Тамара Крюкова - Триптих в чёрно-белых тонах
— Мне тебя очень не хватало, — сказала Клавдия.
— Мне тебя тоже, Принцесса.
Вадим подвёз её до дома. Сказочный вечер закончился. До понедельника оставалось четыре долгих дня. По мере того как проходил наркоз его поцелуев, возвращалась боль. Мысли блуждали от Вадима к Савве. Моменты торжества, когда она ощущала себя Золушкой, встретившей прекрасного принца, чередовались с приступами отчаяния. На выходных Золушке придётся опять в одиночестве коротать время у закопчённого очага. Но хуже всего была гнетущая тревога о Савве. Что с ним? Где он? Куда переехал и почему не звонит? Думает ли о ней, или...
ГЛАВА 32
Проснувшись, Клавдия лежала с закрытыми глазами и мысленно проживала вчерашнюю встречу с Вадимом. Странно, но она не могла его чётко представить. В памяти возникал лишь смутный образ некоего мужского идеала. Всякий раз, когда она старалась его разглядеть, знакомые черты размывались и таяли.
Мама в очередной раз крикнула с кухни, что пора вставать. Клавдия нехотя открыла глаза. С полки на неё смотрел белый медвежонок с полосатым шарфиком. Мысли о Вадиме тотчас улетели, как стайка вспугнутых птиц. Вместо них вернулось удушливое чувство вины.
Клавдия засунула медвежонка в шкаф, но легче не стало. Савва незримо находился рядом. Страх возвращался. Когда-то они с Саввой создали особый мир для двоих, куда не допускали чужаков. Теперь это обернулось тем, что Клавдия не знала ни одного человека, у кого можно было бы справиться о Савве.
По дороге в университет она пропустила пересадку и вдруг подумала, что это не случайно. До училища Саввы шла прямая ветка. Только там она могла хоть что-то выяснить.
Когда она вышла из метро, шёл снег, но не кружевной и пушистый, как зимой. Колкие снежинки походили на манную крупу. Они сыпались с низкого, серого небосвода, тщетно пытаясь перекрасить город в белое.
Манна небесная, подумала Клавдия. Снег был их негласным талисманом. Он выпадал в самые волшебные моменты жизни. Она подняла лицо к небу и подставила ладони, словно надеялась набрать пригоршню счастья. Мне нужно немного. Только увидеть Савву. Только бы знать, что с ним всё в порядке. Пожалуйста... Пожалуйста... Пожалуйста...
Снежинки жалили щёки и таяли. Лицо и руки стали влажными, но в пригоршне не осталось ни толики небесной манны.
Люди обходили стороной странную девушку, застывшую посреди тротуара с воздетыми к нему руками, то ли обкурившуюся, то ли со сдвигом. Непонятное пугает. Стая не любит отщепенцев.
Клавдия не обращала внимания на косые взгляды, как не замечал бы их Савва. Она шла к нему, и только это сейчас имело значение.
Чем ближе она подходила к зданию училища, тем больше её охватывало волнение. Помедлив перед входом, Клавдия робко зашла внутрь.
Занятия уже начались. Клавдия прошлась по пустынным коридорам и задержалась возле деканата. Можно было зайти туда и навести справки, но это потребовало бы ответных объяснений. Она пошла дальше, мимо череды закрытых дверей. Савва мог находиться за любой из них, или его нет в стенах этого здания? Клавдия наткнулась на расписание. Отыскать нужную аудиторию оказалось несложно. Она уселась на подоконник и приготовилась ждать перерыва между лекциями.
Со звонком из кабинетов хлынул народ. Коридор заполнился шумной толпой. На Клавдию никто не обращал внимания. В традиционных джинсах она была одна из многих, без лица и без индивидуальности. Мимо проходили такие же девчонки и ребята.
Клавдия вдруг поняла тщетность своей попытки отыскать Савву. Он никогда не отличался примерной посещаемостью. Если он перестанет ходить на лекции, никто не забьёт тревогу. Её исчезновение из университета уж точно осталось бы незамеченным. В этом было что-то пугающее и неправильное.
Она вглядывалась в лица сокурсников Саввы. Поток схлынул. Клавдия заглянула в опустевшую аудиторию. Последняя надежда угасла.
— Клавдия? — оклик застал её врасплох.
Как она могла пропустить Савву? Или ошиблась аудиторией?
От радости и неожиданности ноги у неё стали ватными. Она обернулась. Савва стоял перед ней, живой, невредимый и такой родной. Клавдия в порыве бросилась к нему. Она обвила его шею руками и крепко прижалась, как будто хотела убедиться, что он не видение, а человек из плоти и крови.
Никто из студентов не обращал внимания на обнимающуюся парочку. Успокоившись, Клавдия вдруг осознала двусмысленность своего жеста. Она смутилась и отстранилась.
