Виталий Коржиков - Солнышкин плывёт в Антарктиду
— И кроме всего, он мошенник, мошенник! — вспыхнул Пионерчиков, который до сих пор не оделся и держал в руках брюки.
— Так-ак, — сказал Моряков. — Так. Что же мы с ним сделаем?
— За борт его! — взмахнул кулаком Солнышкин. — А в лодку ему десяток сарделек и пять бутылок «Ласточки», как он когда-то Перчикову!
Артельщик, как толстый барбос, прижался к стене. Кажется, наступало время расплаты. Команда ждала решения.
Суровый Пионерчиков прошёлся по палубе и сказал:
— Вынесем выговор!
— За что? — взвыл артельщик, хотя сам чуть не обезумел от радости. Такое решение его устраивало.
— Так выбросим или выговор? — Моряков обвёл глазами команду.
— Выговор, — сказала Марина, — а ключи от артелки передать боцману.
— Протестую! — загнусавил Стёпка. — Я протестую!
Теперь-то он оставался на корабле. Ничего, лишь бы добраться до Жюлькипура, а там — он ещё поговорит с этими Перчиковыми-Пионерчиковыми. И вдруг, на удивление самому себе, Стёпка выпалил:
— Я протестую! Я объявляю голодовку!
— Что? — спросил Перчиков.
— Что-что? — повторил Солнышкин.
— Голодовку! — сказал артельщик и швырнул боцману ключи.
— Ну и обидел! — захохотал Мишкин.
— Врёт, — сказал Пионерчиков.
— А вы, — повернулся на его голос доктор Челкашкин, — а вы зайдите-ка, пожалуйста, на минутку ко мне.
— И ко мне тоже, — сказал Моряков и бросился в радиорубку.
Солнце село, на небе горели звёзды, и вот-вот должны были раздаться далёкие таинственные сигналы. Сигналы космической цивилизации.
СИГНАЛЫ КОСМИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Ночь была в тысячах мерцающих огней. Корабль тёрся щеками о бархатную темноту, за бортом мягко шелестела вода. Моряков любил такие часы. Тысячу раз он проходил под южными созвездиями, но всегда замирал перед этим небом и готов был снять свою капитанскую фуражку перед каждой далёкой звездой. Звёзды вежливо отвечали ему лёгким всплеском и заглядывали в рубку, словно просились в гости. Казалось, протяни руку — и какая-нибудь из них опустится на ладонь и начнёт удивительный рассказ.
Но это, конечно, только казалось.
Теперь звёзды должны были говорить в самом деле. И Моряков шёпотом спрашивал у Перчикова:
— Ну что?
— Молчат, — хмуро сдвинул наушники Перчиков.
— А может, что-нибудь с антенной? — спросил Моряков.
— Проверим, — сказал Перчиков и полез на стул, но руки его не дотягивались до потолка.
— Становитесь на плечи, — сказал Моряков и подставил спину.
Перчиков замигал.
— Не валяйте дурака, Перчиков, дорога каждая секунда!
Перчиков поставил ногу на могучее капитанское плечо и сразу услышал, как в наушниках затенькал далёкий угасающий звук. Перчиков едва не полетел на пол. Но удержался и продолжал слушать.
— Поднимите выше.
— Что? — затаив дыхание, спросил Моряков.
— Выше! — сказал Перчиков. Капитан распрямился. Радист упёрся лбом в потолок и закричал:
— Есть, есть! Понял, понял! — И, соскочив, он показал на иллюминатор: — Видите, взошла луна и появились сигналы.
— Ну и что? — спросил Моряков.
— Они отражаются от луны. А если к ней приблизить нашу антенну, если поставить её на носу, звуки усилятся! — живо объяснил Перчиков. — Ведь судно идёт носом к луне!
— Гениально! — воскликнул Моряков. — Просто и гениально! — И с переносной антенной, растягивая за собой провод, он шагнул в темноту.
На палубе стояла жара. Тут и там раздавались храпы. Протяжно посапывал сам океан. Моряков миновал мачту, перешагнул через Буруна, который ворочался с боку на бок и во сне умолял свою старуху: «Да хватит топить, жарко!» — и вдруг услышал крик Перчикова:
— Есть! Есть!
Капитану показалось, что он даже простым ухом уловил знакомый летучий звук. Он сделал ещё несколько шагов, но услышал разочарованный голос Перчикова:
— Пропали… Пропали…
И вдруг капитан увидел интересную картину. На фоне луны чётко обозначался силуэт Ветеркова, сидевшего на самом носу парохода. Молодой штурман облюбовал самое прохладное место на судне и, подставляя лицо освежающему ветру, намыливал щёки. В руке у него сверкала бритва. Штурман брился!
«Сигналы так далеки, что даже лезвие бритвы может их пресечь», — испуганно подумал Моряков. Он хотел схватить Ветеркова за руку, но в эту минуту явственно услышал знакомое волнующее «дзинь». Молодой штурман провёл бритвой по щеке.
