Геннадий Прашкевич - Война за погоду
Несложная задача, но поземка метет, бросает снег в лицо, а снег почему-то не тает. Только вспыхивает и светится. Будто светящееся молоко пролили под ноги. И ноги светятся. И рукавицы, и малица. А с перевала, на который поднялся Вовка, видна впереди белая ледяная стена тумана, будто из гигроскопической ваты. И туман этот клубится и пенится, хотя стоит вертикально, не приближаясь и не отдаляясь, широко отгораживая остров от моря. И выступает из белой клубящейся массы край поблескивающего металлом гигантского диска. Такой блеск Вовка видел однажды на американской машине линкольн, подъезжавшей к Смольному. И в сне своем Вовка прямо застывал на месте. Ну, не может такого быть! Или на подпорках должен стоять диск, или должен вращаться! А подпорок не было. И диск не вращался.
Прикинув размеры, Вовка ужасался еще сильней.
Диск, похоже, достигал метров триста в диаметре! И в толщину не меньше пятнадцати! Что-то совсем бессмысленное и ужасное – ни корабль, ни дирижабль. И тишина над долиной такая, что Вовка как бы понимал – вот вышел он на военную тайну. Не зря запрещали ему спускаться с буксира!
Тихо-тихо отступил он с ледяного перевала.
Такие сны…
8
С зимовкой Вовка бы справился.
Варить обеды? Пожалуйста! Ходить на охоту? С превеликим удовольствием. Снимать показания приборов? Да нет проблем! Хоть все четыре раза в сутки – в час ночи, в семь утра, в час дня и в семь вечера.
Он справится.
Он даже заниматься готов, раз уж маме нужны его занятия.
Вернется на материк, сдаст все экзамены экстерном, в том числе радиотелеграфисту. А сейчас главное – обеспечить бесперебойную работу метеостанции Крайночного. Фронт должен регулярно получать северные сводки. Никто не должен в будущем упрекнуть Вовку в том, что в самый разгар наступательных боев одна тысяча девятьсот сорок четвертого года, когда смелые советские бойцы подошли к границам Восточной Пруссии, захватили важные плацдармы в Польше на Висле, освободили Молдавию и восточную часть Прибалтики, он трусливо отсиживался в безопасном бараке бабки своей Яны Тимофеевны.
«При могиле деда…»
Оно, конечно, нехорошо начинать новую жизнь с обмана, прятаться, заставлять людей волноваться. Но я стахановским трудом смою свою вину! Сами зимовщики скажут еще мне спасибо!
Эти мысли немного успокоили Вовку, но на душе скребли кошки.
И еще как скребли! Он и проснулся от скрежета и скрипа.
Вытаращил глаза. Только что снился ужасный металлический диск, торчащий из стены тумана, и сразу скрежет! Вскинулся на подвесной койке, так что с груди сползло верблюжье одеяло, но, конечно, никаких кошек в каюте не оказалось. Это в десятке сантиметров от Вовкиного уха, за металлическим корпусом буксира, там, где раньше побулькивала, шипела забортная вода, сейчас, леденя душу, скребло что-то твердое, угрюмое, притиралось со скрежетом к бортам. «Мирный» то сбавлял ход, то кидался вперед, как собака из алыка.
Вовка повернул голову, но мама спала.
Она спала на левом боку, набросив поверх одеяла аккуратную меховую малицу. Глаза закрыты, по щеке рассыпались рыжие кудряшки. Тяжело, как золотая, лежала на подушке рыжая коса. «Почему рыжих дразнят? – в который раз удивился Вовка. – Они же красивые!» И тихонечко позвал:
– Мама…
Но она вздохнула.
И он пожалел ее. Пусть спит.
Чего только не видели они в последние три года! Эвакуация… Медленные поезда… Холодные теплушки… Чужие квартиры… И работала мама сперва не на метеостанции, а на стройке… Это потом вспомнили в Главном Управлении Главсевморпути о Клавдии Ивановне Пушкаревой, когда понадобилось снять зимовщиков с Крайночного.
«Но вспомнили!» – успокоил себя Вовка.
И соскочив с койки, прижался лбом к иллюминатору.
Ого! Он даже не сразу понял, что происходит. Тяжелые зловещие раскаты глухо ворочались над морем. Погромыхивало вдалеке, но как бы приближалось. Но дыма не видно, и кораблей не видно. Огонь шел беглый, потом залпами. Била бортовая артиллерия. И вдруг ахнуло, сразу покрывая все. Ужасно, не представимо ахнуло. Заложило уши. Мама вскинулась:
– Что? Что? Главный калибр?
Выскочили наверх.
Капитан Свиблов угрюмо стоял на мостике, играл белым шарфиком.
