Леэло Тунгал - Половина собаки
Я кивнула. Мне, ребенку учителей, эта фраза была знакома с самых малых лет.
— Мальчик циничен, крайне нестабилен, приходит часто в состоянии аффекта, а когда нервничает, у него даже возникает нарушение речи, — продолжала завуч.
— Ой, а я ничего такого не заметила! — выкрикнула я, невежливо перебив. Наверное, следовало бы извиниться…
— Да, Пилле, я и хотела поговорить с тобой на эту тему. Похоже, Тынис испытывает к тебе известную симпатию. Вчера он даже сказал про тебя: «Девчонка в норме», а на его языке это означает, что для него ты своего рода авторитет. Так что было бы хорошо, если бы ты нашла немного времени для общения с ним, может, поучишь его играть в шахматы, познакомишь с окрестностями…
— Я не умею играть в шахматы, — сказала я с облегчением. Иногда есть польза от того, что чего-то не умеешь.
— Ну тогда в шашки или хотя бы в «Путешествие вокруг света». Главное, чтобы обращалась с ним спокойно и не давала ему понять, что он как-то отличается от других.
«У меня мерзкий характер», — вспомнила я снова. Стало быть, мне надо дать понять Тынису, что и у меня жуткий характер, чтобы не думал, будто он один такой особенный.
— Ну так как? — спросила завуч Тали.
Я пробормотала, глядя в пол:
— Не знаю.
Новый учитель меня выручил:
— Большинство учеников пятого класса участвовало сегодня в расчистке погреба, почему же Тынис не явился?
— Тут дело в том, что он с младенческих лет испытывает неодолимый страх перед темнотой, может быть, его темнотой пугали, не знаю, но, может быть, это врожденное, — сокрушалась тетя Тыниса. — Наверное, он не хотел показать соученикам, что боится темноты.
Я бросила взгляд на классного руководителя и увидела, что он смотрит на меня. «Пусть это останется между нами», — означал взгляд Рейна Сельге. И он едва заметно усмехался.
— Мне от всей души жаль мальчика, но чувствую, что с ним придется обращаться крайне строго, — сокрушалась завуч Тали. — Надеюсь, что в нашей школе он избавится от дурного влияния невоспитанных мальчишек. Я рассчитываю, что его друзьями станут Пилле, Олав Теэсалу и еще несколько учеников из хороших семей.
«Сухарь и придира», — вспомнились мне слова «испытывающего неодолимый страх перед темнотой» Тыниса. Но пусть это тоже останется между нами…
— Я заметила, что у Пилле есть много затаенной симпатии — нечто такого, что помогает общаться с людьми, — продолжала тетя Тыниса. — Так что я буду надеяться на тебя, Пилле!
— Надо заставить парня работать, только тогда из него выйдет толк! — считал мой отец. — Игрой в «Путешествие вокруг света» еще никого не перевоспитали. Труд — вот что сделает из мальчишки мужчину.
Мама кивнула, и я была ужасно довольна, что они опять с отцом заодно.
Учитель Сельге подошел ко мне (я подумала: «Надо ли встать со стула?» — и не встала) и сказал:
— Скажи, Пилле, ребята не очень рассердились за этот «документ» про «сакровища»? По выражению твоего лица было сразу видно, что ты догадалась.
— Из-за этой бумажки?.. Нет, нет, насколько я знаю, никто не рассердился, да и не поняли… и я ваш план вовсе не разгадала, хотя, правда, бумажка показалась мне подозрительной… Я еще подумала: почему «должны найтится»? Тот, кто прятал, скорее написал бы «здесь спрятаны», или «здесь находятся», или как-то так. А потом еще: ведь помещик был немец, почему же он не написал по-немецки? Вот поэтому я стала подозревать: тут что-то не так.
— А я подумал: у нас в школе учат английский, и немецкого вы наверняка не знаете, — ответил учитель Сельге с забавной неловкостью.
— Да, не знаем, — подтвердила я. Мы оба засмеялись.
— Я полагал, что так будет интереснее, если с помощью настольной лампы немного «состарю» бумагу и напишу с ошибками, — признался учитель. — Я опасался, что иначе вы, может быть, не согласитесь почистить погреб. Но пионерский дневник — это в самом деле замечательный сюрприз. Об этом я и понятия не имел. Мне кажется, что у нас тут пойдет интересная жизнь!
— Хм-м…
— Мне ваш класс нравится. Но эта история с «документом»… Пусть останется между нами, ладно? Хотя бы пока… Понимаешь?
— Конечно, понимаю. Я ведь дочь Деда Мороза! Мне приходится хранить в тайне столько всякого этого «пусть останется между нами», что скоро я вообще не посмею рта раскрыть, чтобы из него с каждой фразой не вылетали секреты, как лягушки изо рта одной плохой принцессы в сказке.
Учитель Сельге, похоже, собирался что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и мама, протянув руку, взяла трубку:
— Алло! Нет, не Пилле. Да, дома. Подожди минуточку, Олав!
Мама подозвала меня жестом:
— Твой рыцарь просит тебя к телефону.
— Пилле, добрый вечер! — закричал Олав так, что было слышно во всей комнате.
Я сказала, приглушив голос:
— Если ты будешь орать так сильно, то тебя и без телефона будет слышно через три стены! Ну что? Костюм купили?
— Мадис теперь такой поп-парнишка, что ты его не узнаешь! Одет с ног до головы во все новое, и в придачу ко всему сувенирная шапка с длинным козырьком!
