Рафаил Бахтамов - Властелин Окси-мира
– Вначале было трудно.
Идём в кабинет писать акт испытаний. Не такое это простое дело. Кто-то из членов комиссии утверждает, что в первый момент из аппарата шёл пар, и требует, чтобы это отметили в акте. Заведующий лабораторией, снимая и надевая пенсне (оно у него тоже узкое) настаивает, чтобы в акт внесли «утомлённое состояние испытателя».
– Откуда вам известно?
– По данным визуальных наблюдений.
Я возражаю. Гена меня поддерживает. Голоса звучат всё громче.
– Займитесь аппаратом, – распоряжается Смолин.
Без особого удовольствия мы уходим. У дверей я оглядываюсь. Смолин успокоительно машет рукой: «Не беспокойтесь. Всё в порядке».
Предстоит простая операция: перелить остатки перекиси из аппарата в банку. Отверстие достаточно большое. Но от возбуждения или от усталости у меня дрожат руки. Капли падают на блестящий паркет.
– Подожди. – Гена приносит тряпку, которой уборщица протирает пол. Аккуратно стелет. – Давай я.
Охотно уступаю. У него получается ещё хуже – тонкая струйка перекиси задевает пальцы и стекает на пол. Подумаешь, вытрем. Но Гена ставит банку и, держа аппарат одной рукой, другой берётся за тряпку. От перекиси пальцы у него белые, будто их натёрли мелом Ничего, немного пощиплет и пройдёт.
– Который час? – зачем-то спрашиваю я.
– А что тебе, на пожар? Ну, одиннадцать с минутами…
В это мгновение что-то вспыхивает, огонь ударяет Гене в лицо. Он отшатывается, роняет аппарат в огонь. А пламя уже гудит и рвётся вверх.
Остальное происходит в доли секунды. В моем сознании с яркостью ночных реклам загораются предупреждения. Здесь в коридоре их множество. «Пожар! Звони… Включай сирену… Ломай… Нажимай… Бей…» Мотаясь по коридору в аппарате, я видел их постоянно. Это в самом деле страшно – пожар в химическом институте.
Бросаюсь к сирене. И застываю. Удар по стеклу, рывок… Попробуй докажи после пожара, что это случайность, что перекись совершенно безопасна.
Я перестал соображать. Двумя прыжками оказался рядом с Геной, третьим – прыгнул в пламя. Что-то горячее и яркое пронеслось надо мной, воздух стал вдруг красным…
И всё. Пламя упало. На паркете валялись тряпка и кусок обгорелой материи – остатки резервуара. А мы даже не обожглись, и пол не почернел. В чистом кислороде вещи горели лёгким, как чистый бензин, пламенем.
Несколько минут, и «следы преступления» стёрты. Своевременно открылась дверь, и нас пригласили в кабинет. Мы подписали акт испытаний – очень хороший, очень благожелательный акт. Правда, когда мы вышли в коридор, заведующий лабораторией, потянув носом, подозрительно проворчал:
– Какой-то странный запах. Вроде что-то горело?
Но мы пожали плечами. Мало ли чем может пахнуть в институте, который занимается прикладной химией…
САМОЛЁТ ИДЁТ НА ПОСАДКУ
– Это трудно и рискованно, – говорит Смолин.
– А работать с незнакомым веществом легко и безопасно? – возражает Гена. – Учтите, сегодня только счастливая случайность…
Я делаю страшные глаза, и он замолкает. О пожаре никто не должен знать, даже Смолин. Но, по-моему, он догадывается. Когда мы вышли из института, он сказал, ни к кому в частности не обращаясь:
– Бледные вы сегодня… А в коридоре действительно пахло жареным.
Пришлось сделать вид, что мы не слышим. Смолин повздыхал и стал прощаться – у него были дела в порту. Очень кстати: нам не терпелось обсудить утреннее происшествие.
– Концентрированная перекись и сухая тряпка, – сказал Гена, когда мы сели. – Самовоспламенение.
Набережная Невы была пустынна. Только вдали, у Эрмитажа, стояли люди. Но мы всё равно озирались и говорили шёпотом.
– Ты здорово прыгнул. Просто удивительно.
Я поёжился. С реки дул ветер. Мелкие острые снежинки царапали лицо.
– Ты понял, почему огонь сразу спал?
– Нет, – сказал я вяло. Меня мутило. Прикроешь веки, жёлто-красное пламя начинает плясать перед глазами.
– Прыжок пришёлся очень удачно – прямо на резервуар. Перекись сразу выплеснулась, превратилась в кислород. Огонь поднялся метра на три и сник. В перекиси тряпка горит, как бензин. А без неё тоже мне горючее – тряпка…
– Интересно, на что ещё перекись так действует? Ну, чтобы вещь… – Я никак не мог вспомнить нужное слово.
– Самовоспламенилась? – подсказал Гена. – Кто его знает… Сухое дерево, тряпки. Наверное, бензин… Чудо, что наш опыт с получением перекиси обошёлся без пожара.
