Джеймс Крюс - Мой прадедушка, герои и я
Мы закончили баллады почти одновременно и стали тянуть жребий, кому читать первым. Вытянул я.
И начал читать, глядя на обои:
Баллада о рыцаре Зеленжуте
А ну, скажите, дети,
Слыхали кто-нибудь,
Что рыцарь жил на свете
По кличке Зеленжуть?
Кто на него вполглаза
Осмелился взглянуть,
На землю падал сразу:
«Как жуток Зеленжуть!»
И всех смятенье брало,
И всех кидало в страх:
Пылал и сквозь забрало
Огонь в его очах.
С куриными мозгами,
Зато силен как бык,
Победой над врагами
Он хвастаться привык.
Во власти этой страсти
Искал он вечно драк,
Но быстротечно счастье
Задир и забияк.
И раз под синим небом
Он пал, пронзенный в грудь.
Ах, был он или не был,
Тот рыцарь Зеленжуть?
— Браво, Малый! — воскликнул прадедушка и даже захлопал в ладоши. — Ты здорово докопался до сути. Рыцари такого рода были профессиональными убийцами. И они отлично владели своим ремеслом. Но даже сотня трупов — это еще не доказательство героизма. А теперь послушай-ка мои стихи.
Старый водрузил на нос очки и стал читать, заглядывая в другую половину развёрнутого рулона:
Баллада о ландскнехте во Фландрии
Жил когда-то ландскнехт во Фландрии.
Он — ать-два! — обошел всю страну,
Всё шагал и шагал по Фландрии,
Всё искал и искал войну.
Ландскнехт — известное дело:
Сражайся и побеждай!
«Раз я продал душу и тело,
Ты, война, мне денег подай!»
Но войны не видать, и все тут!
«Как прожить без войны? Как быть?»
Он одну лишь и знал работу —
Стрелять, колоть и рубить!
Может, в Генте война? Может, в Брюгге?
Он — ать-два! — обошел всю страну,
И на севере и на юге
Все искал и искал войну.
И, голодный, в злую минуту
Он роптал: «Всемогущий бог,
Что мне мир! Все одеты, обуты,
Только я один без сапог!»
А потом наступила осень,
А зимой полетел белый пух,
В бороде проступила проседь,
Он поблек, полинял, пожух.
И пришла война через годы,
И король своё войско скликал,
Но ландскнехту сказали: «Негоден!»
Он — ать-два! — еле ноги таскал.
«Мне довольствия и продовольствия
Больше войны не принесут.
Что ж от жизни ждать удовольствия?»
Он сказал… и пропал в лесу.
Прадедушка снял очки, а я сказал:
— Бедный ландскнехт!
— Глупый ландскнехт! — возразил мой прадедушка. — Надо уж быть совсем дураком, чтобы в мирное время надеяться на войну, потому что хочешь остаться солдатом. Мечтать о сражениях — это еще не героизм.
Мы так увлеклись, что даже не услышали шагов на лестнице. И теперь вдруг увидели дядю Гарри — он стоял на пороге, озадаченный, с недоумением уставившись на обои, разложенные на столе.
— Что же это вы здесь делаете? — спросил он.
— Сочиняем, — ответил я истинную правду.
— А что, трудно это, Малый? Я хочу сказать — быстро это делается или все же требует порядочно времени?
— Смотря по настроению, Гарри, — объяснил ему прадедушка. — Вот сейчас мы, например, в настроении. В комнате тут тепло, а на улице мороз. Трубка дымит. Вполне можно сочинять. Не хочешь ли поглядеть, как мы это делаем?
— Нет, нет, — чуть ли не с испугом отказался дядя Гарри, — мне велели только собрать посуду и сказать, чтобы вы не засиживались слишком поздно. И потом, нам ведь завтра рано вставать. Катер опять отправляется в Гамбург.
— А все-таки мне хотелось бы что-нибудь сочинить для тебя, Гарри. Садись-ка вот сюда на диван. Подушек здесь хватает, садись, садись!
Наконец дядя Гарри уступил настойчивым приглашениям прадедушки и бухнулся на гору подушек.
— Так, — удовлетворенно сказал прадедушка, — теперь мы с Малым напишем по одному маленькому стихотворению. Для моряка надо, конечно, сочинить что-нибудь про море.
— Только с настоящими или ложными героями, — добавил я. — Уж такая у нас сегодня тема.
— Баллада — это слишком длинно для дяди Гарри, — возразил прадедушка. — А вот что! Напишем-ка просто про глупость и про мудрость. Ведь иногда так называемые геройские дела на поверку оказываются просто глупостью. Ну, скажем, рыбка плавает под носом у чайки. Она не умнее кошки, прыгающей в воду.
— Вот у нас уже два стихотворения! — обрадовался я. — Одно про чайку, а другое про кошку. Чур, я пишу про кошку!
