Святослав Сахарнов - Трепанголовы
Шумели капли. Маленькие капли воды. Сорвётся капля с самой макушки, упадёт пониже на лист. А там, на листе, другая капля лежит. Сольются они, станет листу невмочь держать их, прогнётся и уронит — уже две капли. А там, ниже, четыре… восемь… И рухнул вниз дробный лесной водопад.
Послушал я и пошёл дальше. Шёл, пока не наткнулся на развалины. Видно, стоял здесь когда-то дом. Только, наверное, очень давно. Тут фундамент когда-то был, здесь — стена… Всё погребено в траве, сквозь пол деревья проросли, водой залит подвал.
Хотел я кирпич поднять, ухватился за него, а он развалился в руке — раскис.
Видно, здесь когда-то самые первые поселенцы жили. Лет двести назад.
Обошёл я развалины кругом. Куст, под кустом сухой кусок стены. На нём кто-то копотью вывел:
ЖИЛ В ЭТОМ ДОМЕ… фамилия неразборчиво и год: 1956.
Вот тебе и двести лет! Всего десять лет, как ушёл человек.
В лесу как в воде: что упало, затянулось травой, плесенью, мхом — утонуло, ушло на дно.
Десять лет — как десять метров глубины: кое-что ещё рассмотреть можно.
Пятьдесят — и следов не найти.
ЕЩЁ РИСУНОК
— Николай, там осьминога привезли! — сказал мне Дед.
— Где?
— На первом причале. На сейнере лежит.
Я схватил альбом и побежал.
У причала стоял малый рыболовецкий сейнер — МРС. На палубе в дощатой выгородке была навалена пластами рыба. Она тускло поблёскивала, как жесть.
Поверх рыбьих приплюснутых тел лежало что-то фиолетовое, в пятнах. Это был осьминог. Он скорчился, застыл и был похож на лепёшку студня.
Вот он какой!
Я спросил рыбаков:
— Можно мне его взять?
— Варить?
— Рисовать.
— Поздно. Мы уже на завод сообщили. Сейчас его заберут.
— Я недолго…
Осьминога вытащили на причал.
Он был вялый, ни одно щупальце не шевелилось. Глаз не было, только по бокам головы две плотно закрытые щёлки.
Я развёл щупальца, присел на корточки и стал рисовать.
На рисунке я сделал осьминога не таким плоским и дряблым.
По-моему, получилось хорошо.
Только кончил, пришли две женщины в ватниках, положили осьминога на носилки и унесли. Он лежал на носилках как пласт. Тело его в такт шагам тряслось и покачивалось.
Итак, ещё один рисунок! Есть ещё одно морское животное.
ПУСТАЯ КОМНАТА
Каждое утро, когда я шёл на катер и проходил ворота, меня останавливала старуха сторож.
— А, это ты, батюшка? Всё ходишь? — спрашивала она.
— Хожу.
— Всё общим житьём живёшь?
— В общежитии.
— А у меня комната пустая…
Старуха вздыхала.
Однажды я не выдержал.
— Бабушка, — сказал я, — не беспокойтесь, мне и там хорошо. А комната вам самой нужна.
— Не нужна теперь, — сказала старуха. — Сын прежде в ней жил.
— Он что — уехал?
— Погиб… Водолазом был… Прошлым летом погиб…
Старуха стояла в воротах и как-то странно, просительно смотрела на меня.
Я смутился.
— Если кому-нибудь понадобится комната, я скажу. Я обязательно пришлю таких людей к вам, — сказал я. — Скоро мои знакомые из Владивостока должны приехать.
Я сказал и подумал, что Букину и Лизе незачем останавливаться у кого-то на один день.
Просто мне хотелось ободрить старуху. Уж очень невесёлой она выглядела.
ПОД ВОДУ
На катер для меня притащили легководолазный костюм и помпу.
— Только сначала сдашь зачёты, изучишь правила, тебя осмотрит врач, — сказал Телеев. — Чтобы всё было в ажуре. А то отвечай за тебя.
— Отвечать всё равно придётся, — сказал Дед.
Он не очень-то верил, что на Чёрном море я уже опускался с аквалангом.
Для пробы меня опустили на пятнадцать минут около причала, на глубину три метра.
Сначала надели костюм. Он был как детская матрёшка: из двух половинок. Рубаха и штаны надевались на широкое стальное кольцо-пояс. Поверх пояса затягивалось второе кольцо. Половинки соединялись, прижимались друг к другу. Шлем у костюма был мягкий, похожий на капюшон, только с маской.
Меня одели и начали опускать. Опускали постепенно. Вода была мутная. Ничего, кроме обросшей ракушками причальной сваи, я не видел. С моря шла зыбь. Меня качало и ударяло о сваю. Стук головой, стук! Я сразу попросился наверх.
— Написано в инструкции: первый раз держать пятнадцать минут, — ответил по телефону Телеев.
На шестнадцатой минуте меня вытащили.
