Илья Бражнин - Страна желанная
— Ну? — сказал Самарин настойчиво. — Что же вы молчите?…
Мортон поёрзал на табурете и сказал, наливаясь кровью.
— Но… как бы вам сказать… Я весьма затруднён… Я… Это же, собственно говоря, политический вопрос, э-э, политический и сложный вопрос и притом вне моей компетенции… Я ведь, собственно говоря, военный человек… А? Вы должны понять моё затруднение…
— В общем-то понятно, конечно, — сказал Самарин и коротко рассмеялся. — Одно вот разве что не понятно. Несколько минут тому назад вы отвиливали от ответов на военные вопросы, ссылаясь на то, что вы, собственно говоря, человек не военный, а сейчас, отвиливая от другого рода вопроса, вы утверждаете как раз обратное. Как же это так, а?
Самарин с минуту ждал ответа на свой вопрос, но, не дождавшись, повернулся к солдату.
— А что думаете насчёт всего этого вы, Кид Шарки, так, кажется, вас зовут, судя по документам?
— Да, — кивнул солдат, повернувшись всей грудью к Самарину. — Так оно и есть. Кид Шарки, город Гран Рапид, штат Мичиган, столяр Кид Шарки, дурак Кид Шарки, наглотавшийся до рвоты брехни этаких вот молодчиков.
Солдат резко повернулся к офицеру, точно вспомнив, что не всё в нём рассмотрел. Потом покачал своей большой угловатой головой и снова повернулся к Самарину. Больше он уже не обращал на офицера никакого внимания, как будто того не было в комнате. Он оперся о стол, возле которого сидел, и положил на него руки. Руки были тёмные, заскорузлые, тяжёлые и казались слишком большими для худощавого малорослого солдата.
— Значит, вы спрашиваете, мистер русский комиссар, что же я думаю по этому вопросу? По совести сказать, я думаю, что мне пора домой.
Солдат в волнении поднялся с табурета, не замечая этого, не замечая и своего волнения при упоминании о доме. Было похоже, как будто он вот сейчас собирается надеть шапку, выйти из этой комнаты, из этой избы и отправиться к себе домой, в Гран Рапид, штат Мичиган. Он даже безотчётным движением оглянулся на дверь, но тотчас, впрочем, отвернулся от неё и, нахмурясь, заговорил быстро и сбивчиво:
— Слушайте, вот в самый раз, в прошлое воскресенье, в это время я узнал, что ещё месяц назад мои, значит, земляки обратились в Конгресс, понимаете, в самый Конгресс, с требованием вывести американские войска из России. Видите, какое дело получается. Я здесь, а они, понимаете, там. А ведь их там в Гран Рапиде тысчонок двадцать таких, как я. И вот, значит, собрались со всех заводов и с моей фабрики на митинг и потребовали от Конгресса, чтобы, значит, оставить в покое русских рабочих. Русские сами разберутся, что им делать. Что, неправильно? А я говорю — правильно!
Солдат с внезапной силой ударил по столу узловатым кулаком, так что чернильница подскочила вверх и едва не опрокинулась.
— Я говорю — правильно! И если говорить по совести, мистер русский комиссар, то у нас в роте многие ребята говорят точка в точку то же самое. Не скажу, что все. Нет, этого я не скажу. Но всё-таки многие как раз в этом роде думают о событиях. Честное слово, порядочно ребят так вот и думает. И сказать по совести, мы знаем много, чего нам не хотят говорить и что скрывают от нас. В Архангельск, знаете ли, приходят суда со снаряжением и так далее. Ну, мы, понятно, с матросами этих судов имеем кой-какие дела и сведения разные имеем. И газеты тоже имеем и не только обязательно те, которые читают наши офицеры. Да. Так вот в воскресенье я как раз в такой газете и прочёл про моих земляков из Гран Рапида, что они требуют, значит, чтобы я вернулся домой. Я и говорю тогда своим ребятам: «Что ж, это как раз подходяще и в самый раз то, что я думаю. Верно. Пора домой. С какой стороны ни погляди — пора домой».
Солдат умолк на минуту. Он тяжело дышал и по лицу его струился обильный пот. Он вытер его рукавом таким движением, каким, верно, привык делать это во время работы у себя на фабрике, когда обе руки заняты работой и инструментом. Самарин посмотрел на эти руки и спросил, улыбнувшись:
— Соскучились, поди, по рубанку?
Солдат осторожно прервал движение и тоже посмотрел на свои руки. Потом глубоко вздохнул и сказал тихо:
— Соскучились-таки.
