Елена Усачева - Большая книга ужасов – 65 (сборник)
Ну, это понятно. Во всем виновата Лидка. Наверное, скоро всей деревней пойдут ей стекла бить. Не знаю, где она живет. Крайних домов у нас много. Деревня крестом стоит. Один край тычется в речку, противоположный – в поле, по другой перекладине – скотный двор подпирает, а если сквозняком деревню пройти, она просто кончается, потому что кончается. Ни темного леса, ни сырого бора, на опушке которого должна стоять изба бабы-яги.
Вот и Юлечка усмехнулась. Лицо у нее тонкое, а рот широкий, когда улыбается, кажется, что половину подбородка сносит. Она меня понимала: все это, конечно, ерунда. Никакая Лидка тут ни при чем. И нет на мне сглаза. Но с бабушкой лучше не спорить. Бабушка по спорам мастер. Ехать вот только совершенно не хочется.
Глаз у Юлечки потемнел. Куда-то она смотрела. На стол куда-то.
– Осторожно! – крикнула я.
Бабушка вздрогнула:
– Ой, кто ж это так нож-то положил!
Все-таки человек старый, реакция не очень хорошая – бабушка остановила руку в последний момент, не опустила ладонь на лезвие. Никогда не видела, чтобы ножи так клали – на ребро лезвием вверх. Он и не стоит так. Но сейчас стоял. Как раз под ладонь бабушки.
– Задела, наверное, неудачно, – пробормотала я, выбираясь из-за стола. А тут и сигналить стали у крыльца. До Троицкого нас обещал довезти Мишка на своем разваливающемся «Запорожце», обратно мы на автобусе доберемся.
Троицкое – это имение княгини Дашковой. Красивое место себе для жизни княгиня выбрала. Высокий холм пологими волнами уходил к реке. Через нее протянут подвесной мост. Крепкий. По нему даже на мотоциклах гоняют. И дом тут, видимо, стоял приличный. Одни въездные ворота чего стоят. Здоровые, каменные, с тремя пролетами. Сейчас за ними – ничего. Не вселенская пустота, конечно: кусты, трава, крапива. Где-то в этой крапиве основное здание и стояло. От него мало что осталось: кусочки фундамента, камни, битый кирпич и множество ходов под землю. Любила княгиня секретничать, устроила несколько подземных ходов – один вел к церкви, другой на берег реки. Ничего там сейчас уже нет, а говорят, когда-то парк был красивый, берег был укреплен каменными парапетами. Дом разобрали уже после войны, то есть лет шестьдесят назад, от всего имения – ворота, два флигеля и остатки театра. Флигель, что слева от ворот, стоит без крыши. Там, говорят, была когда-то школа. По тропинке продраться направо – второй флигель. В эпоху колхоза здесь было что-то общественно-полезное: окна заколочены, двери забраны деревянными палками крест-накрест. Напротив него бывший театр. У него две красивые башенки, крыши нет, одни стены. Высокие арочные окна вровень с землей. Сохранился треугольник портика над входом. Он выступает вперед, но колонн, которые должны его поддерживать, уже нет. Вверх торчат остатки труб. Они почему-то здесь разной ширины – правая заметно толще. Если забраться через окно, то окажешься в большой комнате, заваленной битым кирпичом, каменная лесенка ведет на второй (или третий) этаж. Здесь тоже кирпичи, бутылки, пластик. Пахнет кислятиной. Крапива, крапива, опять крапива, вдоль всей правой стороны. Окна тоже полукруглые. Комнатки похожи на подвал – небольшие, низенькие, с арочными сводами. Арки сходятся у центра потолка в выломанной точке – наверное, тут висела люстра.
– Ну вот куда ты залезла? – ворчит бабушка.
Вообще-то она мне сама сказала «Иди погуляй!». Я и пошла. В разваленный театр по привычке забралась.
– Вылезай! Отец Владимир нас ждет.
Будний день, церковь пустая. Народ приходит только по воскресеньям, тогда же и священник приезжает. Но сегодня он здесь. К чему бы это?
Отец Владимир – невысокий, полный, со смешной редкой, но длинной бородой и еле заметными усиками, волосы собраны в хвост. Глаза веселые. Смотрит, улыбается. Взгляд быстрый. Разок глянет – и сразу все понял. Вот и сейчас посмотрел он на меня и больше не поворачивался. С бабушкой говорил. Но говорил так, чтобы я тоже слышала. Я и слушала. А куда мне деваться? Стою ведь рядом. Старательно делаю вид, что ничего не понимаю.
– Внучка твоя? Внучка… Хорошая девочка. Умывайте ее святой водой по утрам. И пускай молитву читает. Молитвы-то знаете? Свечки? Поставьте. Чего не поставить? Иди у Богородицы помощи попроси. – Последнее – это уже мне.
