Леэло Тунгал - Половина собаки
— А я не могу ни завтра, ни послезавтра, — пробормотал я.
— Дружочек! — завуч Тали всплеснула руками. — Ты и впрямь пример исключения из правил, того, что иной раз шишка может упасть далеко от дерева! Ребенок таких работящих родителей — и лодырь! Целый совхоз знает ста… кхм, золотые руки товарища Поролайнена, а мать у тебя даже на районной Доске почета… Нет, Мадис, это не разговор, завтра все, как один, пойдем на картофельное поле! Или у тебя имеется какая-то уважительная причина, чтобы отсутствовать?
— Мой дедушка умер, — сказал я, чувствуя, как краснею.
— Ах та-ак… Извини, тогда совсем другое дело. Сочувствую тебе! И… Но… послушай, разве два года назад ты не ездил уже на похороны дедушки? Майду и ты? Да, припоминаю теперь, и ты, и Майду отсутствовали по случаю похорон дедушки. Было так?
Я кивнул и уставился на среднюю пуговицу своей рубашки. Поднять голову я не мог, потому что сейчас вдруг слезы выступили на глазах, тихонько и предательски потекли по щекам. Никак не удавалось взять себя в руки и сказать, что два года назад мы действительно ездили всей семьей в Юккиссе на похороны дедушки, только в тот раз умер отец отца — Михкей Поролайнен, которого я живым никогда и не видел…
— Ох ты, Мадис, Мадис! Чего же Майду теперь не попросил отпустить и его? — сказала завуч с укором. — Запомни одно: лжец должен иметь блестящую память, иначе он будет постоянно попадаться. И еще — смерть очень серьезное событие, этим не шутят.
Она наверняка еще одарила бы меня многими поучениями, но я больше уже не мог сдерживать всхлипывания и, не вымолвив ни слова, бросился вон из учительской, толкнул дверью ждавшего за нею Олава и побежал вниз по лестнице.
— Мне никого из вас не надо! — закричал я, вскакивая на велосипед. — Никогошеньки!
3
Накручивая педали, я мчался домой и думал о дедушке. Странно, вспоминались только веселые случаи. Будучи малышом, я всегда летом жил у дедушки с бабушкой, а иногда, когда мать уж очень сильно ссорилась с отцом, она отвозила меня в Виру-Нигула и зимой. Дед тогда и предложил как-то, что оставит меня совсем у себя и вырастит хорошего охотника и музыканта… Только один-единственный раз у меня возникла неприятность с дедом. Мне тогда было шесть лет и я взрезал ножом по одной складке мехов дедовского аккордеона, чтобы посмотреть, где же прячутся голоса этого инструмента. Дед отдал аккордеон в ремонт в городе, но сперва заставил меня долго слушать, какие скрипучие, стонущие от ран звуки издает аккордеон после моей глупой проделки. И легкую встрепку, полученную в тот раз от деда, я до сих пор вспоминаю с болью и гораздо острее, чем десять отцовских сильных порок. Ну да, теперь-то отец больше не осмеливается размахивать своим брючным ремнем, но еще прошлой осенью каждая полученная в школе двойка, каждое замечание в дневнике, каждая моя попытка оправдаться означали для меня жестокую порку. А дедушка (хотя теперь я представляю, как ему было жаль испорченного мной аккордеона) сказал только: «Послушай теперь, мальчик, какие звуки издает раненый инструмент! Говорят, что даже десять мудрецов не в состоянии ответить на всю ту массу вопросов, которые может задать один глупец. Но один глупец может разрушить или испортить больше, чем десять умных могут построить или создать! Запомни, Мадис, что место умного и мужественного человека всегда среди тех, кто отвечает и строит!»
До чего же мне было стыдно за свой поступок, я готов был на что угодно, лишь бы загладить вину…
На войне дедушка был санитаром, и до сих пор еще на чердаке его дома висел белый полушубок, который дедушка носил тогда, когда отвозил раненых на санях с поля боя в лазарет. Малышом я пробирался на чердак и искал в серовато-белом полушубке дырки от пуль, я тогда думал, что у каждого, кто был на войне, шинель или полушубок должны пахнуть порохом и быть пробитыми пулями. Дедушка смеялся: «Уж наша родная моль сделает постепенно то, что могла сделать фашистская пуля: чем больше времени пройдет, тем больше „пулевых отверстий“ ты, малыш, сможешь найти! Я-то был больше похож на античного героя Ахиллеса[14], мне вражеская пуля попала в ногу! Точнее, даже не пуля, а осколок снаряда. У нас как раз было затишье, я сидел на большой куче камней, была ранняя весна, солнце мягко грело, и меня клонило в сон. Вдруг я почувствовал что-то мерзкое рядом, будто какая-то змея вылезла из расщелины или будто в куче камней разлагается труп собаки или кошки. Испытывая отвращение, я едва успел сделать шага два в сторону, как раздалось: плиу-плау-кымм-баах! В первый миг я заметил только, что заложило уши, но тут же почувствовал острую боль в икре, словно ножом ударили… Камень, на котором я за миг до того сидел, разлетелся на кусочки, а осколок, разбивший камень, срикошетил мне в ногу. Так что — врач помоги себе сам!»
