Юлия Кузнецова - Скелет за шкафом. Парижский паркур (сборник)
– Под видом ученицы подошлю к ним Шерлока Холмса в кедах.
Снова скрипучий смех. Я достала носовой платок, завернула в него несчастную лимонную дольку, отпила чай и сказала:
– Значит, мне нужно понять, кто из них – вор и поджигатель?
– И найти рукопись. Лилия Леонтьевна больше всего переживает о своем труде. Она должна представить его в издательство до конца октября. Они уже заключили договор.
– Когда я могу начать расследование?
– Прямо сейчас. Я назову вам фамилии, скажу, как с ними можно связаться, а потом…
– А потом я хотела бы осмотреть место преступления, – перебила я ее, – Василий Ливанов в роли Шерлока Холмса всегда так делал.
– Нет. В нашем случае это не потребуется.
– Почему?!
– Полиция пока не пускает туда.
– А вы не можете меня туда провести?
– Не хотелось бы иметь проблем с полицией.
– Тогда хоть скажите, что сгорело?
– Стул Лилии Леонтьевны.
– Надо мне все-таки осмотреть самой. Вдруг я найду какие-то улики?
– Я уже все осмотрела сама. Поверьте моему пятидесятилетнему опыту экзаменатора, ежегодно проверяющего тысячи письменных работ, осмотрела я все очень внимательно. Нашла только это.
Она раскрыла ридикюль и вынула зажигалку.
– Надо проверить отпечатки пальцев! – воскликнула я.
– Я уже проверила. Вы встретили внизу даму из местного отделения полиции? Она просветила мне эту зажигалку прибором. Она чиста. Преступница, вероятно, была в перчатках. Я нашла зажигалку на кафедральном столе, за которым проводятся заседания.
– И что, полицейские позволили вам оставить у себя улику?
– Ну, скажем, я обещала им занести ее позже.
«Значит, вы на самом деле не слишком боитесь проблем с полицией», – подумала я.
– Но я думаю, что они уже обо всем забыли. Их не слишком интересует это дело, поверьте. С их точки зрения, ничего особенного не пропало. А для нас – это дело огромной важности. Поэтому я и прошу вас заняться расследованием.
– У вас есть идеи, кому может принадлежать зажигалка?
– Одна из подозреваемых курит, – сказала Анна Семеновна, передавая мне зажигалку. – И стиль… Такая зажигалка в ее стиле.
На черном блестящем боку зажигалки был изображен женский профиль, под ним – красная роза. Я осторожно сунула улику в карманчик рюкзака.
– Однако если зажигалка и принадлежит нашей подозреваемой, – продолжила Анна Семеновна, – то не кажется ли вам подозрительным, простите за каламбур, что ее забыли на таком видном месте?
– Это логично.
– Все тексты для упражнений фонетикой я беру из детективов «Агаты Кристи», – гордо сказала Анна Семеновна.
– Это замечательно. Но мне все-таки нужно заглянуть на кафедру. Я хочу осмотреть сейф. Я должна знать, как его взломали.
– А он был не взломан, а вскрыт с помощью кода, – вздохнула Анна Семеновна, – этот факт и указал нам на первую подозреваемую. Анжела Михайловская. Лучшая ученица Лилии Леонтьевны. Ее правая рука и будущая лаборантка кафедры. Единственная из студенток, кому был известен код.
– Почему именно студентки, – проворчала я, записывая данные в тетрадь, – а не преподаватели?
– Кроме Анжелы, код известен только мне и Лилии Леонтьевне.
– А у вас есть алиби? – строго спросила я.
– Что-то вы осмелели, коллега, – улыбнулась Анна Семеновна.
– Разумеется. Я теперь не абитуриентка, а Шерлок Холмс в кедах.
– Поняла, мисс Холмс. У нас с Лилией Леонтьевной есть алиби: почти всю ночь мы отмечали защиту диссертации с кафедры языкознания в кафе в главном здании МГУ. Зря вы улыбаетесь. Преподаватели – тоже люди.
– Просто я радуюсь тому, что у вас есть алиби и мне не грозят шпионские занятия по фонетике с Лилией Леонтьевной, – сказала я, потирая нос, в который мне совсем недавно ткнули наманикюренным ногтем. – А какие могут быть мотивы у Анжелы?
– У всех трех девочек сходные мотивы. У всех был конфликт с Лилией. Начнем с Михайловской. Лилии не понравился материал для диплома Анжелы, который та собирала все лето. Возможно, Михайловская захотела отомстить Лилии, украв ее рукопись.
– И спалив ее стул.
– Теперь Варя Петрова. Девочка из многодетной семьи, принятая в свое время на льготных условиях. Учится отвратительно. Кажется, она вынуждена самостоятельно вести хозяйство и заботиться о младших детях. Ее фамилию Лилия Леонтьевна на прошлой неделе включила в список на отчисление. Разразился скандал. Варя ворвалась на кафедру во время выступления Лилии Леонтьевны, кричала, что ни за что на свете не уйдет из университета, не получив диплома.
