Марина Дяченко - Слово Оберона
– А-ах!
Они вздохнули одновременно. Принц-саламандра поднял к потолку зеленые глаза, мне показалось, он готов заплакать. Некромант завизжал и повис на железных скобах. А перед Уймой – над всеми нами – загорелся огонек, сделался больше, расплылся радужным пятном, и вот уже это дыра в стене, и вот уже можно в нее пролезть!
– Пусти! – Максимилиан вцепился Уйме в штаны. – Пусти!
Людоед взял мальчишку за шиворот и с натугой перебросил его через радужный край открывшегося люка. Потом спрыгнул вниз, подхватил Принца-пленника и поволок его к скале. Пятно света мигнуло и медленно начало сокращаться, будто замерзающая полынья. Уйма, рыкнув, забросил в люк Принца-пленника и подоспевшего Принца-саламандру.
– Лена!
Я увидела его протянутую волосатую ладонь. И я шагнула к нему, поудобнее перехватив посох, но в этот момент Принц-деспот кинулся, как волк, и я отлетела назад.
Принц-деспот схватил Уйму за руку и резко рванул, так что людоед сорвался и грохнулся на каменный пол. Принц-деспот взлетел к проему в скале, обернулся и осклабился:
– Удачи.
Проем сокращался все быстрее. Принц-деспот помедлил, выжидая, пока он затянется посильнее, а потом скользнул на ту сторону; прощальный взгляд его был – за мое плечо.
Я обернулась. Принц-чума стоял шагах в двадцати и глядел мне в глаза.
– Уходи! – я выставила перед собой посох. Он покачнулся. Расстояние между нами сократилось вдвое. Я не смогу причинить ему вреда, но наверняка смогу задержать, пока дыра в скале не закроется…
– Лена!!!
Руки людоеда сгребли меня за штаны и куртку. Уйма закряхтел, прямо перед грудью у меня обнаружились ржавые скобы в скале.
– Иди!
Сжимая одной рукой посох, перехватывая скобы зубами (больно, и металлический привкус во рту), я поднялась к сужавшемуся окошку. Перекинула ногу через радужный край. Оглянулась.
Людоед стоял под скалой, спиной к лестнице, перегородив ее собственным телом. Принц-чума был в нескольких шагах от него.
– Нет!
Я весила в пять раз меньше Уймы и, конечно, по законам физики никак не могла сделать того, что случилось в следующую секунду. Уже проваливаясь сквозь Печать, я протянула Уйме посох. Людоед вцепился в древко, а я рванула посох на себя – в тот самый момент, когда от светлого проема осталось пятнышко размером с суповую тарелку.
«Главное, чтобы пролезла голова…»
Вряд ли все это сотворила я. Это сделал посох Оберона.
Уйма перевалился через радужный край, просочился в дыру, как кисель, и всем весом упал на меня. А с той стороны, из-за охлопывающейся Печати, протянулась рука с отшлифованными длинными ногтями… Замерла перед моим лицом…
И соскользнула обратно.
Проем закрылся.
Глава 28
Принцы выбирают
Через несколько минут весь замок гомонил и мерцал огнями. В комнате, прежде бывшей кабинетом Гарольда, толпились и мешали друг другу стражники в кольчугах и кальсонах, полуодетый комендант и всклокоченный канцлер. Доска, на которой Гарольд когда-то нарисовал Ведьмину Печать, валялась на полу, рядом валялась я, не в силах подняться, а на расстоянии вытянутой руки от меня сцепились Уйма и Принц-деспот: каждый из них старался задушить другого.
– Помогите ему! – закричала я что было голоса.
Стражники Оберона не поняли, кому надо помогать (узнав среди прибывших людоеда, они в первую минуту вообще растерялись). Какой-то парень в шлеме, но без сапог, принял мою просьбу слишком близко к сердцу: не раздумывая долго, он стукнул Уйму рукояткой меча по затылку. Тот ослабел, и железные пальцы Принца-деспота уверенно сомкнулись на его шее.
– Нет! Не того! Хватайте…
Тут подскочил Принц-пленник и по-братски сцапал деспота за горло.
Я на секундочку потеряла сознание А когда очнулась – Принца-деспота уже вязали, Принца-пленника унимали, Уйму приводили в чувство, саламандре помогали подняться, и было много света, как будто солнечным днем.
А в дверях стоял Оберон.
У меня гора свалилась с плеч: проклятые принцессы еще не поседели! Оберон жив, все не напрасно, есть надежда!
Через секунду на короля глядели все, кроме разве что Уймы, который еще не пришел в себя. Принц-деспот – угрюмо. Принц-пленник – прикрыв лицо ладонью, сквозь растопыренные пальцы. Принц-саламандра – с любопытством. В комнате сделалось тихо, только шипел сквозь зубы побежденный деспот, тяжело дышал Уйма да позвякивала чья-то кольчуга.