У дедушки не было законченного медицинского образования, диплом врача он не получил, ибо война прервала его учебу.
По должности он был фельдшер, но даже и тогда, когда дедушка уже был на пенсии, к нему за помощью и лекарствами люди со всей округи приходили охотнее, чем в городскую поликлинику. Дедушка помогал всем, как мог, хотя ему и доставалось за это частенько от бабушки, которая сердилась, мол, пенсионер не миллионер и не в состоянии снабжать весь мир лекарствами, людям следовало бы знать, где находится аптека!
«Ах, копейки! — Дедушка махал рукой и улыбался. — Народная поговорка гласит: отдай копейку, получишь рубль!»
На это бабушка всегда делала недовольное лицо и замечала:
«По-моему, поговорка совсем другая: „Кто не бережет копейку, у того и рубля не будет!“»
Дедушка не оставался в долгу с ответом:
«Ого! Неужто ты стала коллекционировать копейки? Погляди там, в кармане моего пальто должно быть несколько, возьми их и сходи в магазин, купи себе что-нибудь ценное!»
Дедушка любил шутки и подшучивал иногда над другими. Однажды, когда его приятель — ветеринар устроил подвох, дедушка долго думал, как же отплатить ему такой же ценой. Дело было в том, что ветеринар лечил дедушкиному Самми уши и выписал дедушке рецепт в ветеринарную аптеку. Дед не стал сам и читать рецепт — он и раньше покупал собакам лекарства для ушей. К счастью, в таллиннской ветеринарной аптеке был аптекарь с чувством юмора. Вместе с ним дедушка и посмеялся, потому что на рецепте было написано: «Луйк, Самми. Возраст 12 лет. Прикончить и передать шкуру заготконторе». Слишком черным юмор ветеринара все же не был — ниже все-таки стоял настоящий текст рецепта, так что и на сей раз дедушка смог вылечить уши своего старого друга и помощника на охоте. Однако некоторое время спустя ветеринар сам пришел к дедушке за помощью: у него кончилось лекарство от ревматизма, срочно потребовался рецепт. Дедушка и выписал рецепт. Лицо у него при этом было серьезное. Рецепт был по форме — на латинском языке и все такое, но в переводе на эстонский текст был примерно такой же, какой ветеринар написал на рецепте для Самми: «Прикончить и сдать шкуру заготконторе!» А ниже мелким шрифтом название лекарства против ревматизма.
Оба старых шутника часто сиживали, подначивая друг друга, у дедушки, ели маринованные грибы и пели под аккордеон старинные песни. Некоторые из них были очень смешными, например, такая:
Есть у меня свинья, а шерсти не дает,
а я ей, бездельнице, жрать не дам.
С дедушкой мне всегда было легко и весело, даже о серьезных и грустных вещах он умел говорить так, что ни одна забота не казалась больше неразрешимой.
Дедушка обещал нынешней осенью прийти к нам в класс и рассказать о том, как Эстонский национальный гвардейский корпус маршировал по освобожденному от фашистов Таллинну. Мы еще собирались с ним договориться летом поточнее. Но лето как-то незаметно прошло, дел у меня было столько, что съездить к дедушке с бабушкой я так и не успел… Чем больше я думал о дедушке, тем крепче я верил: явно произошла какая-то ошибка, дедушка сейчас жив и здоров, разучивает на аккордеоне новые мелодии и ждет меня к себе в гости. Бывают же ошибки при сообщениях. Даже с телеграммами случаются всякие истории. Дедушка сам мне несколько раз рассказывал о том, как он послал бабушке телеграмму, когда выиграл первое место среди аккордеонистов на смотре самодеятельности. Телеграмма была на латыни: «Вени, види, вици!» — «Пришел, увидел, победил!». Но пока телеграмма дошла до бабушки, какой-то доброхот успел исправить «описки» и по-эстонски получилось: «Вену ввели кадочку!» Бабушка долго ломала голову, что случилось с ее мужем в городе и что бы могли означать слова телеграммы. В конце концов она решила, что дедушке сделали переливание крови — наверное, он был в таком плохом состоянии, что потребовалось ввести целую кадочку донорской крови. Бабушка проплакала все глаза, пока дедушка не вернулся из Таллинна с аккордеоном, грамотой и призом — радиолой.