Он оборвал и задумался. Глаза его сузились. Я чувствовал: сейчас последует что-то решительное. Спорить не хотелось, меня всё ещё мутило.
– Перекись нужно взять с собой, – отчеканил Гена.
– Куда и зачем? – спросил я машинально.
– Разумеется, в Баку. Мы должны с ней работать.
– Ладно, возьмём.
И вот мы втроём в номере.
– Надо, – упорно твердит Гена.
– Трудно и рискованно, – повторяет Смолин. Кажется, не очень уверенно – доводы Гены на него действуют.
Я понимаю Смолина. «Трудно» относится к получению. Хотя перекись выделена специально для нас, но нигде не сказано, что мы имеем право взять остаток с собой. «Рискованно» – это дорога. Пожар и взрыв, упакованные в непрочное стекло. А впереди тысячи километров, два поезда с пересадкой в Москве…
– Большой риск, – неожиданно соглашается Гена. – Но без этого нельзя. Нам, Сергей Петрович, ещё придётся встретиться с перекисью. И кто её знает… Ведь не всегда испытания кончаются удачно.
– Боитесь? – в упор спрашивает Смолин.
– Боюсь, – тихо говорит Гена. – Темноты боюсь, Сергей Петрович. Конечно, при взрыве не очень-то подумаешь. Всё же я хоть успею сообразить, где ошибка. А так я и знать не буду. Грохнет, и конец.
– Хорошо, – отрезал Смолин. – Завтра получите.
Вероятно, это было трудно. Смолин выглядел красным и взъерошенным, а узкое лицо заведующего лабораторией стало, кажется, ещё уже. Однако документы были оформлены. Мы взяли баллоны и вышли.
– Поедем? – предложил Смолин.
– Пойдём, – возразил я.
В машине трясёт. И вообще я предпочитал, чтобы знакомство с перекисью происходило без участия шофёров такси. Мы и перекись могли не «понравиться» друг другу. Зачем же впутывать в наши отношения посторонних?..
У каждого по баллону. В баллоне три литра. Перекись раза в полтора тяжелее воды. И стекло. В общем, килограммов пять-шесть. Не так уж много, когда есть возможность менять руки.
Всё хорошо, и я даже начинаю насвистывать. Мы выходим из переулка, и людей становится больше. Поворот, и нас окружает толпа. Это какие-то странные люди. Они кричат, машут руками, толкаются. Крики – куда ни шло, это их личное дело. Но толкать перекись, которая, как пишут в книгах, «взрывается от малейшего толчка»?! В баллоне дремлют 15 тысяч литров кислорода. Если они вырвутся на свободу, это будет пострашнее, чем порох…
Размахивая шляпой, на меня налетает гражданин в очках. Пальто расстёгнуто, галстук съехал набок.
– Осторожнее! – предупреждаю я.
Он смотрит на меня безумным взглядом, и вдруг лицо его искажает дикая радость.
– А-а, попался! – ревёт он. – Вот ты где! Я тебя ещё раньше заметил. Когда все хлопали…
Сумасшедший. В руках у меня баллон, и хлопать я могу разве что им. В глубине души я полагаю, что это было бы совсем не вредно. Говорят, есть даже такой способ лечения. Прежде чем нас обоих отправят в больницу, этот псих, надо думать, придёт в себя…
– Прихвостень Спартака! – вопит человек.
Всё ясно. У него бред величия. Воображает, что он Цицерон или Марк Красс – римский полководец, который разбил Спартака.
– Подождите, гражданин! – слышу я угрожающий голос Смолина.
Человек яростно оборачивается. И сразу сникает – Смолин в морской форме, а моряков в Ленинграде уважают.
– Быстро в сторону, – командует Смолин. – Кончился матч «Спартак» – «Зенит». «Зенит» проиграл, ясно? Вы за кого болеете?
– За «Спартак», – окончательно растерявшись, отвечаю я.
– Я тоже. Но тс-с… Иначе нас разорвут на части.
– Не нас одних, – мрачно острю я.
Только через два часа, взмокшие и усталые, мы добираемся до гостиницы.
«До отхода поезда Ленинград – Москва пять минут», – объявляет диктор. Мы сидим в купе втроём и втайне надеемся, что четвёртое место останется свободным. Разумеется, сразу же появляется пассажир. Ко всему, женщина. И с ребёнком – девочкой лет шести.
Очень милая девочка – такая живая, любознательная. Она сейчас же замечает баллоны с перекисью. Начинаются вопросы.
– А что это?
Говорю первое, что приходит в голову:
– Варенье.
– А варенье такое не бывает.
– Бывает. Вроде сиропа.
– Ой! Я очень люблю сироп.
Пауза. Вмешивается мать:
– Видишь, банки закрыты. А дядя занят, он читает газету.
– Я сама открою! Мама, я правда умею открывать банки?
– Действительно, она умеет, – с гордостью говорит мама.
Гена и Смолин, успевшие сбежать на вторую полку, благодушно кивают.