Оберон окинул глазами комнату и остановил взгляд на мне. Я не выдержала и потупилась. На секунду мне захотелось вернуться за Печать – хотя бы и в объятия Принцу-чуме. Но в этот момент из-за спины короля показался Гарольд, и я снова задохнулась от радости: моего друга не разжаловали и не казнили, он не убит кочевниками, не впал в немилость оттого, что отправил нас с Уймой за Печать!
Радость схлынула. Остались робость и что-то вроде раскаяния.
Оберон молчал.
– Ваше величество, – дрожащим голосом начала я, потому что не молчать же всю жизнь под этим взглядом. – Разрешите представить вам… в общем, это женихи. Принц-деспот, Принц-пленник, Принц-саламандра…
Я запнулась. Чего-то не хватало. В комнате царил бедлам, голова моя шла кругом, вот почему я сразу не заметила недостающей детали…
– А где Максимилиан? – спросила я шепотом. – Здесь был мальчишка. Где он?
* * *И наступил рассвет.
Я сидела в кабинете Оберона и ждала его, глядя на море. А король не шел.
Мне не хотелось спать. Первое, что сказал Оберон, обращаясь ко мне, – «Оживи», и это значило, что усталость прошедших дней сменилась новой энергией. Король передал мне часть своих немалых сил, и вот я сидела перед раскрытым окном и смотрела, как светлеет небо.
Здесь, в Королевстве, и воздух был другим. И тишина была другая – не зловещая, а умиротворяющая. И я была бы совершенно счастлива, даже в ожидании королевского гнева, который вот-вот на меня обрушится. Ах, как было бы хорошо, если бы мы с Уймой ухитрились выдернуть из-за Ведьминой Печати не троих принцев, а пятерых!
Впрочем, я уже знала, что скажу королю. Пусть только он придет наконец. Он так и сказал: подожди у меня, я скоро приду. И вот уже рассвет…
Скрипнула дверь. Я подскочила. Вошел Гарольд. Я хотела соскочить с подоконника, но Гарольд не дал: молча подошел и обнял меня. И я обхватила его непривычно широкие плечи, и так мы замерли минуты на две.
– Только трое, Гарольд.
Он молчал.
– Ты победил кочевников?
Он кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.
– Гарольд, я знаю, что делать. Мы быстренько сыграем три свадьбы, и я вернусь за Печать. Если только Уйма… Уйма!
Людоед вошел, бесшумно ступая мягкими кожаными сапогами. На нем была чистая широкая рубаха, такая длинная, что из-под нее едва виднелись пришитые к голенищам штанины. Из расстегнутого ворота выглядывала здоровенная шея в ожерелье синяков – отпечатков пальцев Принца-деспота.
Я высвободилась из рук Гарольда:
– Как ты, Уйма?
– Да что мне сделается? – он ухмыльнулся во всю широкую зубастую пасть. Подошел, покосился на мой посох, который я прислонила к подлокотнику кресла. Вдруг навалился на меня, обхватил медвежьей хваткой, я готова была запищать, как резиновая игрушка.
– Гарольд. Это девчонка меня вытащила. Меня. Вытащила.
– А сколько раз ты меня вытаскивал? – пробормотала я.
Гарольд обхватил одной рукой круглое плечо людоеда, а другой – меня:
– Я на минуточку… Только на одну минутку… поверил, что вы не вернетесь.
– А мы вернулись! – я захлебнулась нервным смехом. – Гарольд, Гарольд, что тебе сделал Оберон? За то, что ты нас… За это?
– Его величество, – поправил он механически. – Его величество ничего мне не сделал, потому что я должен был немедленно идти против кочевников. Мы отбросили их и освободили заложников, но на другой день началась заварушка у людоедов.
– Что?! – Уйма выпрямился.
– Да. Угробы заключили союз с Шакалами и двинули соединенные силы на Охру Костегрыза…
– Но ведь отец здесь, в замке!
Гарольд помотал черноволосой головой:
– Они на то и рассчитывали, что племя ослаблено. Тогда Оберон… его величество… освободил твоего отца. Охра возглавил свое племя…
– Он жив? – быстро спросил Уйма.
– Да. У нас для тебя есть новость… Не знаю, как ты к ней отнесешься, Уйма.
Уйма сжал мою ладонь.
– Ай!
– Извини, – пробормотал он, выпуская мою руку и глядя на Гарольда. – Какая новость?
– Хорошая новость, – послышалось от дверей.
Мы все разом обернулись.
Оберон прикрыл за собой портьеру. Поймал мой взгляд и вдруг улыбнулся так спокойно и ласково, что сразу же стало ясно: меня не будут ругать! Камень с души свалился, честное слово.
– Сестры-хранительницы спят. Я поставил вокруг Храма стражников, чтобы ни одна болтливая сорока не прилетела из замка и не обрадовала их раньше времени, – Оберон уселся в свое кресло. – Садитесь поближе. Надо поговорить.