— Ты где был?
— Какой ответ ты предпочитаешь: на земле или в своём костюме?
— Ты можешь не шутить хотя бы сейчас! Уехал и даже не предупредил. Я звоню, прихожу. Тебя нет. Сосед сказал, что в квартире вообще никто не живёт.
— Какой сосед?
— Старик, патлатый такой.
— А-а это, наверное, Степаныч. Не слушай его. Он человеконенавистник. Почему-то решил, что я устроил в доме притон. Даже в милицию жалобу писал.
— Значит, ты никуда не ездил?
— Переехал на время к сестре. Цветы поливать. Она в отпуске.
— Мог хотя бы на звонки отвечать.
— Телефон разрядился. А зарядку забыл дома.
— Я думала, что-то случилось, чуть с ума не сошла.
Савва улыбнулся.
— Чему ты радуешься? Что смешного? — рассердилась Клавдия.
— Так. Подумал, если бы ты сошла с ума, то у нас было бы что-то общее. Два психа — это уже мини-коллектив.
— Ты неисправим. Неужели ты не можешь хотя бы раз поговорить серьёзно?
— Серьёзные разговоры всегда как-то грустно оканчиваются, — сказал Савва и добавил: — Прости, я не думал, что ты будешь меня искать.
— Не думал он, — проворчала Клавдия, но злость улетучилась: — Пожалуйста, не делай больше так. Не исчезай.
— Хорошо, — кивнул Савва.
— Никогда.
— Никогда, — повторил он. — Как у тебя дела?
— Нормально. А у тебя?
— Тоже, — сказал он.
Если норма — это ночами без сна бродить из угла в угол, зная, что завтра никто не позвонит в дверь. Если норма — это обходить стороной давно знакомые и любимые места, потому что там каждый кирпич дышит памятью о ней. Если норма — это пытаться забыть и в то же время тщетно цепляться за любое воспоминание. Но всё это по умолчанию.
На свете довольно мало людей, кто живёт и дышит в унисон. Для многих одиночество является нормой, даже если они делят с кем-то кров и обязанности. И уродство становится нормой, если оно присуще большинству, как в Китае считались нормой искалеченные ноги у женщин.
Клавдия не знала, что ещё сказать. Разговор не клеился. Впрочем, чего она ожидала? Что Савва будет изливаться, как ему плохо без неё? А может, она лишь вообразила, что много значит в его жизни? В чувствах и мыслях опять царил разлад. Клавдии хотелось, чтобы у Саввы всё наладилось и её отпустило чувство вины. Но как смириться с тем, что он будет зажигать свечи для другой девушки?
— Не хочешь на выходных пройтись, как раньше? — неожиданно для себя предложила она.
— А твой парень? — спросил Савва.
— Занят по работе. Но ты не думай, я не поэтому. Просто я соскучилась по нашим прогулкам.
Они бродили по центру Москвы. Всё было, как раньше. Или почти как раньше. Тихими улочками они прошли к храму с необычным декором в виде фруктов и цветов. Его венчал крошечный купол, похожий на пламя свечи.
— Какая странная церковь, — сказала Клавдия.
— Архангела Гавриила. В народе Меншикова башня. Пример посрамлённого тщеславия.
— Почему?
— Меншиков приказал построить её выше колокольни Ивана Великого, но во время пожара три верхних деревянных яруса обвалились. Хочешь, зайди, поставь свечу и загадай желание.
Клавдия помотала головой. Её желания не мог исполнить никто. Разве могли Вадим и Савва бок о бок существовать в её жизни? Такие разные они оба были ей необходимы.
Савва излучал надёжность. Впервые за последние дни, полные волнений и переживаний, Клавдия купалась в тихой радости. Она устала от бурь и потрясений, но отчего же её так притягивал Вадим? С ним спокойствие рушилось, и каждая встреча была потрясением. Он будил в ней чувства, о которых она не подозревала и которых побаивалась.
— Иногда мне кажется, что я хочу слишком многого, — сказала Клавдия.
— Все мы хотим слишком многого. Но кто знает, что такое слишком?
— Ты не жалеешь, что сделал меня такой? неожиданно спросила она.
Савва пожал плечами.
— Ты всегда была такой. Я просто помог тебе выйти из толпы.
— Но если бы...
— История не знает сослагательного наклонения, — грустно улыбнулся Савва и, чтобы сменить тему, показал на старую постройку: — Смотри, как просел дом.
— Ничего себе! Как же там живут? Второй этаж прогнулся дугой. Наверное, мебель скатывается к центру.
— В Австрии жил архитектор, который считал, что прямая линия противоречит природе. Он даже построил в Вене дом, где нет ни одной прямой или параллельной линии. Его так и называют по имени архитектора — дом Хундертвассера.
— Ты бывал в Вене?
