительно станет великим художником? Разве это по-товарищески? Он станет великим художником, лауреатом. А я останусь этаким горшком, что только кипит и булькает, а толку никакого.
Вот и сейчас. Ну куда я иду? Зачем? Иду фотографировать призрак. На Горбушину могилу. Смех! Поверил, что душа и ум человеческий по законам физики превращаются в привидение. И кто это сказал? Тот еще классик выискался! Философ-теоретик! Антончик Мациевский, дрейфило никчемное.
Какие там привидения! Никаких привидений у нас и близко нет. Подумаешь, в Англии. За рубежом, у империалистов, действительно все это может быть — у них и ку-клукс-клан, и гангстеры, и негров убивают, и привидения, конечно. А у нас — наука, космонавты, пионерская звезда и зарядка по радио.
Так что — может не идти?
Эх, если бы можно было…
Так завтра же ребята узнают — засмеют. И для чего же я тогда фотоаппарат крал? Тогда уж точно Бардадым конечности повыдергает. Пойду. Конечно, никаких привидений там нет, но для очистки совести пойду.
Погода испортилась. Поднялся ветер. По небу низко плыли темные клубящиеся облака. И полный месяц, что полчаса назад озарял все вокруг, теперь едва пробивался сквозь них светлым пятном, а то и исчезал совсем.
Я подумал, что плохая погода — как раз то что нужно для привидений. Во всех книгах привидения появляются именно во время ненастной погоды, когда воет ветер и льет дождь…
Пригнувшись, я пролез между жердями, и как аист переставляя ноги (чтобы меньше шуметь), осторожно пробрался карафолькиным огородом. Вот уже и дедова картошка.
Тихо. Все спят. Только в хате деда Саливона кто-то заливисто, с выкрутасами храпит: то густо и скрипуче, как старая лесопилка, то высоко и тоненько, словно лобзиком выпиливает. Пожалуй, племянник-москвич. Слишком уж сложно, интеллигентно, по-городскому. Со свинарника ему в тон похрюкивает свинья. Я даже развеселился от этого дуэта, и стало мне ни страшно нисколечко. Чего я, дурак, боялся? Вот сейчас дойду до часовни, минут с пять подожду, щелкну несколько раз часовню, чтобы у ребят никаких сомнений не возникло, что я здесь был, и пойду домой. Заранее снял с объектива крышку, поставил палец на кнопку затвора. Чего там ждать пять минут? Можно и сразу щелкнуть и идти домой. Вон люди уже десятый сон видят, а я, как дурак, в непогоду (и в такой ветер!) по кладбищу шатаюсь. Придумал! Выкинул! Павлуша и бровью не поведет. Только хмыкнет пренебрежительно:
«Подумаешь, кладбище! Ах, как оригинально! А то мы с тобой не ходили выкапывать предка-запорожца деда Саливона из могилы, и в Киеве в Лавре не были ночью. Постеснялся бы!»
И мне действительно стало стыдно, что я так неинтересно, не оригинально придумал. Ни буду, конечно, ждать ни минуточки. Дойду до часовни и сразу обратно. Я прошел свинарник, перелез через погреб и, щупая перед собой руками, чтобы не опрокинуть ульи, двинулся в сад. Вот уже в конце сада вырисовывается на фоне неба Горбушина часовня.
И вдруг… Вдруг холодные скользкие мурашки утащили мою душу по спине вниз, прямо в пятки. Да и в пятках душа моя не удержалась, выскочила и ушла в землю. Я оцепенел, пустой, как бубен. Ничего во мне не было, ничего. Кроме ужаса.
Около Горбушиного склепа стоял белый призрак. Белый призрак без головы. Стоял, гневно потрясая руками. А из склепа слышался приглушенный стон. Я тряхнул головой. Призрак не исчез. Я протер глаза рукой. Призрак был на месте. Старый казацкий казначей Захарка ходил вокруг могилы своего коварного убийцы и мстительно грозил кулаком.
