Анатолий Рыбаков - Неизвестный солдат
Из штаба вышел генерал, вышли офицеры, и солдаты, и денщики, здоровые, упитанные, розовощекие, – все вышли посмотреть на пленных.
Был тот короткий предвечерний час, когда дневная работа в штабе кончилась, а вечерняя еще не началась. Можно побыть немного на теплой улице, окрашенной лучами заходящего солнца.
И есть повод – зрелище прогоняемых по улице пленных.
Краюшкин натянул на себя шинель, разложил по карманам гранаты, допил воду из кастрюли, спрятал под полой автомат.
Потом спустился во двор, открыл калитку и пошел по штабной улице.
Колонна двигалась далеко впереди него, она была уже возле шлагбаума, а он, Краюшкин, шел посередине улицы – обросший, худой, помятый, похожий на пленных, которых гонят впереди.
И немцы приняли его за пленного, отставшего от колонны. Их обмануло то, как спокойно, уверенно, на глазах у всех шел он по улице.
– Алло, рус! – окликнули его.
Но Краюшкин не ответил, не оглянулся, шел как оглушенный.
Генерал что-то сказал рядом стоящему офицеру. Тот направился к Краюшкину.
Но не дошел.
Первую гранату Краюшкин метнул налево – в генерала, вторую направо – в немцев, стоящих у машин.
Упал генерал, упали офицеры и солдаты, другие бросились за угол дома, за машины.
Краюшкин шел посередине улицы и бросал гранаты... Направо! Налево! Одна! Другая! Третья!.. Шел, освещенный багрянцем заката, и бросал по сторонам гранаты, неуязвимый для пуль, точно заговоренный символ несгибаемой и непокоренной страны...
И наконец упал...
И тогда немцы побежали к нему.
Он приподнялся и дал по ним последнюю очередь из автомата и приник к земле, убитый, не видя уже никого – ни пленных, бегущих в лес; ни немцев, стреляющих по нему, по мертвому; ни солнца – оно склонилось совсем низко, почти к самому горизонту; ни дубов – их длинные тени пересекли улицу, где нашел свою смерть Краюшкин.
36
Мне просто повезло на экзаменах. Все время не везло, а на этот раз повезло. Я даже не собирался их сдавать. Но приехала комиссия. Накануне я просмотрел правила движения, перелистал учебник, тетради и решил: пойду. Провалюсь – наплевать! Не провалюсь – уеду в Москву с профессиональными правами.
Мне повезло. Я расположил к себе экзаменатора. Хотя это и был довольно мрачный старший лейтенант, высокий и тощий. На вопрос о том, что такое обгон, я ответил точно, по правилам: «Обгоном называется маневр, связанный с выездом из занимаемого ряда». И показал на фигурках, какие именно движения машин называются обгоном.
Но покорил я его сердце на езде. Село нас в «Волгу» четыре гаврика. Один впереди, рядом с экзаменатором, трое сзади. По тому, как повел машину первый, было ясно, что дело его – хана: рванул с места, заглушил мотор, делая левый поворот, заехал на левую сторону. Инспектор тотчас высадил его из-за руля. Парень спокойно вылез – оказывается, он сдает езду уже четвертый раз и будет сдавать двадцать четвертый, лопух: вылез из машины, не поставив ее на скорость, не затянув ручного тормоза. Вылез и спокойно отправился домой.
Инспектор указал мне на его место. Я пересел, и первое, что сделал, – затянул ручной тормоз. Этот мой профессиональный жест подкупил инспектора: почувствовал опытного водителя. Велел мне развернуться на перекрестке – я развернулся. Велел остановиться – я остановился у тротуара. Подписал мой листок; через час я получил права.
Так все просто, быстро и хорошо на этот раз произошло.
Теперь я мог работать и на участке. Если, конечно, Воронов даст мне машину. Но даст ли он мне ее? В отряде я еще не показывался, ничего не решил, жил у дедушки: ведь у меня отпуск за свой счет.
С дедушкой наши разговоры вертелись вокруг старухи Бокаревой. Он был этим очень озабочен.
– Могила не ее сына, а Краюшкина, – говорил дедушка, – а ты ей ничего не сказал. Дом продаст, прикатит сюда, а это все не ее – езжай обратно! А куда обратно? Убьем старуху.
– Не мог я ей сказать, не мог! – закричал я. – Если бы ты видел ее глаза, видел бы эту несчастную женщину, она живет одним, этой могилой, этой поездкой, – ты бы тоже не смог ей сказать! Почему обязательно я? Пусть говорят те, кто писал ей, пусть снова напишут.
