Рейф Ларсен - Невероятное путешествие мистера Спивета
В Титон-Бед я проспал сорок пять минут, потом проснулся и больше заснуть уже не мог. В темноте мультипликационный ковбой на экране телевизора выглядел как-то зловеще. Я нашарил и включил фонарик. Луч света заплясал по поддельному уюту «виннебаго» – поддельное дерево, линолеумный потолок, полиэстровое одеяло.
– Валеро, – окликнул я.
Никакого ответа.
– Валеро, а ты знаешь какие-нибудь сказки на ночь?
Только стук колес.
Есть ли отцу дело до того, что я сбежал? Хотел ли он, чтобы я ушел?
Я взял мамин блокнот и поднес его к лицу. От него слабо пахло формальдегидом и лимонным ароматом ее кабинета. Мне вдруг захотелось увидеть мамино лицо, коснуться мочек ее ушей с массивными зелеными серьгами. Хотелось подержать ее за руку и извиниться, что я стащил блокнот, что ушел, не спросив разрешения, что не спас Лейтона, что был слишком плохим братом, плохим помощником ученого, плохим ранчеро. Слишком плохим сыном. В следующий раз я все буду делать лучше. Обещаю.
Я посмотрел на блокнот и при свете фонарика увидел, что от моих слез на обложке остались два маленьких грушевидных пятнышка.
– Ох, мама, – вздохнул я, открывая блокнот.
Электроны, наконец нашедшие свое ядро.{135}
Через два года после холодного апрельского утра перед цветочным магазинчиком Элизабет Остервилль и Орвин Энглеторп поженились. Скромную церемонию провели под открытым небом, в Конкорде. Были зачитаны отрывки из «Происхождения видов» и из Библии. Доктор Агассис, которому Эмма так и не была официально представлена, отсутствовал – по словам Энглеторпа, в знак протеста, что свадьба прошла не в церкви.
– Любопытный протест для натуралиста, – усмехнулся мистер Энглеторп, хотя Эмма и видела: отсутствие Агассиса его глубоко задело.
Вскоре после свадьбы он официально переехал из каретного сарая – и как раз вовремя: они с Агассисом уже перестали разговаривать.
Чтобы перенести тысячи книг и образцов из каретного сарая в большой фургон, обычно используемый для перевозки сена, призвали группу итальянцев. Мистер Энглеторп сновал между ними, дергая себя за ус и призывая рабочих быть поосторожнее. В следующий миг он уже что-нибудь у них выхватывал и с головой погружался в разглядывание давно забытого предмета.
– О, а я-то все думал, куда ж он делся, – сказал мистер Энглеторп в пустоту, сжимая в руках большой поперечный спил какого-то дерева. – Уникальная возможность заглянуть в средневековый период аномально высоких температур…
Во время переезда Эмма сидела на железной скамье в саду и смотрела, как пустеет дом. Она стремилась проявить зрелость и принять такой поворот событий как неизбежный, но очень скоро не сдержала слез и заплакала – распадался на части мир, ее мир. Мистер Энглеторп подошел к ней, помаячил сверху, неловко положил руку ей на плечо, потом, не зная, что сказать и как себя вести, удалился приглядывать за своей коллекцией.
В кармане у Эммы лежал осколок кварца, найденный на вылазке в Линкольн. Она собиралась зарыть его в саду – на прощание, но постоянно снующие вокруг итальянцы, бурно жестикулирующие и переговаривающиеся друг с другом на своем трескучем наречии, нарушили достоинство момента. Ее последний день в саду – а она не могла даже побыть здесь одна!
Девочка решила обойти дом с другой стороны: она знала там одну площадочку, усыпанную гравием. Можно там и оставить кварц среди других камней.
Однако, завернув за угол, она увидела, что на площадке уже кто-то стоит.
– Ой, – растерянно проговорила она, останавливаясь.
Человек обернулся – и Эмма тут же узнала в нем доктора Агассиса: она видела в кабинете мистера Энглеторпа его портреты в книгах и несколько фотопластинок. После всех рассказов мистера Энглеторпа она ожидала узреть чудище с безумными глазами, стремящееся доказать всему миру свое превосходство. Но этот миг стал для Эммы пробуждением: она поняла, что ее представления о докторе Агассисе расцвечены сложными отношениями бывших друзей, а вовсе не отражают того, какой он на самом деле – такой же человек из плоти и крови, как и она сама. Глаза его смотрели мягко и кротко – даже словно бы приглашающе, как будто он всю жизнь строил дом, который постоянно обваливается. Ей вдруг захотелось подойти и обнять его.
– Здравствуйте, мисс Остервилль, – проговорил он.