Самарин кивнул и, внезапно задумавшись, посмотрел в окно. За окном было ещё солнечно и просторно. Сахаристо сверкал снег на крыше стоящей через дорогу избы. Самарин отвернулся и продолжал допрос. Вскоре он отпустил пленных и, поднявшись из-за стола, подошёл к стоявшему у окна Полосухину. Пленные шли в сопровождении конвойного красноармейца через двор к воротам. Впереди, твёрдо ступая, шагал маленький большеголовый солдат. Крупный, полнеющий офицер, ссутулясь, шёл сзади.
Самарин кивнул на солдата и сказал с оживлением:
— Послушай, что если пустить листовкой обращение этого солдата к своим товарищам по роте. Настроение в их роте, по-моему, вполне для этого подходящее.
— Вполне, — поддержал Полосухин, и глаза его загорелись боевым огоньком. — Можем своими силами на шапирографе пустить. Пошли в политотдел. Поговорим.
— Пошли, — согласился Самарин, и спустя несколько минут оба вышли на деревенскую улицу и направились в политотдел дивизии.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. ДАЛЬШЕ ПОЕЗД НЕ ИДЕТ
Паровоз весело бежал вперёд. Настал день. Поезд часто останавливался. Глебка во время остановок прятался на тендере. Иногда он не сходил с тендера и на перегонах. Если бы не морозец, усиливающийся встречным ветром, то Глебка всю дорогу так и проехал бы на тендере. Ему очень нравилось смотреть с высоты на мимо бегущий белый мир. Время от времени молодой кочегар с глазами, подведёнными угольной пылью, с блестящими, точно фарфоровыми белками и такими же блестящими белыми зубами, кричал Глебке:
— Эй, душа на колёсах, иди, давай, греться.
Глебка спускался в паровозную будку и следом за ним прыгал вниз Буян. Кочегар запускал пальцы в густую собачью шерсть.
— Эх, хороша шуба. Сколько плачено?
Он тормошил пса, хватая его то за бок, то за загривок и приговаривая:
— Сколько плачено? А?
Буян, засидевшийся на месте, с удовольствием вступал в игру, теребил кочегара за рукав рубахи и баловано урчал. Они быстро подружились, и пёс льнул к молодому белозубому кочегару. Глебка глядел на их возню и довольный усмехался. Ему кочегар нравился ещё больше, чем Буяну. Было в этом человеке что-то располагающее к себе с первого взгляда. Он был постоянно оживлён и деятелен, постоянно стремился управлять всем, что его окружало. Помимо прямой своей работы у паровозной топки, он всё свободное время что-то протирал, скоблил, что-то делал для машиниста, потом для Глебки, устраивал Буяна, нашёл даже для него кусок мешковины и подостлал на тендере, чтобы пёс не так сильно измазался углём.
Для Глебки он устроил на тендере укромный уголок и командовал, когда нужно прятаться. Глебка понимал, что передан Шилковым на время пути по железной дороге в руки этого кочегара и беспрекословно выполнял все его распоряжения.
Когда Глебке приходилось забираться на тендер, кочегар, случалось, заглядывал к нему ненадолго и говорил что-нибудь весёлое и ободряющее. Иногда, вытирая ветошкой руки, он мурлыкал себе под нос.
Товарищ, я вахту не в силах стоять, -
Сказал кочегар кочегару. -
Огни в моей топке совсем не горят,
В котлах не поднять больше пару.
Несмотря на грустные слова, песня не казалась печальной. Голос певца звучал негромко, мягко и чисто. С каждым часом, с каждой минутой пути этот человек нравился Глебке всё больше. Спустившись как-то с тендера в паровозную будку погреться, Глебка спросил кочегара, как его зовут, как его фамилия?
Кочегар отшутился:
— Зовут зовуткой, величают уткой, фамилию обронил да поднять забыл.
Он подмигнул Глебке, потом, повернувшись к нему спиной, открыл топку и принялся шуровать в ней. Ни имени, ни фамилии своей он так и не сказал. К концу дня Глебка, задремавший было в тепле возле топки, проснулся от резкого скрипа тормозов и одновременно от лёгкого толчка в бок.
— Сыпь на тендер. Стоянка, — сказал кочегар, блеснув фарфоровыми белками и ослепительной полоской зубов.
Глебка схватил в охапку Буяна и полез на тендер. На остановках ему строго приказано было не выглядывать наружу, и Глебка свято выполнял этот приказ. Он готов был выполнить любые требования и любые приказы, лишь бы двигаться быстрей вперёд. Стоянки задерживали движение, и потому Глебка терпеть их не мог.
