Ростислав Кинжалов - Воин из Киригуа
На мгновение имя Иш-Чебель-Йаш отдалось в сердце Хун-Ахау глухой болью; залитая лунным светом вершина пирамиды и лицо Эк-Лоль с чуть грустной улыбкой на губах… А внизу ожидающие их Цуль и маленькая Иш-Кук… Как давно это было, и как далек отсюда Тикаль! Забыть! Забыть! Что это говорит идущий рядом с ним старик?
— Ведь она-то и обнаружила вас, — продолжал На-Цин, — когда собирала ягоды в лесу. Вы были около купальни бога грома…
— А что это за купальня? — поинтересовался юноша. — В Тикале я никогда не слышал о таких купальнях.
На-Цин горделиво поднял голову.
— Поистине несправедливость царит в мире! И Тикаль еще называют оком и главой вселенной, а там, оказывается, нет даже купальни для божеств! Вы, тикальцы, очень самоуверенны и считаете себя лучшими людьми мира. А купальни у вас нет! Отсюда и идут ваши несчастья, о юноша, я еще не знаю твоего имени. Нет, око и глава вселенной — это не Тикаль, а, конечно, наш могучий Копан…
— Подожди, почтенный На-Цин! — забыв о вежливости, перебил старика Хун-Ахау. — Почему ты говоришь «Копан»? Ты ведь сказал нам, что мы оказались в царстве Киригуа?
— Да, мы живем около Киригуа, — согласился На-Цин, — я сказал тебе правду. Но разве ты не знаешь, что правитель Киригуа давно заключил дружественный союз и поклялся в верности могучему правителю Копана, великого города, находящегося неподалеку от Киригуа? Вы плохо знаете мир, самоуверенные тикальцы! Может быть, ты вообще ничего не слышал о Копане?
Перед взором Хун-Ахау пронеслось лицо умирающего Укана. Так, Ах-Мис и он волей случая оказались где-то близко от родины их друга. Надо будет отыскать здесь его семью!
— Ты ошибаешься, почтенный На-Цин, — сказал он мягко, — я много слышал о великом Копане, и у меня был даже друг родом из этого города. Не приходилось ли тебе встречать молодого купца по имени Укан? Так звали моего, увы, умершего друга.
На-Цин отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он, — Копан очень велик, и знать всех людей в нем невозможно. Кроме того, — прибавил он немного смущенно, — я был в Копане всего три раза за всю мою жизнь. Не так-то часто простой земледелец может бывать там!
— Если мы будем часто ходить в столицу, у нас не останется времени для работы, — неожиданно заговорил старший сын На-Цина. — А Копан с каждым годом требует себе все больше и больше! Тканей и пищи для жрецов и знати, рабочих рук для постройки храмов, для воздвижения стел, на которых каждые двадцать лет записываются важнейшие события, о которых мы сами мало что знаем. Разве что битвы, где нас убивают или мы убиваем других… А сколько наших детей увезли в Копан жрецы, чтобы принести их в жертву богам. И все это должны давать мы — подвластные Копану селения…
— Замолчи! Твои неумные и дерзкие речи к добру не приведут, — заворчал старик, испуганно глядя по сторонам.
— Не бойся, отец, нас никто не слышит, а думают так, как я, многие…
— Замолчи, говорю тебе! Вы, юноши, его не слушайте! И не повторяйте его глупых слов. — Старик побледнел, руки у него дрожали, он снова со страхом огляделся: нет ли кого поблизости.
Слова сына На-Цина как нельзя больше пришлись по душе Хун-Ахау. Но, пожалев старика и решив, что он еще успеет о многом поговорить с его сыновьями, Хун-Ахау постарался переменить тему разговора.
— Скажи мне, мудрый На-Цин, часто ли бог грома посещает свою купальню и в каком виде он появляется?
— Когда он бывает там, и часто ли, — этого знать нам не дано. А появляется он там в виде цветущего юноши с нефритовым топором в руке — символом своей власти, — так говорит наш жрец. А почему ты спрашиваешь об этом? — вдруг насторожился На-Цин. — Ты, может быть, видел его? Нет, этого, конечно, не могло быть, наше божество не захочет явиться чужестранцу!
— Нет, почтенный На-Цин, — успокоил старика с легкой улыбкой Хун-Ахау, — я никого не видел, да и купальни бога мы не знаем. Мы же никогда не были в этой местности!
— Это хорошо! — глубокомысленно заметил старик. — А то Иш-Кусам прибежала в селение страшно испуганная и сказала мне, что около купальни Тохиля бродят какие-то чужие люди. Я сразу собрал сыновей и отправился разыскивать дерзких нарушителей нашей святыни.