Я получила легкий толчок в плечо от отца Владимира и пошла. Сначала налево. Нашла надгробие княгини Дашковой. Нашла икону. Остановилась. Надо было о чем-то просить. Про Юлечку не думалось. Думалось о дожде, о том, что речка пересыхает и что пыльно очень на дороге. Об этом и стала просить – о хорошем таком ливне, чтобы не пылило, ну и чтобы огород не так часто поливать. Про Юлечку ничего не стала говорить. Чего о мертвых в церкви рассказывать? Они уже там, сами за себя ответят.
Я быстро управилась, а бабушка все стояла, из церкви выйти не могла.
– А я прихворнул, да, прихворнул, – жаловался отец Владимир. – Что-то с утра грудь сдавило, вот никуда и не поехал. А с девочкой ничего, молитесь, и все пройдет.
Я пожала плечами. Было бы чему проходить. Бабушку бы лучше вылечил от ее мнительностей.
Я вышла на крыльцо церкви и огляделась.
Отсюда наша деревня не видна. Зато хорошо просматривается противоположный берег с городом, изгиб реки. Она у нас капризная, петляет постоянно, как будто длиннющую змею бросили и вот теперь она ползет, ползет, пока не встретится с Окой. Ока – с Волгой. А Волга – с Каспийским морем. Все как в учебнике.
Из-за того что река такая извилистая, все время меняется берег – то подмоет, то осушит. То разольет затон, то…
– Ну что опять застыла? – проворчала моя бабушка. – Топай давай! Не тяни резину. Автобус скоро.
Мы шли по тропе к подвесному мосту. Можно и по автомобильному речку перейти. Но для этого пришлось бы давать большой крюк через село. А тут – к реке спустился, на другом берегу по такой же тропинке поднялся. Надо нам было в городе лекарства купить. По списку. Тому самому, что оставил молодой фельдшер.
Я бодро топала по тропе, размышляя, отчего наша река такая заковыристая, с чего на нашей равнине такие холмы и овраги, ступила на мост и тут заметила, что передо мной кто-то вышагивает. И даже не вышагивает, а вытанцовывает. Капюшон черной кенгурушницы на голову натянул и давай тонкие ноги сгибать. Это, конечно, круто, танцуй себе на здоровье, но на твердой почве, а не на раскачивающихся досках. При таких плясках мост сразу заходил ходуном, противно заскрипели тросы. От жуткого скрипа показалось, что все сейчас оборвется и упадет.
– Ох ты господи! – вскрикнули у меня за спиной.
Я успела обрадоваться, что наконец-то бабушка увидела Юлечку.
– Мань! Это чего там такое-то? – спросила бабушка.
Я обернулась, собираясь ругаться. Ну не нравится мне, когда меня Маней зовут. И вообще мне имя «Мария» не нравится. Рика! И только так.
Нет, дело было не в Юлечке. Упав одним коленом на мост, бабушка обеими руками вцепилась в тросы. Доска под ней треснула и торчала острым сломом, задирая юбку.
– Мань! Чего это?
Еще и мост качался. Как ненормальный ходил волной вверх-вниз. Речка под нами жизнерадостно шуршала течением.
Я тоже ухватилась за трос, почувствовала, как по нему идет вибрация. В уши ударил хохот. Так и виделось, как эта дура Юлечка заливисто ржет, запрокидывая голову и распахивая свой лягушачий рот: гланды видны.
Мост скрипел и качался. Бабушка охнула, заваливаясь на бок. Я кинулась ее поддержать. На первом же шаге меня мотнуло. Ноги оторвались от досок. Жесткий металлический трос врезался под ребра. Я рухнула на колени. Дальше все произошло быстро – рядом со мной оказалась бабушка, она вздернула меня, не давая перевалиться в реку. И тут же мост перестал козлить. Замер, словно его натянули. А потом оказалось, что и правда натянули. На той стороне, куда мы шли, в самом начале моста стоял мужик на мотоцикле и ждал, когда мы пройдем. Тяжелая техника гасила вибрацию.
– Ну ты совсем малахольная стала, – испуганно вскрикивала бабушка. – Куда ты прыгнула? Я тебя еле поймала.
– Это ты прыгнула! – Я никак не могла продышаться после таких кульбитов. – Я тебя спасать бежала. Под тобою же доска была сломана!
– В речку ты бежала, а не спасать! – всплеснула руками бабушка. – Ты же прыгнула выше головы! Совсем со своими фантазиями с глузду двинулась. Нет, пускай твои родители тебя забирают. Не усмотрю я за тобой. Если ты эдак каждый раз будешь в речку сигать.
Мы шли мимо мужика с мотоциклом. На бабушкины слова он хмыкнул. Очень довольно хмыкнул. Интересно, что он видел? Спрашивать не стала. Третья версия могла быть самой невероятной.
Автобуса пришлось ждать долго. От нечего делать мы зашли в местный мемориальный музей Великой Отечественной войны. Он был врыт в холм. Два очень холодных сырых помещения. Стены увешаны плакатами и фотографиями. Сводки о погибших, найденные в окрестных лесах гильзы, каски, осколки мин и бомб. Все в этом музее было серое и безрадостное. Я успела представить, сколько же людей в наших лесах и полях было убито всего семьдесят лет назад.
