Шандор Татаи - Витязь с двумя мечами
Не очень-то верилось старому Кинижи, что усядется король с его сыном за стол и станет парня вином потчевать, зато ни минуты не сомневался, что за проделку со сборщиком налогов владелец замка отомстит им жестоко. Однако сыну о своих опасениях старик не обмолвился ни словом: знал, что Пал Кинижи и шагу не сделает со двора ради собственного спасения.
— Коли на то пошло, собирайся в дорогу, сынок. Вижу я: тебе невтерпёж — так ли, этак, не усидишь дома. Попытай же счастья при дворе короля. Силой ты не обижен, и парень толковый. Коли с честью сумеешь за себя постоять, выйдет из тебя человек дельный. — С этими словами старик круто повернулся и ушёл на мельницу: боялся, чтоб сын не заметил заблиставшей в глазах слёзы. А такого сроду не помнил юноша, чтобы когда-либо пролил слезинку воин Яноша Хуняди.
Зато добрая тётушка Оршик глаз не осушала.
— Ох, родимый, голубчик! Неужто пойдёшь бродить по свету? Неужто покинешь нас одних? Как останусь я тут без тебя?
— Я вернусь, тётушка Оршик, непременно вернусь, — утешал Пал старушку. — А потом возьму тебя с собой.
— Да ты не спеши, погоди маленько. Я хоть лепёшек испеку в дорогу. Как можно так сразу же отправиться в такой дальний, опасный путь?
Но Пал уже бросился в дом, надел дорожное платье, обул крепкие сапоги. Хорошенько заточил нож — своё единственное оружие. Потом взял из сундука вещи, с которыми не хотел расставаться. Он вынул разноцветные камешки, с которыми в детстве играла его сестрица. Нанизал на цепочку старинные монеты, что некогда его матушка сберегла. Собираясь в дорогу, Пал поглядывал на походный кожаный ранец с нарядной бахромой, висевший на опорной балке. Поглядывать поглядывал, а попросить у отца духу не хватало. Но старик, словно угадав желание сына, неожиданно вошёл в дом, молча снял с гвоздя ранец и положил перед Палом.
— Я могу его взять, отец?
— Бери, сынок. Носи на здоровье. Этот ранец был мне товарищем в самых жарких схватках. В самые дальние походы я брал его с собой. Погляди, вот эту дырку пробил в нём турок… Ну, турок за это жизнью заплатил.
— Тебе ещё доведётся бывать в сражениях, испытанный, верный товарищ! Слово даю — ты свидишься с турком! — воскликнул счастливый Пал и запихал в ранец все свои пожитки.
Тётушка Оршик принесла копчёный окорок и сало, завёрнутые в белую холстину, и каравай хлеба. Припасы тоже уместились в ранце. Закинул Пал Кинижи ранец за спину, обнял отца, обнял тётушку Оршик и только было собрался на мельницу — проститься с Буйко, как парень пулей влетел в дом.
— Хозяин мой, Палко, возьми меня с собой! — взмолился он.
— Я взял бы тебя с охотой, — сказал Пал, потому что всей душой любил этого преданного увальня, — но, сам видишь, нельзя. Что станется с нашими добрыми стариками, если мы оба их покинем? Знаешь ведь: на мельнице работы по горло. Помоги, Буйко, отцу, поработай вместо меня. Слово даю, что в долгу у тебя не останусь. Придёт время, и за верность твою я рассчитаюсь с тобой сполна.
Буйко опечалился, но остался. Потом Пал и Буйко, старушка и мельник вышли за порог. Пал ещё раз обнял всех троих и быстрыми шагами пошёл с крыльца. Он ещё не спустился, а попутный ветер уж ухватил его за плащ и властно повлёк вперёд.
В ту же минуту завернул в ворота отряд пеших солдат. Впереди отряда вышагивал Тит. Увидав Пала, Тит глумливо крикнул:
— Глядите, глядите, бежать от меня надумал! Только опоздал ты бежать, Пал Кинижи! Солдаты, хватайте его скорее и в замок ведите, в подземелье!
Солдаты выставили вперёд копья и окружили Пала со всех сторон. Но Пал схватил с земли жёрнов, тот самый, что недавно служил ему подносом.
— Стойте! — крикнул он солдатам. — Кто близко подойдёт, расплющу этим камнем в лепёшку!
При виде этакой силищи обомлели солдаты из замка. В первый миг они будто окаменели, а в следующий — эй, братва, вали, беги! — все, как один, пустились наутёк, так что пятки у них засверкали. Глядь, а Пал уж стоит в воротах. Солдаты от него — на узенькие мостки, перекинутые через плотину. Там они и застряли. А Пал размахнулся, и громадный жёрнов плюхнулся в водоём как раз у мостового настила. Взвился гигантский фонтан воды и так окатил незадачливых вояк, что все они вымокли до нитки, будто в ручье искупались.
Бравый Тит скоро смекнул, что лучше убраться подобру-поздорову, и ловчил обойти Пала, да только Пал не зевал и в последний момент схватил удальца за грудки.
