Георгий Кубанский - Тайна реки Семужьей (Художник Е. Селезнев)
31 м а р т а. Вторую неделю сидим взаперти. Волны укрыли нас от мира и мир от нас. Хоть и не так велик ветер, а не выйти из нашей тайницы. Что творится на грешной земле? Остаемся в полном и тягостном неведении. Отдохнули мы от тяжких испытаний телом. Но душа мятется против несправедливости, злой судьбы…
14 а п р е л я. Нас ищут. Вчера Ферапонт Михеич и Димитрий приметили на взгорбке двоих красных. С оружием. Обоих прибрал Ферапонт Михеич. Истинно солдатский глаз. Одному попал повыше брови. Второй бежал и получил пулю в спину. Добил его прикладом Митька. Оставить их на горе было нельзя. Навязали покойникам камни. Отпели их, как сумели, и сбросили в море.
…Ферапонту Михеичу за преданность и верную службу не фельдфебелем быть в тюремной охране, а на моей должности — урядником в хорошем месте. Так я ему и сказал. Порадовал служаку…
22 а п р е л я. Пришли еще трое. Верно, искали тех, кто уже успокоился в море. Ферапонт Михеич допустил их до самого берега и тут, меж утесами, положил тремя пулями. Трупы сбыли в воду. С камнями со дна морского не поднимутся и новых к нам не приведут. Хватит там нечисти морской, чтобы разделаться с нечистью земной, дерзнувшей поднять руку на мирное наше житие…
24 а п р е л я. Достойно удивления письмо, что нашел я в кармане одного из казненных Ферапонтом Михеичем. Дерзновенное письмо и непонятное. Пишут в нем о каких-то победах большевиков на Мурмане. Поминают Совдепию [14]. И вовсе непонятно другое. На конверте штемпеля: вологодский и мурманский. Как могло попасть письмо из Вологды в Мурманск? Чего смотрят союзники и наши власти? Об раздумьи своем молчу и терзаюсь тайно…
6 м а я. Пришлось потрудиться всем троим. Шестерых инородцев прибрали. Лопари или самоеды — не разобрали толком. Били издали с трех укрытых позиций, дабы некуда было инородцам скрыться. Двое имели ружья, но худые (пистонки) и ущерба нам не причинили. Взяли у них сухарей запас и муки порядочно. Это хорошо. А то вовсе приходилось жаться с каждым куском сухаря…
10 м а я. Четвертый день читаю куски газет, найденные у инородцев. Читаю и дивлюсь свыше всякой возможности. Пишут в них о мурманском Совдепе, поносят законные власти и особенно наше ведомство. Поминали и нас, побитых в тундре. Пишут так: никто из карателей не ушел от суда народа. Это хорошо. Значит, не знают большевики, что мы живы. Выходит, что и не искали нас вовсе. Таю страшное сомнение: а есть ли на Мурмане законные власти?..
26 м а я. Давно не писал ничего. Не могу. Душа мятется. От пещеры, моря, пищи дурной. Сидим вроде псов в яме. Грыземся. Вчера Ферапонт Михеич прибил прикладом Димитрия. Заподозрил в нем плохой умысел. Сказал: «Врешь. Не вернешься ты к людям, покамест живы большевики». Митька плакал…
3 и ю н я. Димитрий отказался стрелять в ходившего по берегу лопаря с арканом. Говорил о милосердии. Надобно присмотреть за ним. Не умыслил бы противное. О милосердии и мы понимаем, да время-то какое! Лопаря пришлось прибрать мне. Сам же проводил его на дно.
9 и ю н я. Взяли троих с дорой [15]. Приехали к птичьему базару обирать пух — и сами остались без перьев. Допрашивал их Ферапонт Михеич. Вести страшные. Предали нас союзники. Ушли с Мурмана и бросили нас на поток. Отпевал взятых с доры Ферапонт Михеич. Ночью не спал я. Не верю, не верю и снова не верю! Еще неделя, другая, от силы месяц — и рухнет большевистский содом, рассыплется в прах. Дождемся и мы своего светлого дня…
12 и ю н я. Вторую ночь не спим с Ферапонтом Михеичем. Слушаем Димитрия. Бормочет ночами он. Схватывается. Разве заснешь с таким? И отпустить его с глаз нельзя. Не напрасно бил его Ферапонт Михеич…
18 и ю н я. Пришлось Димитрия Огурцова порешить. Столкнул его в море Ферапонт Михеич. Митька цеплялся за камень, просил не кончать его, обещал служить преданно, как и прежде, без рассуждений. Ферапонт Михеич сказал: «Все там будем, Дмитрий. Отходи с миром». И ударил его прикладом. На сказанное мной: «Отпеть бы надо Димитрия», Ферапонт Михеич ответил непотребными словами…
И ю л ь. Д е н ь н е п о н я т н о к а к о й. Снова томил нас в темнице ярый шторм. Не знаю, как мы выдержали его и сколько он был. Сбились с исчисления дней. Хорошо Димитрия покойного с нами не было. Без него легче.