— Ничего, быстро Малый соображает, а, Гарри? — рассмеялся прадедушка.
Дядя Гарри кивнул молча и немного растерянно, а мы, поэты, тем временем, навострив карандаши, уже углубились в сочинение.
Сперва нам было как-то не по себе из-за дяди Гарри, сидевшего на диване и проявлявшего некоторое нетерпение. Но как только первые строчки были написаны, стихи полились сами собой, и когда нетерпеливый дядя напомнил нам, что Верховная бабушка ждет посуду, прадедушка уже закончил свое стихотворение. А тут же вслед за ним и я.
Мы сразу же прочли их дяде Гарри. Первым — прадедушка. Он, как всегда, повертел в руках очки и начал:
Песня о чайках
Видят дети — чайка мчится.
Машут дети белой птице.
А рыбешки — кто куда!
Лишь бурлит-кипит вода.
Чайки, чайки, вы какие —
Добрые вы или злые?
Нам вы, чайки, никогда
Не приносите вреда.
«Чайки, чайки прилетели!»
Но макрели и форели
Избегают с вами встреч,
Чтобы жизнь свою сберечь!
Дядя Гарри, слушавший с чуть приоткрытым ртом, заметил:
— Макрели правы! Очень хорошее стихотворение. И со смыслом.
— Спасибо за венок, Гарри! — рассмеялся прадедушка. — Послушаем-ка, что настрочил Малый.
И тогда я прочел мое стихотворение:
Песня о коте и сардине
Коту сказала как-то раз сардина,
Когда тот кот стоял на берегу:
«Подумаешь, мурлыкать у камина,
Гонять мышей небось и я могу!
Послушай, кот, давай с тобой меняться!
Ты в нашей стайке плавай и резвись,
А мне наверх хотелось бы подняться,
Жить по команде «кис-кис-кис!» и «брысь!»,
Но кот сардину смерил строгим взглядом
И не прореагировал никак:
Он молча повернулся к рыбке задом
И прочь пошел. Тот кот был не дурак!
Дядя Гарри встал и, покачав головой, сказал:
— Какие все умности! Просто невероятно! Да еще при таком темпе! Ну ладно, надо мне все-таки отнести вниз посуду. Спокойной ночи!
Он составил посуду на поднос и с карманным фонариком в одной руке, а подносом в другой вышел из чулана. В дверях он остановился и, подмигнув, прошептал:
— Про обои я ни гугу!
За окном совсем стемнело. Свет фонаря падал на соседнюю крышу, выхватывая из темноты несколько черепиц.
— По-моему, надо нам последовать совету Верховной бабушки и отправиться спать, Малый, — сказал прадедушка. — Для первого дня мы внесли немалый вклад в героеведение. Мы знаем, что безрассудная смелость — это еще не геройство и что сотня трупов не доказательство героизма. Но зато мы знаем, что требуется большое мужество, а иногда и героизм, чтобы одержать победу над самим собой. Посмотрим, что нам удастся выяснить завтра. А теперь пора на боковую.
По правде говоря, мне еще совсем не хотелось спать; но я заметил, что Старого утомило стихотворство. Поэтому я позвал дядю Яспера, и он помог прадедушке спуститься на второй этаж. Вскоре я уже лежал в постели и читал в «Морских календарях» разные баллады, чтобы прийти в балладное настроение и понять, как они пишутся. Когда дядя Гарри, спавший со мной в одной комнате, заснул, я даже сочинил одну балладу и нацарапал ее мелким-мелким почерком на задней обложке «Морского календаря». И, довольный, спокойно уснул.
Вторник,
в который мы с прадедушкой переселяемся в южную каморку чердака. Речь здесь пойдёт о гражданском мужестве и о хитрости, а одна и та же история будет, не без причины, рассказана дважды; именно здесь становится ясным, что опасности надо глядеть в глаза, а также происходит знакомство с первым истинным героем. Две бабушки, которых я нечаянно подслушал, читают здесь вслух, с выражением, одну знаменитую балладу, и все заканчивается немного грустно. Итак,
ВТОРНИК
На следующий день мороз усилился. Окно засверкало ледяными цветами. Я умылся в холодной спальне, вернее, слегка поводил по лицу мокрыми пальцами. Катер на Гамбург отходил рано утром, и наши моряки ушли из дому еще до того, как я встал. Наверно, Верховная бабушка опять дала им с собой столько провизии, что ее хватило бы до Южной Африки. Она всегда утверждала, что кто хочет быть здоровым, должен много есть (сама она ела очень мало). Вот и завтрак, который она подала в это утро нам, больным поэтам, был так обилен, что мы еле справились с половиной (а ведь тогда, в четырнадцать лет, я мог без труда умять зараз штук шесть жареных камбал да еще целую гору картофельного салата).
