Илья Бражнин - Страна желанная
— Эй, хозяин, пусти погреться.
Не дожидаясь ответа, он вошёл в депо и, остановившись против жаровни, протянул над ней руки.
— Шуба-то на баране, а ты вдруг зазяб, — проворчал Лепихин, насмешливо и неприязненно глядя на солдата.
— Меня та шуба не греет, — сказал солдат с усмешкой.
Лепихин глянул на солдата своими живыми приглядистыми глазами. Солдат заметил, что его испытующе разглядывают, но, казалось, ничуть этим не смутился. Только скулы резче выступили на его смуглом, сумрачном лице. Лепихин обежал быстрым взглядом и это лицо и всю коренастую фигуру солдата и сказал:
— В старом-то уставе было записано, что солдат должон иметь бравый и молодцеватый вид, а у тебя что-то не по уставу получается. Квёлый ты какой-то.
— Будешь квёлый, — сердито буркнул солдат.
Лепихин поскрёб щетинистые щёки и насмешливо спросил:
— Что, солдат, аль невесело на белом свете жить?
Он сделал ударение на слове «белом». Солдат, смотревший на свои протянутые над жаровней руки, медленно поднял на старика сумрачные глаза.
— Думаешь на красном веселее?
Старик не мигая встретил его тяжёлый взгляд.
— А ты-то сам как думаешь?
— Солдату думать не приказано.
Лепихин усмехнулся и показал на отвёрнутую полу рыжей шубы.
— Баран твой тоже, видно, не думал, так вот зато из него шубу и сделали.
— Неизвестно ещё, что из нас сделают, — буркнул солдат.
— Известно. Уже сделали, — резко сказал молодой белобрысый рабочий, подходя вплотную к солдату и глядя на него с нескрываемой злобой. — Бандитов сделали. Каждый день людей расстреливать на Мхи водите.
— Я не вожу, — сказал солдат, сердито сопя и снова опуская глаза на свои руки, протянутые над жаровней.
— Не ты, так другой, какая разница? Одна шайка.
— Постой, Городцов, — вмешался Лепихин. — Ты не горячись.
Он оттеснил Городцова и подмигнул ему, давая понять, что он повёл разговор очень уж круто и опасно. Потом повернулся к солдату и уже без насмешки спросил:
— Ты, видать, не так давно в солдатах?
— Месяца два всего.
— По мобилизации?
— По мобилизации.
— А прежде чего делал?
— Прежде лесорубом был и по сплаву, то же самое ходил.
— А сам откуда родом?
— Шенкурской.
— А-а, шенкурята — крепкие ребята. Как боровички. И скуласты. Случаем, не Зуев твоя фамилия?
— Зуев, — солдат удивлённо поднял брови. — Откуда ты дознался?
— Дознаться нетрудно, — снисходительно усмехнулся Лепихин. — Половина шенкурят — Зуевы.
— Верно, — сумрачное лицо солдата впервые за всё время посветлело и на нём мелькнула улыбка. — Зуевых у нас, верно, много. И ребята шенкурские крепкие.
— Как же, слыхали о вашей крепости, — снова вмешался белобрысый Городцов. — В январе, сказывают, красные вам как раз под Шенкурском всыпали, так что вы и город кинули, да семьдесят вёрст аж за Шеговары драпали.
Лицо солдата снова стало сумрачным и замкнутым.
— То не нам всыпали, — сказал он обиженно. — То американцам да канадцам. Они там фронт держали.
— Держали, да не удержали, — сказал злорадно Городцов.
Лепихин взял его слегка за локоть и оттянул в сторону. Солдат молчал. Лепихин сказал, прищурясь:
— Выходит, значит, всё по справедливости, что назад к Москве отошёл город. Старое такое присловье есть: Шенкурск городок — Москвы уголок. Может слыхал, лесоруб?
Лепихин повернулся к солдату и говорил с ним теперь без насмешки. Солдат, помолчав, сказал:
— Слыхал. Верно. Есть такая поговорка. Дед сказывал.
Он вытащил из кармана шубы тёплые рукавицы, обшитые защитного цвета сукном, и стал натягивать их на руки. Лепихин поглядел на рукавицы и спросил:
— Тут на вокзале солдаты третий день по выгрузке дров работают. Ты случаем не из той партии?
— Из той.