В черном бушлате, в меховой шапке на голове, в тяжелых кирзовых сапогах прогуливался по баку боцман Хоботило. Сплюнул, увидев Вовку. Военная тревога не была объявлена, хотя главный калибр грохотал где-то совсем рядом. Радист выскочил на мостик и что-то передал капитану Свиблову, наверное, радиоперехват. Все было, как всегда, только катились в воздухе отзвуки артиллерийской пальбы, да за крутым, нависшим над водой бортом неслись, отставая, колотые льдины, то белые, то лиловые, будто облитые чернилами. Со скрежетом они цеплялись за металл борта, ползли вдоль него, крошились, подныривали под толстое брюхо. Буксир бодался, вспарывал бронированным носом узкие поясины льда, упорно продирался к цели.
– Когда успело натащить столько? – удивилась мама.
– Ночью, наверное.
Вовка не понимал спокойствия взрослых. Ему казалось, что они притворяются. Рядом пальба идет, а они льдом интересуются.
– Мама, – тихонько напомнил он. – Стреляют.
Мама покачала головой:
– Да нет. Миловал Бог.
– Как это миловал?
– Тут район такой. Читал ведь про необъясненные атмосферные явления? Читал, читал, я видела книгу в твоих руках. Ну. должен знать, что такие явления иногда бываю очень шумными. Так что спускайся в каюту. Леонтий Иваныч обещал погонять тебя по немецкому.
И добавила, засмеявшись:
– Тертюха…
– Какая еще тертюха?
– Лед такой. Видишь, за бортом ледяную кашу?
9
По грубым командам боцмана, по грохоту сапог на палубе Вовка с тоской и восторгом понял, что «Мирный» действительно подошел к острову. Но сидел перед ним на рундуке Леонтий Иванович и остро поблескивал стеклами очков в железной круглой оправе.
Тире точка тире…
Вот тоже!
Мама наверху со снаряжением возится, а Леонтий Иванович, так называемый мужчина, отнимает у Вовки время!
Точка тире точка точка…
«Ишь ведь, морзянкой долбит…»
Тире точка тире…
«Это же буква К…» – дошло до Вовки.
Точка тире точка точка…
«А это Л…»
Точка тире…
Точка тире тире…
Точка тире…
«Клава!.. Какая еще Клава?… – растерялся, не понял Вовка. – У него разве жена есть? Ее Клавой звать? Как маму?…»
Точка тире точка точка…
Тире точка тире тире…
Точка точка точка…
Тире точка тире тире
Точка точка…
как бы случайно в ответ отстучал он.
Вовсе не хотел дразнить Леонтия Ивановича, но само собой получилось – лысый…
– Готов? – остро глянул Леонтий Иванович.
И предложил, ухмыльнувшись, будто знал что-то такое про Вовку:
– Начнем с перевода. Согласен?
И медленно продиктовал:
– Спартаковцы – друзья народа…
Наверное, вычитал про такое в книжке.
– Спартаковцы – опора народа… Переведи…
«Почему у него такой взгляд?… Почему его все боятся и редко с ним разговаривают?… – никак не мог понять Вовка. – И о чем это он постоянно шепчется с мамой?…»
Было, сам слышал.
Девочка не бере —
Девочка на бе-ре?
Девочка на берегу
Собирает раковины.
Беленькие, сере —
Беленькие, се-ре?
Беленькие, серенькие,
Пестрые, караковые…
Очки Леонтия Иваныча поблескивали, а мама слушала, затаив дыхание, даже руки сжала.
Она, их пронзая,
Она, их пронза-я?
Она их пронизывает
Ниточкой оранжевою,
И сидит у мая —
И сидит у мая-я?
И сидит у маяка,
Никого не спрашивая…
Интересно, что за бортом сейчас?
Все еще тертюха или какая-нибудь склянка пошла?
И что это за атмосферные явления, которые лупят по ушам, как из главного калибра?
Точка тире точка точка…
Точка…
Тире точка…
Тире…
Точка тире точка тире…
Точка точка…
«Лентяй?…»
Кто лентяй? Я лентяй?
– Вот так-то, братец! – остро хохотнул Леонтий Иваныч, будто поймал его на нехорошем. – Хочешь стучать, стучи отчетливей. Заруби это на носу. И давай попробуем по-немецки?
Языком Леонтий Иваныч владел. Это точно. Но вопросы его становились все более бессмысленными. Например, он спросил, чем занимается белый полярный медведь в знаменитом зоопарке Гагенбека?
– Как это чем? – возмутился Вовка. – Развлекает фашистов!
– Ну и дурак! – заметил Леонтий Иваныч. Неясно было только, Вовку он имел в виду или медведя? Но, скорее всего, Вовку. – Отвечай на поставленные вопросы развернуто. Ошибешься, поправлю.
