Марина Дяченко - Слово Оберона
– Ты видела? – Оберон обернулся. – Семья драконов живет на озере. У них, насколько мне известно, трое детенышей.
– Ваше величество, не может быть, чтобы вы забыли свою клятву мне.
– Я помню, – Оберон уселся в кресло с высокой спинкой, положил руки на подлокотники и сразу сделался важным, суровым, недосягаемым. – Я обещал, что позову тебя на помощь, если моей жизни будет угрожать опасность. Но ты, Лена, мой друг, в отличие от принцесс… и поэтому ты вернешь мне мою клятву. Прямо сейчас.
– Почему это?
– Потому что я так прошу.
Он смотрел все еще благосклонно, но на дне его глаз уже наметился лед. Ох, как я знала этот его взгляд! Равнодушный, холодный, совершенно отстраненный и чужой. Вот точно так же он смотрел на меня, когда я была в его глазах предателем…
Я проглотила застывший комок слюны:
– Нет, ваше величество. Вы мне обещали – и я буду требовать исполнения обещания.
Он смотрел, как через толстое стекло:
– Требовать не получится, Лена. Я просто верну тебя в твой мир – навсегда.
Я задержала дыхание – грудь, казалось, сейчас лопнет:
– Возвращайте. А все равно обещание останется. Вы его нарушите?
– Какая разница – одно обещание нарушать или два? Если уж мне суждено умереть клятвопреступником…
– Вы не умрете. И вы не клятвопреступник. Я поеду и добуду вам принцев. То есть не вам, а этим дурам, идиоткам, крысам, жабам, стервам…
– Достаточно, – уголки его губ чуть-чуть приподнялись. – Ты никуда не поедешь, потому что… потому что туда нельзя. А теперь говори и думай что угодно. Ничего не изменится. Я решил.
– Вырешили?!
Мне захотелось убить его на месте. Если бы под руку попалось что-то тяжелое… я бы швырнула в него, честное слово, только бы стереть с его лица это показное равнодушие, разбить, да хоть надколоть его ослиное упрямство. Он решил, ну вы подумайте!
– Получается, это было самоубийство? Выходит, давая обещания принцессам, вы заранее знали, что принцев для них не найдется? Ведь вы даже не пытаетесь бороться! Думаете, Королевство вам скажет спасибо, если вы умрете и бросите его? Ради чего? Зачем?
– Не кричи.
– Почему, – я заставила себя понизить голос, – почему вы могли позвать меня в дорогу, прекрасно зная, что это опасно для жизни… А я не знала тогда, как посох в руках держать! Вообще ничего не понимала! Тогда мною можно было рисковать? А теперь нельзя?
– Тогда я знал, что ты будешь рядом и я смогу тебе помочь. Тогда мы все рисковали – ради Королевства, ради целого мира и множества людей. А отправлять тебя… да кого угодно! Отправлять за Ведьмину Печать ради спасения моей шкуры… ты за кого меня принимаешь?!
Он по-прежнему смотрел очень холодно. Как будто перед ним по комнате бегало странное, докучливое, не очень уместное животное. Я сжала кулаки – так что ногти врезались в ладони:
– Я вас принимаю за мудрого государя. Который знает, что его шкура – это шкура его страны. Она не только ваша! Что будет с Королевством, если вы умрете так…
Я запнулась. Мне было страшно говорить то, что я собиралась сказать.
– Так глупо? – Оберон поднял брови. – Ну говори…
– Так паскудно, – выговорила я. – Нарушив клятву… нарушив эту идиотскую клятву. Что станет с тонким миром? Со всем этим вашим волшебством? Неужели всем будет все равно? И Королевству?
– Понятно, – его голос не дрогнул. – Ну-ка иди отсюда.
– Как?
– Иди. Ступай!
Я закусила губу, повернулась на каблуках… Я хотела бежать и разыскивать Гарольда. Я готова была выскочить на площадь, влезть на какую-нибудь бочку и заорать оттуда благим матом: люди! Ваш король сошел с ума! Идите и скажите ему кто-нибудь, что нельзя смиряться, нельзя терять времени, надо рисковать, пусть кто-то идет за эту дурацкую Ведьмину Печать, да хоть я пойду…
Стоило мне сделать один только шаг – как мир вокруг перевернулся.
Я сидела на скамеечке возле маленького грязного пруда. Утки переваливались с лапы на лапу, требовали хлеба. А у меня в рюкзаке завалялся недоеденный бутерброд…
По дорожке катилась, погрохатывая колесами, пластмассовая гусеница. Гуляющие мама с малышом брели вдоль озера обратно; как и раньше – как всегда, – я вернулась в свой мир именно в тот момент, из которого исчезла.
Только Гарольда рядом не было.
Меня вышвырнули!
Оберон меня прогнал. «Я просто верну тебя в твой мир – навсегда». Вот и вернул!
Я опустила лицо в ладони. Такого отчаяния – и такой обиды – мне очень давно не доводилось переживать.