— Слушай-ка, малый! Пока дружки твои бегут, поучу-ка я тебя летать. — И поднял богатырь вояку в воздух, чтоб швырнуть с высоты в воду.
Но тут с крыльца скатился Буйко и со счастливым возбуждением закричал:
— Палко, хозяин, сюда его кидай, в амбар!
В дверях мельницы под односкатным навесом стоял саженный ларь с мукой владетельного князя. Буйко поднял крышку ларя, и Пал с пяти шагов швырнул туда удалого Тита.
— Вот как надо летать, — заметил он и, засвистев, отправился в путь.
Вышел на широкую дорогу и во весь голос запел:
Птичка-невеличка! Ти-рли-рли! Тю-рлю-рлю!
К Матьяшу веди меня, к королю
По дороге в Буду!
Скоро ли там буду?
Если грязь дорожная мне не даст шагнуть,
Если ветры буйные долу станут гнуть,
Ты лети, не уставай, маленькая птичка!
Если горы вырастут на пути моём,
Горы те обрывистые мы шутя пройдём,
Только ты не отставай, маленькая птичка!
По дороге — в Буду!
Скоро я там буду!
Птичка-невеличка! Ти-рли-рли! Тю-рлю-рлю!
К Матьяшу веди меня! К королю!
А под навесом, в огромном ларе, лежал горе-Тит и, пока слышалась песня Пала, не отваживался шевельнуть ни ногой, ни рукой. Когда же Пал скрылся за последним поворотом дороги и ветер унёс его песню вдаль, Буйко подошёл к ларю и поднял крышку.
— Выходи, приятель, хватит купаться, ступай на солнышко, обсушись, — и вытащил удальца.
А тот, вывалявшись в муке, сделался белым, как снежная баба. Даже усы седыми стали.
Только было вылез он из ларя, как во дворе мельницы затарахтели крестьянские телеги. Глянули крестьяне да со смеху так и покатились. Тит от злости кипит и проклятиями сыплет. Бранится, чихает, отплёвывается: ведь и нос и рот у него забиты мукой. Потом проклятий ему показалось мало, и он бросился за кнутом, чтоб выместить злость на крестьянах, да, кстати, смекнул, какую доставит потеху, когда, вывалянный в муке, начнёт размахивать кнутом. Оставалось одно — без оглядки бежать. И Тит пустился бежать, но не в замок, а напрямик, в дремучий лес.
III. У пастушьего костра
Во времена короля Матьяша путешествия совершались медленно-медленно. Если человек, скажем, из самого сердца Трансильвании отправлялся в Буду, хотел он того или нет, а должен был вдоль и поперёк исколесить всё обширное королевство. Путник шёл по лугам и дремучим лесам, брёл по грязным и пыльным дорогам, в непогоду и зной, спал под открытым небом и повсюду встречался с людскою бедой и злосчастьем. Так и должно было быть, потому что от селенья к селенью, от жилья к жилью, от человека к человеку вела путника дальняя дорога. По мере того как сокращался путь и пустела дорожная сумка, сердце путника наполнялось горечью и заботой. И радость порой бывала, да только совсем редко. Пал прошёл ещё только половину пути, а уж столько всего нагляделся да наслышался, что забыл думать о собственных невзгодах. Весь люд казался ему одной семьёй, все старики — родителями, все молодые — братьями-сёстрами.
В одном месте жаловались на турок-разбойников, в другом — на жестокость тиранов-господ. Там — на паводок, здесь на засуху. Побывал Пал и в таком краю, где косила людей страшная хворь. Изредка доходили до него и добрые вести. Рассказывали, как король Матьяш усмирил властителей Верхней Венгрии, которые, забыв и совесть и стыд, будто варвары, мучили бедных пахарей. Говорили, что скоро-скоро король окончательно усмирит господ, что собрал он для этого несметное воинство и называется оно «Чёрное войско». Весть о том непобедимом воинстве нагнала страху на императора и султана.
Лишь в одном-единственном месте этого печального государства довелось Палу услышать весёлый смех.
Была ночь. Вышел Пал из чащи на лесную опушку. Неподалёку от края опушки ярко горел костёр. Вокруг костра, завернувшись в тулупы, сидели пастухи с длинными посохами в руках. Они-то и смеялись — смеялись до упаду, так, что даже пополам сгибались. И Пал тоже невольно улыбнулся, хотя из того, о чём рассказывалось у костра, не слышал ни единого слова. Как известно, усталого путника бодрит не только прохладный родник, но и весёлое настроение, потому-то и потянуло его к пастухам, словно к живительному источнику в безводной пустыне.
Развеселившиеся пастухи не заметили, что кто-то к ним приближается. Пал дошёл уже до громадного тополя, откуда до костра оставалось не больше двадцати шагов. Остановившись под деревом, он увидел такую картину: пастухи сидели на корточках, окружив молодого свинопаса, пришедшего, как видно, издалека и потчевавшего их всевозможными россказнями. Когда Пал подошёл к тополю, свинопас приступил к очередному рассказу. То была история о короле Матьяше, и Пал замер на месте, сгорая от желания поскорее услышать рассказ и не пропустить из него ни единого слова.
