Отражения нашего дома - Заргарпур Диба

Жест примирения.

Падар идет в свою комнату вымыть руки. Замечаю: там, где мы обычно смотрим телевизор, расстелен дастархан [6]. Стол вместе с диваном сдвинут в сторону, чтобы нам было где рассесться. Увидев три столовых прибора, я слегка пугаюсь. И, хотя падар в этот раз предупредил меня заранее, все же мне непривычно думать, что третий прибор приготовлен не для мадар.

Их кухни выглядывает голова. Та самая папина «кое-кто». У нее мягкие каштановые волосы до плеч и добрые глаза. При виде меня они прячутся в морщинках.

– О, ты довольно рано. – Она достает из духовки противень с печеной лазаньей и ставит на плиту. – Рада наконец познакомиться. – Она нервно приглаживает блузку.

– Да. – Не могу сказать то же самое, поэтому не говорю ничего.

Мы неловко разглядываем друг друга. Широко распахнув дверь, в комнату входит падар.

– М-м, как вкусно пахнет. Ты не поверишь, как долго мы питались одним раменом. – Он с надеждой улыбается мне. – Правда, хорошо, что у нас наконец-то гости?

Я пожимаю плечами, стараюсь совладать с расшалившимися нервами и вдруг замечаю в комнате падара груду чемоданов.

Она тут не гостья.

В этой картинке есть что-то такое, от чего я застываю на месте. Сжимаю голову руками.

– Я к этому не была готова.

Такой «жест примирения» больше похож на засаду.

Вечер разбивается вдребезги мелкими осколками, на их место приходит головная боль.

Падар бьет кулаком в зеркало, под его окровавленными руками разлетается битое стекло. Мадар кричит: «Я без тебя умру». Отпечатки рук падара на ее шее: «Своим безумием ты погубишь нас обоих». Я парю над собственным телом, взираю на начало конца. Дрожу, трепещу. «Если они оба уйдут, мне не жить».

«Сама виновата. Сама виновата. Сама виновата».

Я пытаюсь закрыться от этих слов, но они крутятся и крутятся в голове, не желают отпускать.

Падар кладет руку на талию своей гостье, не зная, как относиться к моей далеко не идеальной реакции.

– После фиаско четвертого июля я решил, что неплохо бы встретиться в более, так сказать, тесной обстановке, чтобы вы получше узнали друг друга. – Он сияет улыбкой, глядя на нее. – Я не думал, что этот день когда-нибудь настанет. Когда рядом со мной появилась Сахар-джан, я почувствовал, что после долгих лет несчастья в мою жизнь возвращается музыка.

Сахар заливается румянцем и шутливо отмахивается:

– Не преувеличивай.

Момент знакомства протекает так спокойно и непринужденно, что мне – странное дело – становится еще хуже.

– Понимаю, нужно выждать время, пока все устаканится. – Падар оборачивается ко мне; его кадык подскакивает, выдавая волнение. – Но если все пойдет хорошо… начнем обсуждать помолвку. Сара, правда это будет здорово – планировать счастливое событие?

– Ты… – То ли у меня мозг окончательно расплавился, то ли я перестала понимать английский язык. – Хочешь снова жениться, будучи еще женатым человеком?

А теперь уже удивляется падар.

– Что ты хочешь сказать? – Он поправляет воротник рубашки. – Я на днях получил от юриста твоей мамы подписанные документы о разводе.

– Что-что?

– Дорогой, давай снизим накал разговоров о будущем, – вмешивается Сахар. Вид у нее встревоженный. – Будем двигаться вперед постепенно. Что скажешь, Сара? – Надо отдать ей должное, она искренне пытается наладить отношения. – Твой папа говорил, ты любишь аниме. Я тоже. Может быть, посмотрим что-нибудь?

– Отличная мысль, – соглашается падар.

Ждет моего отклика, но я все еще в шоке. Смотреть, как Сахар заботится о том, что мне нравится, а что нет, выше моих сил. Слишком уж все это нормально, слишком хорошо.

– Погодите минутку. – Убегаю к себе в комнату и тихо закрываю дверь. Даже не знаю, что хуже: объявление падара о возможной помолвке или поступок мадар – подписала документы о разводе и ничего мне не сказала. Пытаюсь сдерживать слезы, но… не могу. Ничто не предвещало, никаких тебе «Сара, давай сядем и поговорим, прости, мы старались, но у нас ничего не вышло».