Эмма остолбенела.
– Вы меня знаете?
– Ну, разумеется, – пожал он плечами. – Может, я и нечасто сюда прихожу, но я не слепой.
– Я не знала, что вы будете здесь… в смысле, сегодня, – выпалила девочка и тут же пожалела, что вообще открыла рот.
Он улыбнулся.
– Я тут живу.
Эмма перекатывала кусочек кварца в кармане, не зная, что делать. Доктор Агассис отвернулся, сцепив руки за спиной. Под ногами у него скрипел гравий.
– Я снова и снова прихожу сюда, чтобы вспомнить моих родителей. Они похоронены на маленьком кладбище в горах Швейцарии, но почему-то здесь кажутся такими же близкими, как и там. Удивительно, как мы способны подобным образом преодолевать время и пространство, вы не находите? Одно из самых чудесных наших свойств.
Эмма немножко подождала, а потом спросила:
– Сэр, а вы ненавидите мистера Энглеторпа?
Доктор Агассис засмеялся. Глаза у него были удивительно добрые, даром что Эмма видела в их глубине потенциальный гнев.
– Дорогая моя, я уже слишком стар, чтобы кого-либо ненавидеть. Создатель благословил меня пером, а мир вокруг населил существами столь прекрасными и сложными, что их всех разве что за миллион лет опишешь. И задерживаться на личных разногласиях – напрасная трата времени.
– Знаете, сэр, – отважилась девочка, – мне кажется, он вас очень любит, что бы там о вас не говорил в сердцах.
– Спасибо, моя дорогая, – улыбнулся мистер Агассис. – Сознаюсь, после всего, что я для него сделал, ваши слова что-то для меня значат.
– А мистера Дарвина вы ненавидите?
Доктор Агассис засмеялся снова.
– Вас специально учили, какие вопросы мне задавать? – Лицо его посерьезнело. – Мои личные чувства к Чарльзу не имеют ровным счетом никакого значения. Даже самые блистательные мужи могут избрать неверный путь. Острота их ума сравнима разве что с их же упрямством. Боюсь, однако, что никому не под силу изобрести теорию, которая бы полностью исключала руку Творца. Отпечатки Его пальцев слишком велики. – Он ненадолго умолк. – Не возражаете, если я задам вам один вопрос?
– Конечно, сэр.
– Вы производите впечатление ровно настолько одаренной особы, как рассказывал Орвин. Почему же, во имя всего святого, вы не хотите посещать школу моей жены? Нам нужны умные молодые леди, интересующиеся наукой.
– Но я же хотела! – Эмма ничего не могла понять. – Вы сказали, нельзя…
– Дорогая моя, в жизни ничего подобного не говорил. Собственно, я уговаривал Орвина зачислить вас, но он был столь же непреклонен, как, по его словам, и вы сами. Вы хотели работать только с ним и ни с кем иным.
Эмма пыталась уложить в голове новую информацию. Она стояла в полном ошеломлении. Доктор Агассис, похоже, постепенно начал терять терпение.
– Что ж, мисс Остервилль, приятно было познакомиться, но, с вашего разрешения, я должен вернуться к этому адскому труду – к писательству, на которое, судя по всему, обречен до конца дней.
Эмме вдруг ужасно не захотелось его отпускать.
– А что вы пишете, сэр?
– Сравнительную натуральную историю этой страны, – ответил он. – Поскольку никто еще не выступил адекватно на этом поприще. Чтобы должным образом освоить какое-либо место, мы должны полностью постичь его природные компоненты. Этому я выучился у моего дорогого друга, мистера Гумбольдта. Но чего ради я согласился написать десять томов, а не три-четыре?
– Потому, что материала у вас на десять томов?
– О, материала гораздо больше. Десять казалось всего-навсего честолюбивым началом.
– Хотелось бы и мне когда-нибудь написать десять томов.
Он улыбнулся. Но выражение его тут же стало жестче. Он пристально посмотрел на Эмму.
– Жена учит меня, что такие вот вещи – о которых я даже и не мечтал – и в самом деле будут доступны для представительниц прекрасного пола, возможно, даже в ближайшем будущем. Как ни печально, жизнь меняется, хотя, возможно, не к лучшему. В погоне за змееподобным существом, которое мы называем «прогрессом», слишком легко по пути потерять мораль. Позвольте сказать вам вот что: если вы и в самом деле хотите постичь эту профессию, то должны быть готовы к тому, что вам потребуется много часов полевой работы прежде, чем вы напишете свои десять томов. Нельзя брать таксономию просто из головы – и, честно сказать, я все еще не уверен, что хрупкая женская конституция пригодна для столь тяжких трудов.