— Ну-ну, — кивнул Лепихин, глядя с усмешкой на то, как натягивал солдат рукавицы и как пошёл прочь от жаровни. Выходило, что солдат вовсе не греться заходил. Эти рукавицы, эта рыжая баранья шуба и волчья ушанка давали достаточно тепла и не хватало солдату, видимо, совсем другого. За этим-то другим и завернул он к рабочим депо, увидев открытые двери. Думая об этом, Лепихин проводил солдата взглядом до дверей. Тот уходил, словно нехотя или в глубокой задумчивости. На пороге он остановился и обернулся, словно желая что-то сказать и колеблясь, говорить ли. Потом, видимо, решившись и указывая на Городцова, сказал негромко:
— Ты, папаша, этого белобрысого попридержи всё ж таки. Больно рисково разговаривает с незнакомыми. На другого налетит этак и прямо в контрразведку угораздит, а там и на Мхи очень просто.
— На другого он этак не налетит, — усмехнулся Лепихин. — У нас тоже глаза на месте. Прикидываем, с кем чего можно, с кем чего нельзя. А в общем, ты правильно это, конечно. Остерегаться надо, — Лепихин лукаво прищурился и добавил: — Особенно белому солдату.
Солдат буркнул с такой же, как у старика прищуркой:
— У нас то же самое глаза на месте. Прикидываем, что с кем можно.
Лепихин тихонько засмеялся.
— Ну, оно и ладно, коли так. Заходи, лесоруб, не прогадаешь. Я ведь, к слову сказать, тоже шенкурский.
— Ну? — удивился и обрадовался солдат. — Ужо, теперь зайду беспременно.
Он вышел. Лепихин постоял на месте, глядя ему вслед и сказал вздохнув:
— Мужик-то, видать, не столько воюет, сколько горюет.
— Не он один, — откликнулся Городцов, снова отошедший к своему верстаку.
— В том и сила, что не он один, а много таких, — подхватил Лепихин с живостью.
— В том и сила, — согласился Городцов. — А между прочим, я что-то от тебя не слыхал прежде ничего про Шенкурск. Ты что же в самом деле тамошний уроженец?
— Я-то? — улыбнулся Лепихин. — Нет, я дальний. С Печоры, а в Шенкурске только один раз случаем бывал. Но это значенья не имеет. Раз белая власть и камманы заморские нам обоим не по носу, значит мы с ним земляки. Я так считаю, а ты как, парень?
Лепихин снова подсел к Глебке и вопросительно поглядел на него. Глебка ничего не ответил, во-первых, потому, что не мог понять, как это можно навязываться в земляки белогвардейскому солдату, во-вторых, потому, что как раз в эту минуту в дверях депо появился Шилков.
— Пошли, — сказал он коротко Глебке, не входя в депо и, видимо, торопясь. — Сейчас поезд.
Глебка вскочил со скамейки и кинулся к дверям. Лепихин проворчал вслед:
— Ишь, как взвился, и попрощаться с добрыми людьми времени нет.
Глебка остановился на полдороги к дверям и обернулся. Лепихин махнул рукой.
— Ладно уж, не ворочайся, а то пути не будет.
Он встал со скамьи и подошёл к Глебке.
— Ну ни пуху тебе, ни пера, сынок.
Лепихин нагнулся к Глебке и, заглядывая ему в глаза, сказал тихо:
— Передавай там привет.
— Кому? — спросил Глебка быстро и деловито, словно рассчитывая уже через полчаса быть на той стороне и передать поклон.
— Кому? — переспросил Лепихин. — Друзьям-товарищам. А как всякий встречный на той стороне будет твоим другом и товарищем, то выходит неси поклон всем, кто на той Советской земле ходит.
Последние слова Лепихин произнёс совсем тихо у самого Глебкиного уха и, произнося их, невольно кинул опасливый взгляд на раскрытые двери — не прошёл бы кто мимо, не услышал бы. Глебка молча кивнул головой и тоже покосился на двери.
Старик вздохнул и задумался на мгновенье. Потом, точно спохватившись, суетливо полез в карман, вытащил две галеты и сунул их в Глебкину торбу.
— На-ко, в дороге изгодится. Ну, бывай здоров. Не хворай, как говорится, а того главней, не теряйся.
Лепихин повернулся и медленно побрёл к верстаку. Глебка подбежал к Шилкову и вместе с ним вышел из депо. Они зашагали к стоявшему на путях поезду, составленному по преимуществу из теплушек. Когда они приблизились к зданию вокзала, дверь широко распахнулась, и на платформу вышло три иностранных офицера. Глебка мельком глянул на офицеров, и ему показалось, будто он их уже раньше видел. Офицеры постояли с минуту на платформе, потом подошли к классному вагону, находившемуся в середине состава. Отвернувшись от офицеров, Глебка тотчас забыл о них. Сейчас он мог думать только об одном — о предстоящем отъезде. И хотелось ему тоже только одного, чтобы Шилков поскорей посадил его в поезд и чтобы поезд поскорей отошёл от архангельского вокзала.