И неожиданно у меня возникла идея:
— Знаешь что, пойдем еще разочек поищем бумажник Мадиса. Он ведь должен быть где-то возле школы, просто должен быть, и все!
— Думаешь?.. — протянул Олав. — Я-то думаю, что его, может быть, кто-то украл… Мы ведь всюду искали… и…
— Давай еще сходим посмотрим, а? — упрашивала я. — Встретимся через десять минут на волейбольной площадке, ладно?
— Почему там, можно выйти вместе из дома… — возразил Олав, но я не дала ему продолжать:
— Пока!
Маме я сказала:
— К сожалению, придется ненадолго уйти. Вернусь через четверть часа.
— Куда же ты так поздно?.. — хотела было удержать меня мама, но я сказала всем вежливо «До свиданья!» и скрылась в своей комнате.
Та-ак! Полиэтиленовая сумка больше не понадобится, бумажник свободно помещается за пазухой. Я обязательно должна успеть раньше Олава к школе, к той старой липе, под которой трава не скошена. Вернее, там не трава, а тонкие высокие стебли гусиного лука, который еще называют «весенней золотой звездой». Эта старая липа с корявым стволом — самое красивое, по-моему, дерево на школьном дворе, и я не знаю, где можно потерять бумажник, но чтобы найти его, лучшее место — трава под липой. Как дочь Деда Мороза я не сомневалась, что Олав со своей Леди через десять минут найдет «МАМЫ КАШЕЛЕК» Мадиса, хотя на улице уже стемнело.
А с этим нестабильным Тынисом, который, как считает завуч Тали, до смерти боится темноты и расстроил в городе свои нервы, мы еще разберемся… впоследствии!
Сунув бумажник за пазуху, я тихонько вышла из дома и побежала к старой липе…
ПРИДУМАЙ ЧТО-НИБУДЬ, МАДИС!
1
Сколько я помню, в нашей школе всегда первого сентября торжественный акт начинался с сильным опозданием. Явиться-то всем ученикам бывало велено, конечно, к половине девятого, и все аккуратно являлись, но если акт начинался в девять, так это еще хорошо. Может быть, учителя хотят таким способом придать нам смелости, обнадежить, мол, смотрите, на сей раз нам предстоит приятный, ленивый и беззаботный год, и ни один учитель не станет в нынешнем году придираться к такой мелочи, как точное начало учебного дня. Будем приходить в школу, когда кому хочется, немножко позанимаемся, если возникнет желание… Мы, ученики, дарим классным руководителям цветы, а они каждый раз улыбаются и хвалят: «Ну до чего же ты за лето прибавил в росте! Прямо-таки взрослый мужчина!»
Да-да, тот, кто верит, что такой благодушный праздник цветов будет длиться долго, окажется сильно разочарован. Сразу же после окончания торжественного акта все классные руководители проводят свои первые суровые диктанты: «Понедельник. Математика, английский язык, русский язык, пение, спевка хора. Вторник. Математика…» Ни в одном учебном году не было в расписании ни урока дарения цветов, ни урока похвал, за то, что вырос, а надежды на то, что уроки по какому-нибудь предмету будут начинаться на полчаса позже, не питает даже собака Олава, Леди, которая каждое утро провожает его в школу.
Но до чего же приятно в ожидании начала акта вести разговоры в зале с мальчишками! Говоришь, говоришь, но когда вдруг неожиданно замолчишь, услышишь гул других разговоров, в которых ухо простого смертного не различает ни единого слова: куршур-сс-мур-тир-паламлал-тиша — рас — фас-шшш! Словно за лето ученики и ученицы научились какому-то кур-шур-мур-фасскому языку! По меньшей мере семьдесят ртов говорят одновременно, у каждого есть, как он считает, что-то важное, о чем рассказать, но все эти новости, вместе взятые, производят шум, гул, шорох. Время от времени в дверь зала заглядывает кто-нибудь из учителей с торжественным видом и вызывает кого-нибудь из зала. Позже одна из вызванных вручает первоклассникам цветы, другой звонит в колокольчик, третья читает стихи… Меня до сих пор ни один учитель ни разу из зала не вызывал, и правильно делал. Я не умею совать в руки малышам цветы, как положено, а в школьный звонок прозвонил бы так обстоятельно, что потом пришлось бы делать ему капитальный ремонт, а из стихов я запоминаю только мужественные или смешные, вроде «Мы — мужчины, сильны, как зубры» или «Смекалистый клоп на коньках на катке…». Хотел бы я видеть учительницу, которой понравилось бы чтение таких виршей первого сентября! Парни надорвали бы животики от смеха, если бы я вышел декламировать, а родителям первоклашек я бы испортил благоговейное настроение, и они мне задали бы… Конечно, я бы в жизни не осмелился выйти перед всей школой читать стихи, это ясно, но мне иногда нравится представлять себе, что случилось бы, если бы я сделал что-то совсем иначе, чем обычно делается. Что случилось бы, если бы вдруг пол зала стал потолком и Земля потеряла бы силу притяжения? Что было бы, если бы все учителя пришли сейчас в зал в костюмах ряженых и принялись бы танцевать? Что случилось бы, если бы я взошел на трибуну и внес предложение отложить начало учебного года на месяц? Что стали бы делать, если бы между учительской и залом вдруг появился глубокий ров, наполненный ледяной водой?