– А почему вы подозреваете ее?
– Ключи. Она единственная студентка, у которой есть, то есть был, ключ от кафедры. Она подрабатывает уборщицей.
– А не будет подозрительным для этой студентки, что вы посоветовали к ней обратиться за помощью? Ведь она плохо учится?
– Сейчас ей необходимо заслужить доверие кафедры, – веско сказала Анна Семеновна, – так что она ухватится за возможность это сделать, не раздумывая. И последняя подозреваемая…
«И последняя подозреваемая – Рита Гвоздь, – прочла я в своем блокноте, спускаясь на лифте на первый этаж, – умна, энергична. Студентка с большим нереализованным потенциалом. Страстно увлечена музыкой. Создала группу из двух человек. Мечтает попасть на «Фабрику звезд». Исповедует ценности молодежной субкультуры «эмо». Учеба в МГУ дает ей возможность жить в общежитии и заниматься музыкой (в ДК МГУ). В связи с многочисленными пропусками Риты ее фамилия тоже есть в списке на отчисление. Курит».
Я порылась в карманчике рюкзака, достала карандаш и подчеркнула слово «курит» двумя чертами.
Погруженная в свои размышления, я вышла из первого гуманитарного, забыв о рыжем охраннике и о вредной гардеробщице и даже о Прозрачном, наверняка шнырявшем где-то поблизости. Обошла корпус и уже направилась к папиной машине, но тут заметила, что у корпуса стоит та самая милиционерша с пучком и рассматривает какие-то доски, лежащие на земле. Да это же стул!
Почти сгоревший стул. Я подняла голову. Груда досок находилась как раз под окнами кафедры. Я прищурилась. В одном из окон кафедры не было стекла. Почему Анна Семеновна не сказала мне о разбитом стекле и выкинутом предмете? И все-таки, почему она не разрешила осмотреть кафедру?
– Я купил тебе сэндвич в «Кафемаксе», – сообщил папа, когда я села рядом с ним в машину.
– Спасибо.
Я развернула бутерброд и с аппетитом впилась зубами в мягкий батон.
– Видел там твоих друзей-мангак. Мне не понравилось, какими словами они обсуждали свои комиксы. «Круто», «реально»… Я был очень рад, что ты находишься на занятии с человеком высокого культурного уровня.
Папа осторожно вырулил на улицу Академика Хохлова и покосился на меня. Наверное, ожидал, что я начну возмущаться. Но я спокойно ела свой сэндвич.
– Ничего у них там не сгорело? – заметил папа.
– Понятия не имею!
Зря Прозрачный пугал меня двуличными людьми. Я и сама стала двуличной.
– Выглядишь усталой, – обеспокоился папа, – утомилась на занятии?
– Ну что ты, папа! Сегодня было потрясающе увлекательное занятие.
– Да? – удивился и обрадовался папа. – И что же вы проходили?
– М-м… Дифтонги. Да, именно дифтонги. Это потрясающе увлекательно.
– Шутишь?
– Ну что ты, папа. Тут важно быть серьезным.
– Ты от Анны Семеновны даже словечки перенимаешь! – засмеялся папа.
Улыбаясь, он повернул на Университетский проспект и слегка притормозил возле главного здания, любуясь башенками и шпилями.
– Мне никогда не давались дифтонги, – смущенно признался он, – не зря говорят, что дети бывают намного умнее родителей.
Папа расслабился и откинулся на спинку сиденья. Опустил окно и высунул руку навстречу ветру.
– Зато я могу открыть тебе один секрет, дочка. Ты ведь любишь всякие детективные штучки.
– Люблю, – с полным ртом подтвердила я.
– И наверняка задавалась вопросом: как с таким скрипучим голосом Анна Семеновна читает лекции в больших аудиториях? Я разгадал этот секрет, только когда стал пятикурсником и начал писать у Анны Семеновны диплом.
Я дожевала бутерброд, сунула в наружный карманчик рюкзака пакетик от сэндвича, мимоходом коснувшись блокнота и зажигалки, и ответила:
– Думаю, папа, все дело в горячем сладком чае с лимоном. Я разгадала секрет чуть пораньше, прости. Это не потому, что дети умнее своих родителей. А потому, что я и правда люблю всякие детективные штучки.
Глава 4, в которой все словно сговариваются испортить мне настроение
Ранним утром в субботу я поехала на троллейбусе к Анжеле. Утро было чистое, умытое нежным сентябрьским дождиком, лужи высыхали прямо на глазах, и прохожие были все какие-то радостные, в светлых плащах и туфлях, словно впереди их ждал не октябрь, а май. В голове у меня крутился мотив песенки «Bad Romance»[6]. И хотя я рассматривала контролершу, пухлыми пальцами сжимающую свою сумку, висевшую на груди, и улыбающуюся своему отражению, думала я о Леди Гага. Не могу сказать, что мне нравятся ее песни, но вот перфоманс у нее на высоте, и я каждый клип разглядываю как картину, столько там необычных визуальных образов.