– Ленка… Ты чего?
Проклятый Макс. Следил он, что ли, за нами?
– Ленка… Да что случилось? Из-за… того, да? Из-за того хмыря!
– Сам ты хмырь… Уходи.
У Макса, конечно, гордости немного, но кое-какая все же есть. Через минуту я снова была одна – только утки нахально требовали еды да грохотала в отдалении пластмассовая гусеница.
Я вытащила остатки бутерброда. Затвердевший сыр съела сама, крошки хлеба бросила уткам. Они тут же устроили драку – те, что посильнее, гоняли тех, что послабее. Ненавижу эти так называемые законы природы!
Жаль, что пруд в нашем парке махонький, грязный и мелкий. Будь он чуть побольше и поглубже – ухнула бы туда с головой – и привет. Одна мысль о том, что надо теперь идти домой и завтра будет новый день, а потом еще, и целая вереница дней, а Оберон, которого я любила и за которого сражалась, просто вышвырнул меня из Королевства… Одна такая мысль может кого угодно вывернуть наизнанку.
Утки наелись и ушли.
Солнце опускалось все ниже. Стало прохладно. Я застегнула куртку, надвинула на лоб капюшон. Скоро совсем стемнеет. Мама, наверное, уже вернулась домой с малыми. Увидела, что меня нет, и ругается. Говорит отчиму, что я неизвестно где гуляю и отбилась от рук. А если не приду к девяти – она с ума сойдет от беспокойства…
У меня есть телефонная карточка. Можно пойти на остановку и позвонить.
А потом что? Возвращаться и сидеть на скамейке до утра? Мало ли кто в этом парке ночует…
Идти домой? Тошно, если честно. Никого не хочется видеть.
А может, и не было ничего? Не приходил ко мне Гарольд, не уводил в Королевство? Скоро май, а там лето, каникулы…
Загорелись фонари над прудом. В полутьме не было видно пластмассовых стаканчиков, плавающих у берега, и разбитых бутылок в зарослях камыша. Огни красиво отражались в воде – можно было представить, что пруд чистый, и берег чистый, и вообще ничего плохого в жизни не произошло…
На поверхность пруда упала тень. Двое парней шли в глубь парка от автобусной остановки – двое почти взрослых, неряшливых, каких-то странных парней. Я поднялась со скамейки – что мне, ждать, когда они подойдут поближе?
– Эй, малая!
Я глянула направо, налево… Почти совсем стемнело. И кругом, как назло, ни души. Будь я магом дороги с боевым посохом в руках – испугалась бы хоть на минуту.
Но я была просто девчонкой и потому быстро-быстро пошла по аллее прочь.
Парни заржали. Может, они смеялись каким-то своим разговорам, но мне-то ясно было, что хохочут надо мной. И прибавили шагу не случайно – гонятся. А дорожка ведет в тупик… То есть ведет она к детскому аттракциону «Автодром», но он по будням не работает.
Я шла все быстрее, пока не побежала. Рюкзак тяжело подпрыгивал на плече. Мимо проносились кусты, деревья, скамейки. Это было как страшный сон какого-нибудь зайца – он бежит, спасая жизнь, а за ним собаки…
За спиной хохотали уже как-то с повизгиванием. Ноги у парней были куда длиннее моих.
Я чуть не налетела на железные ворота – второй выход из парка. Ворота всегда закрыты. Висячий замок намертво проржавел. Направо – стена «Автодрома». Налево – склон, колючие кусты, внизу еще одно озеро…
Задыхаясь, я перемахнула через кусты. Здесь, в чаще, еще не выросла трава – ноги мои тут же заскользили по мокрой земле и глине, я потеряла равновесие и покатилась, как мешок, вниз, вниз, в грязный, покрытый пеной пруд.
У самой кромки воды падение оборвалось: меня схватили за шиворот. Треснули нитки. Я рванулась, готовая биться не на жизнь, а на смерть. Парни перекрикивались и бранились где-то наверху, в отдалении, так кто же был этот новый враг?!
Собираясь завизжать, я посмотрела вверх; надо мной возвышался человек с горящими в темноте глазами. Не как у кошки – ярче раз в десять. Как будто включили две зеленые лампочки со зрачками, с тоненькими кровяными прожилками.
Я ослабела.
Сверху трещали кусты. Парни утюжили их, как два полоумных бульдозера.
– Где? Вот коза! Куда она…
– А-а-а! А-А-А!
Уж не знаю, что подумали пешеходы на улице за забором. Парни дико заорали в два голоса – один густо и хрипло, другой тоненьким козлиным тенором. Затрещали кусты, затопотали ботинки – и все стихло.
И было тихо минуты две или три.
– Ты не ушиблась?
– Нет.
Оберон помог мне подняться на ноги. Глаза у него по-прежнему жутко светились в темноте, куда ярче, чем у меня или у Гарольда. Король смотрел ночным зрением.