— Вот теперь можешь опускаться. Снимай и рисуй под водой сколько хочешь! — сказал Телеев. — Самочувствие как?
— Ничего. Сваи у вас что — железные?
— Железные.
— Чувствуется!
ЕЩЕ ТЕЛЕГРАММЫ
Не успел я прийти домой, как мне вручили новую телеграмму:
ТВОЮ ТЕЛЕГРАММУ ПОЛУЧИЛИ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДРОБНОСТИ РАБОТЫ
МАМА ЗИНАЯ ответил:
НАЧАЛ СПУСКИ УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ О СВАЮ
КОЛЯ«ВИСЮ»
Через два дня я опустился в водолазном костюме в море.
Мы работали у восточного берега острова.
Берег был пустынный.
На нём стояли, как изваяния, каменные столбы.
— На острове Пасхи в Тихом океане есть очень похожие фигуры, — сказал я, — только они изваяны рукой человека, а эти?
— Ветер да море, — сказал Телеев. — Бывает, заштормит, так их водой, как ножом, режет.
Он сидел на перевёрнутом ящике и отдыхал, прежде чем пойти второй раз под воду.
Одели и меня. Я взял фотоаппарат, мешочек из полиэтилена, выждал, когда запустят помпу, проверил телефон, закрыл окошко маски и полез за борт.
Последняя ступенька лесенки. Я шагнул вниз, за окошечком запузырилась вода.
Меня опускали, держа за шланг и сигнальный конец, Шапулин и Жаботинский.
Опускали быстро. Мимо прошёл чёрный катерный борт. Наискосок в сторону убежал якорный канат.
Из голубой тьмы вынырнуло и стало приближаться морское дно.
Я уже почти касался его ногами, как вдруг дикая боль вошла в уши. Будто в барабанные перепонки кто-то сунул по гвоздю и, проткнув их, стал сверлить мозг. Я закричал.
— В чём дело? — спросил Шапулин.
— Стой!
Спуск прекратили.
— В чём дело?
— Уши!..
Меня стали поднимать. Я не чувствовал ничего, креме боли в ушах. Только когда моё плечо стукнулось о дно катера, боль немного утихла.
— Ну как? — спросили по телефону.
Я молчал.
— Будете выходить?
— Повисю.
Я висел под катером, следил, как притупляется боль в ушах, и раздумывал: как надо говорить — «вишу» или «висю»?
Ни одного правила грамматики вспомнить под водой я не мог.
НАВЕРНОЕ, «ПОВИШУ».
— Давайте опускайте! — сказал я наконец. — Только осторожно.
Потихоньку, с остановками, меня опустили на дно.
Оно было покрыто крупной белой галькой. Кое-где среди камней росли кустики бурых водорослей. Пучеглазая камбала подплыла и легла рядом.
Она, наверно, первый раз в жизни видела человека.
Я присел на корточки, протянул руку и потрогал её. Рыбина не шевельнулась.
Я поднял бокс с фотоаппаратом, навёл его на камбалу, щёлкнул и сообразил, что не взвёл затвор.
Камбала терпеливо ждала.
Я снял её три раза подряд. Только тогда она уплыла.
ТОТ САМЫЙ ТРЕПАНГ
Кто-то схватил меня за ногу. Я вздрогнул.
Позади зелёной горой стоял Телеев. Через окошки в шлеме было видно, что он улыбается. На берегу или на катере я ни разу не видел, чтобы он улыбался, а тут под водой — пожалуйста!
Я уселся, вытянул ноги и стал фотографировать.
Я фотографировал, как работает водолаз.
Телеев брёл по дну, сильно наклонясь вперёд. Он шёл, как идут против ветра, рывками таща за собой шланг. В одной руке у него была питомза, в другой острый крюк с рукояткой — багорок.
Багорком он подбирал трепангов.
Трепангов было много. Они лежали толстые, шишковатые, припав плоскими животами ко дну.
Телеев подходил, накалывал трепанга, стряхивал его с багорка в питомзу. Мешок волочился за ним, как раздутая от проглоченной добычи змея.
Я пошёл было за Телеевым, но скоро отстал: не сразу понял, что идти надо, почти касаясь телом грунта, почти ложась и глубоко зарывая носки галош.
Каждый шаг давался мне с боя. К тому же я забыл, что меня держит на месте шланг.
— Потравить? — спросил наконец Шапулин.
— Потрави.
Он дал шлангу слабину, и идти сразу стало легче.
Я не захватил с собой багорок и помогать Телееву не мог. Я уселся около якоря. От него отходил вверх канат. Прямо надо мной на этом канате, как дирижабль на привязи, плавал катер.
Я снял его и стал собирать в пластмассовый мешок жителей морского дна.
Их я зарисую на палубе сразу же, как только поднимусь. Пока они живые, пока не изменили форму и цвет.
На камнях сидело несколько бурых актиний. При моём приближении они спрятали щупальца, сжались, замерли и стали похожи на грибы.
Лиловые, с красными пятнышками морские звёзды копошились среди камней.