— Отлично! — закричал из радиорубки Перчиков.
Дзинь-дзинь!.. — повторилось снова.
— Чудесно! Великолепно! — сообщил Перчиков, как только штурман коснулся подбородка.
Но вот штурман закрыл бритву, и звуки пропали.
— Позвольте, — сказал моряков так, что Ветерков едва не уронил кисточку от неожиданности, — позвольте ваш инструмент.
— А, — улыбнулся штурман, — вы тоже хотите побриться? Пожалуйста.
Моряков приподнял подбородок: щетина росла в тропиках, как бананы на плантациях. Капитан раскрыл бритву и с волнением провёл по щеке: дзинь-дзинь….
Не веря себе, он коснулся щеки ещё раз.
— Есть, есть! — закричал сверху Перчиков. Моряков провёл лезвием по подбородку, и в наэлектризованный воздух посыпался целый фейерверк звуков.
— Ура! — снова закричал Перчиков.
— А как вам кажется, на Марсе бреются? — спросил Моряков штурмана.
— Возможно, — пожал плечами Ветерков, глядя, как Моряков срезает щетинку за щетинкой и начинает громко хохотать.
И только Перчиков в рубке ничего этого не слышал. К нему летели космические радиограммы, в голове вертелись слова, которые он передаст в Академию наук: «Обнаружена внеземная цивилизация, осталось расшифровать значение сигналов!»
БУДЬТЕ БОЛЬШИМ, СОЛНЫШКИН!
Конечно, Солнышкин тоже пошёл бы с Перчиковым и Моряковым, но от возмущения он весь кипел. Концы его чубчика взвивались, как жаркие протуберанцы.
— Подумаешь, выгнали из артелки! Нашли наказание!
В запасе у Солнышкина было кое-что покрепче.
Когда артельщик со злостью хлопнул дверью каюты, когда машина парохода затянула вечернюю песню, убаюкивая себя и команду, Солнышкин вытащил из подшкиперской громадную железную скобу. Прислушиваясь, он прошёл по сонному коридору и принялся подвязывать её над Стёпкиной дверью.
— Пусть только выйдет! — приговаривал Солнышкин. — Пусть только покажется.
Он уже видел, как судно просыпается от грохота. Это артельщик врезается в скобу лбом! Вот над океаном вспыхивает свет. Это из глаз артельщика вылетают шаровые молнии! Он уже слышал его испуганный голос.
И голос раздался. Рядом. Правда, спокойный и тихий, но, узнав его, Солнышкин так быстро повернулся, что по нечаянности сам приложился лбом к скобе.
— Добрый вечер, Солнышкин! — В дверях коридора стоял Робинзон и наводил подзорную трубу на его сооружение. — Что это вы конструируете? Часы?
В коридоре раздавался чёткий, как бой часов, стук машины, и скоба раскачивалась от удара, подобно маятнику.
Солнышкин промолчал и сдвинул брови.
— Мне кажется, конструкция не совсем удачна! — с иронией заметил Робинзон. — Неважный, очень громоздкий маятник! Во-первых, пробьёт он всего однажды, а во-вторых, сделает даже доброго человека злым. — И он с улыбкой посмотрел на лоб Солнышкина, по которому разливалось багровое пятно. — А часы должны бить каждое утро! — взмахнул Робинзон трубой. — И каждое утро напоминать человеку, что нужно вставать и браться за добрые дела! Людям нужно делать добро, Солнышкин! — И он поднял трубу вверх, как восклицательный знак.
Судно слегка кивнуло, словно соглашаясь с Робинзоном. Но у Солнышкина возникло сомнение.
— А если это дрянной человек?! — сердито возразил он.
— Что ж… Даже и для плохого человека иногда стоит сделать добро, — рассудил Мирон Иваныч. — Может, он станет лучше.
— Ждите!
— А если не поймёт, тем хуже для него. Дрянные дела сами приведут его к тому, чего он заслуживает. — Седые виски Робинзона строго сверкали, а глаза смотрели на Солнышкина серьёзно и задумчиво. — А вот если человек, — сказал Робинзон, — даже очень хороший человек начинает придумывать мелкие пакости даже очень плохим людям, он сам становится мелким. Людям надо делать добро, нужно быть большим, Солнышкин.
Робинзон приподнял фуражку и, взяв трубу под мышку, пошёл в свою каюту.
Солнышкин задумался и посмотрел вверх, где качалась ржавая скоба. Да, для доброго дела этот маятник, конечно, не годится. Теперь Солнышкин понимал это особенно хорошо! И хотя делать что-нибудь хорошее для артельщика Солнышкин пока не собирался, он сорвал скобу и, выйдя из коридора, швырнул её за борт. Там тихо плеснула вода, по ней снова побежала ровная лунная дорожка.