Хун-Ахау отметил про себя, что девушка не призналась старику в том, что произошло около купальни в действительности. И это обрадовало его, словно между ним и Иш-Кусам протянулась какая-то связывающая их ниточка. А как подходит этой девушке ее имя. Юноша припомнил ее быстрые, стремительные движения. Действительно, она походила на ласточку!
К концу беседы они вступили в селение. Оно напоминало Хун-Ахау его родную деревню, и сердце мучительно сжалось. Как неизгладима память о родине в душе каждого человека, и как его тянет в родные места, как бы ни хорошо ему было на чужбине! Простые хижины, крытые пальмовыми листьями, тропинки, протоптанные босыми ногами среди упрямой травы, казались юноше не только роднее, но и красивее тикальских дворцов и покрытых гладким цементом дорог. Между хижинами сновали маленькие молчаливые собачки — значит, голода здесь давно не было. И Хун-Ахау принял окончательное решение: просить у батаба разрешения остаться здесь, в этом тихом селении, и жить жизнью земледельца, жизнью своих предков. В том, что такое решение придется по душе и Ах-Мису, Хун-Ахау был уверен.
Батаб селения Чаламте, невысокий, тучный, задыхающийся после каждой сказанной фразы человек, встретил так неожиданно появившихся у него чужеземцев спокойно и приветливо.
Хун-Ахау совсем не хотелось испытывать эту приветливость или навлечь на себя и своего спутника неудовольствие батаба. Поэтому его повествование о прошлом мало походило на точный отчет. Юноша сообщил Кавоху (так звали батаба), что он и его брат Ах-Мис находились в числе воинов, сопровождавших большой торговый караван, отправившийся из Тикаля на побережье за солью. В горах, ночью, на них напали, караван был разграблен, а он тяжело ранен. Брату удалось его спасти и выходить. Они долго скитались в горах, потеряв направление. Но потом к ним неожиданно пришла удача: они нашли в русле горной речушки несколько кусков нефрита… Вот самый большой и красивый…
Хун-Ахау вынул из мешка большой кусок нефрита, подал с поклоном Кавоху. Глаза батаба блеснули. Он быстро схватил камень, взвесил его на руке и сказал значительно:
— Теперь я вижу, что вы хорошие люди! Что же вам надо от меня?
Как бы в рассеянности Кавох положил около себя камень, а через секунду задвинул его за спину.
Хун-Ахау понял, что дело сделано. Поверил ли батаб в рассказанную им историю или нет, однако было видно, что расставаться с драгоценным подарком он не собирается. И юноша уже более уверенным голосом попросил правителя селения разрешить им остаться в Чаламте и быть земледельцами.
Батаб задумался.
— Хорошо, — затем сказал он, — пусть будет так. В нашем селении есть одинокий старик Чинаб, потерявший сына. Если он согласится вас усыновить, то все устроится к лучшему. — Кавох повернулся к сыновьям На-Цина, еще стоявшим около неожиданных гостей: — Пусть кто-нибудь из вас сбегает в поля, разыщет Чинаба и приведет его сюда. Быстро!
Чуэн, младший из братьев, рванулся как испуганный олень. Батаб проводил его довольным взглядом.
— Меня слушаются без возражений, — сказал он, переводя снова взгляд на лица пришельцев, — запомните это! Конечно, чтобы вас усыновил Чинаб, требуется еще согласие членов его рода и совета старейшин нашего поселения, но я думаю, что возражений не будет! — Кавох чуть заметно улыбнулся. — У тебя есть еще нефрит? — спросил он неожиданно Хун-Ахау.
— Да, еще два куска, — ответил юноша.
— Давай их мне, — приказал батаб, — на один мы устроим праздник всему селению, когда вы станете членами рода Чинаба, а другой я буду хранить для тебя в своем доме. Еще настанут времена, когда он тебе понадобится.
Хун-Ахау молча вручил Кавоху оставшиеся куски драгоценного камня. Батаб обратился к Ах-Мису:
— А ты согласен? Почему ты все время молчишь?
Ах-Мис переступил с ноги на ногу, шумно проглотил слюну, вздохнул и наконец сердито ответил:
— За меня говорит мой брат! Раз ом сказал, то я согласен!
— А думает за тебя тоже твой брат? — с ехидцей поинтересовался батаб.
— Да! Хун-Ахау думает и за меня, — простодушно ответил Ах-Мис.
— Какое счастье выпало Чинабу, — обратился Кавох к На-Цину, — сразу два сына, и один из них умный, а другой очень сильный!
Ни На-Цин, ни Хун-Ахау не успели ничего сказать на это замечание, как вдруг Ах-Мис добродушно прогудел, обращаясь к батабу:
— Ты еще не знаешь, почтенный батаб, как умен Хун-Ахау. Подожди, скоро он будет думать и за тебя! Он может, он все может…
И утомленный непривычно долгой для него речью, оборвав ее, великан махнул рукой.