Опускаюсь на четвереньки, ищу под кроватью пыльную коробку. Сидя на теплом ковре, открываю крышку. Здесь всякие мелочи, не представляющие особой ценности. Сломанный йо-йо. Листочек с аппликацией из лапши и пряжи. Записка из печенья с предсказаниями. И фотография.

Беру ее дрожащими руками.

Мне лет пять или шесть. Родители впервые взяли меня с собой в Узбекистан, чтобы расширить мой кругозор. Я кружусь в традиционном платье. Мадар прячет улыбку за наманикюренными пальцами, а падар сидит, играет на барабанах-табла и поет в микрофон. До сих пор слышу ритм барабанов и смех родителей.

Вернуться и вспомнить, какими мы были.

Слезы затуманивают взгляд. За последние годы я привыкла к нашему танцу, привыкла играть роль каната, соединяющего родителей, и мне и в голову не приходило, что мы не справимся. Каким-то странным образом эти вечные ссоры вселяли в меня надежду. Словно нам судьбой суждено всегда возвращаться друг к другу, потому что для нас это важно, потому что нам нравится ругаться, кричать, ссориться.

Потому что семья никогда не сдается. Разве не об этом говорится во всех сказках? Разве не о вечной любви?

Нет.

Теперь мы сдались.

Бросаю фотографию на пол.

Видимо, сказка о моей семье закончилась.

И мне не осталось никакого резона цепляться за нее.

Глава 25

В детстве, когда я лежала в кроватке, свернувшись калачиком, меня не убаюкивали словами из английских сказок: «Однажды, давным-давно, жили-были на свете…» Мой ежевечерний ритуал был немного другим. На фарси сказки начинаются со слов: «То ли было это, то ли не было…»

Не зная больше ничего, я сразу поняла, что во всех началах и почти во всех окончаниях сладость идет пополам с горечью. Даже если принцесса обрела счастье, даже если добро победило зло, даже если юноша оказался настоящим, по пути всегда приходилось чем-то жертвовать. Например, другом или книгой. Голосом или частичкой свободы. В словах «долго и счастливо» никогда не было столько счастья, сколько мне хотелось бы.

Не было тогда, нет и теперь.

Особенно сейчас, когда падар высаживает меня перед домом мадар. Во мне помимо воли звучат слова «то ли не было…», и я пытаюсь понять, почему история моей семьи пошла не так, как надо. Мои родители. Дедушка и бабушка. Прадедушка и прабабушка. Мне казалось, что, исправив ошибку, найдя Малику, я сумею восстановить некое космическое равновесие, смогу рассчитывать на награду.

Теперь я смотрю на вещи иначе. Наша история никогда не свернет на другой путь. С той минуты, как я открыла ящик Пандоры.

Отстегиваю ремень в машине, и тут падар слегка кашляет. Смотрит на дом, барабаня пальцами по рулю. У входа стоит машина халы Моджган.

– Думаю, лучше не говорить твоей маме, что у меня в гостях была Сахар. Не уверен, что она… перенесет это хорошо.

– Ладно. – Собираюсь выйти из машины.

– Эй, – тихо окликает он. – Посмотри на меня, бачем [7].

Мне этого очень, очень не хочется, но по какой-то непонятной причине все-таки оборачиваюсь.

– Что?

– Понимаю, перемены – дело трудное. И понимаю, что Сахар никогда не заменит тебе маму, но это новое положение дел будет гораздо лучше, чем то, что творилось в последние годы. Обещаю.

Меня душат воспоминания о кексиках и желаниях.

– Как скажешь.

Сколько бы я ни старалась выкинуть это из головы, все равно – стоит взглянуть на отца, и перед глазами, в ушах, в памяти встают туманные картины семьи, которую я потеряла. Как я, закутанная, лежу под звездами в своей комнате с чашкой ромашкового чая и слушаю его рассказы о Лейли и Меджнуне, волшебные сказки о том, что такое безусловная любовь. И все это оказалось ложью. Абсолютно все.

Сказки. Дедушка и бабушка. Папа и мама. Я сама.

– Твой секрет умрет вместе со мной. – Тянусь к заднему карману, потому что, разумеется, я взяла фотографию с собой. – Спокойной ночи.