С п у с т я ш е с т ь д н е й. Сняли вчера охотника. Живым не дался. Располагали мы узнать от него число — и не пришлось.
П р и м е р н о н е д е л ю с п у с т я. Ферапонта Михеича бьет злая цинга. Спит он вполглаза. Наган из руки не выпускает. Обидное недоверие. Надобно лучше приглядывать за ним. Как бы не умыслил против меня худое. Для него чужая жизнь — пустяк. Хорошо бы отобрать наган у него. Зачем он больному?
Ч и с л о и м е с я ц н е и з в е с т н ы. Ходил в мокрую низину искать дикий лук. Попутно взял у пастухов хлеба и муки. Чум сжег. Пускай думают, что в пожаре сгинули. Инородцы не разберут.
Л и б о а в г у с т, л и б о с е н т я б р ь. Ферапонт Михеич не поднимается с подстилки вовсе. Вчера грозился на меня, кричал: «Я все понял, все вижу». Опасный человек. Спим в разных концах пещеры. Он — возле самого входа, я — в верхней малой пещерке. Ферапонт Михеич ко мне не взберется. Сил не хватит. И пулей не достанет снизу. Место мое укрытое.
Н а в е р н о, с е н т я б р ь. К Ферапонту Михеичу не подойти. Ночью он дважды стрелял и кричал. Мнилось ему, будто я близко. Господи! Будет ли конец тяжким испытаниям?
М е с я ц н е п о н я т е н. Пропадает Ферапонт Михеич! Какой достойный человек и во что он обратился! Наган по-прежнему из руки не выпускает. Пройти мимо него к выходу нельзя. Смерть для такого будет великой господней милостью…»
Чем дальше читала Наташа дневник, тем тяжелее становилось ей. Сарыкин раскрывался в нем все откровеннее. Словно от крови разбухли слипшиеся страницы. О крови напоминали и рыжие чернила и пятна. С каждой новой строкой все отчетливее вырисовывался страшный облик озверевшего существа, потерявшего все человеческое: веру в будущее, цель в жизни, надежду. Их сменили первобытные инстинкты самосохранения и убийства. Впрочем, убивал он даже не ради самосохранения, ибо гибель надвигалась на него неотвратимо. Убивал он только потому, что умение наводить винтовку и спускать курок было последнее, что осталось в нем от человека. И он пользовался своим умением со звериной хитростью, оставаясь невидимым для чужого глаза и сплавляя тела убитых в море. Изумительна была живучесть этого человека-зверя. Смог же он выдержать чудовищное одиночество в пещере!
Так вот почему боялся старый Каллуст идти на Дикий Берег!..
Прочитанное потрясло Наташу. Она не могла сейчас спокойно отдыхать и ждать дальнейшего развития событий. Ощущение совершенной ошибки все усиливалось. Перед глазами у нее стоял новый хозяин пещеры. Сазонов был опаснее того, звероподобного. Страшнее Сазонов был уже потому, что тот, одичавший Олексий Сарыкин давно истлел и ничего, кроме ненависти и омерзения, не вызывал, а Сазонов жил и действовал. Он умел приятно улыбаться, мог сердечно поговорить с человеком, пошутить с ним, расположить к себе. Свое духовное одичание Сазонов мастерски прятал под маской честного, неподкупного служаки, прикрывал хорошими чужими словами, фальшивой искренностью. Страшный человек! Сарыкин был силен своим животным умением скрываться от людей, Сазонов же не боялся людей. Он общался с ними, жил в их среде. И от этого хищник становился еще опаснее…
Наташа рывком поднялась с постели. Сбросила голые ноги с высокой кровати. Она вспомнила, где видела серые в черную полоску брюки. В пещере! В нише, где хранилось продовольствие и запасная одежда. Значит, Сазонов видел, как они вышли из пещеры, вернулся туда, переоделся и отправился за ними по пятам к погосту!..
Наташа быстро оделась. Постучала в окно. Девчушка убрала со двора собаку.
— Где следователь с милиционером? — спросила у нее Наташа и, заметив недоумение на ее лице, пояснила: — Где начальники из района?
— В клубе, — ответила девочка. — И разбойников туда повели. Хочешь поглядеть на них? Не ходи. Прогонят. Нас уже прогнали…
Наташа и сама не помнила, что ответила девочке. Она спешила к обшитому тесом большому дому с выцветшим кумачовым флагом на невысоком шпиле.
В длинном и узком коридоре Наташу остановил Прокофий Суфрин.
— Вам кого? — спросил он и ловко козырнул, щеголяя армейской выправкой.
— Мне к следователю.
— Товарищ Долгушин занят, — ответил Суфрин. — Попрошу вас подождать.
— Мне надо сейчас! — настаивала Наташа. — Немедленно!
Суфрин взглянул в разгоряченное лицо девушки с волевыми, надломленными уголком бровями.
— Ничего не могу сделать… Приказание такое. Придется вам обождать, — сухо повторил он.
Настойчивость не помогла. Наташа села на подоконник и прижалась горячей щекой к прохладному стеклу.
Глава тридцать четвертая