– Агапов? Ведь он запрашивал, высказал предположение.
– Вот и пусть напишет правду.
– А может, и не стоит писать правду? – сказал вдруг дедушка.
– Это невозможно, – ответил я, – кто позволит говорить неправду?
– Так ведь правду пока знаешь ты один.
– Я неправды говорить не буду.
– Неизвестно еще, где она, настоящая правда, – сказал дедушка.
– Ага, – с горечью сказал я, – все решили, что это Бокарев, только я один сомневался. И теперь, когда я доказал, что был прав, я должен от всего отказаться. Выходит, я зря искал, зря все делал...
– Почему же зря? – спросил дедушка. Нашел матери сына – разве этого мало?
Я не знал, как поступить. Я не мог скрывать правду, но мне было жалко старуху Бокареву, и Клавдию Иванцову, и Анну Петровну. Эти люди ждут до сих пор, ждут и надеются. А дети Краюшкина не ждут и не надеются. Но пусть они плохие дети – при чем же сам Краюшкин? Ведь его могила, он разгромил штаб, – разве не обязаны мы ему воздать должное?
Так я и не мог ничего решить, ничего не предпринимал. Пусть решают сами, пусть сами предпринимают что надо. Кого я имел в виду – не знаю. Совет ветеранов? Штаб следопытов? Горсовет? Не знаю. Стоит при дороге могила неизвестного солдата, ничего на ней не написано; я один знаю, чья могила, ну еще и дедушка с моих слов. И каждый может думать что хочет: Бокарева – что здесь ее сын, Краюшкины – что здесь их отец. Ведь в могиле Неизвестного солдата в Москве тоже неизвестно кто.
Так ничего и не решив, я отправился на участок. С участком я тоже ничего не решил. Покажу Воронову свои права, увижу, что он мне предложит, и тогда решу.
Самое неожиданное, что ожидало меня в отряде, – это Зоя Краюшкина. Она сидела возле вагончика.
– Ты откуда взялась? – удивился я.
– Приехала.
– Вижу, что приехала. Зачем?
– На могилу, к дедушке.
Честное слово, никогда не знаешь, что можно ожидать от таких вот чересчур интеллектуальных девиц. То им все до лампочки – традиции, обычаи, всякие мероприятия, то они несутся сломя голову неизвестно куда и зачем: примчалась к могиле дедушки, о котором ничего не знала и знать не хотела. Сидит тут, среди этих вагончиков, в своих очках, короткой клетчатой юбке, гольфах, этакая туристка. Дедушка ей понадобился!
Двери вагончика были открыты; я видел в глубине его Воронова и инженера Виктора Борисовича. Они чего-то рассматривали, какой-то чертеж, что-то обсуждали, а Люда с любопытством косилась на Зою. Шла обычная работа участка, дорога строилась, и мое возвращение не произвело здесь ни впечатления, ни сенсации. Вернулся, и ладно. У них свои заботы. Они и забыли, наверно, о том, куда и зачем я ездил.
– Понимаешь, какое дело, – сказал я Зое, не зная, как ей все объяснить, и в то же время чувствуя, что именно вот эта девчонка должна все понять, – я был в Красноярском крае, у матери старшины Бокарева. Одинокая старуха, совсем одна, тридцать лет ждала известий о сыне, ждала, что найдут его могилу...
Черт возьми! В вагончике, наверно, слышно все, что я говорю. Впрочем, Воронов и Виктор Борисович углубились в чертеж.
Все же я сказал Зое:
– Отойдем в сторонку.
Но она не двигалась с места. Сидела на камне, смотрела на меня и не думала подниматься.
– Понимаешь, – продолжал я, – ей написали. Написали неправильно, поспешно, и она решила, что неизвестный солдат это ее сын, Бокарев.
– Но это не ее сын, – возразила Зоя, – это мой дедушка.
– Да, это твой дедушка, – подтвердил я, – но она так уверена, что это ее сын, так этого ждала.
Теперь я с надеждой смотрел на Зою. В сущности, она единственный человек, который может все решить. Я не знаю, как это сформулировать, но теперь был как раз тот случай, та ситуация, когда вот такая девчонка в короткой клетчатой юбке могла стать человеком. Она стала человеком, приехав из-за дедушки, которого не знала. Теперь она может показать себя большим человеком.
– И вот, – заключил я, – она решила приехать сюда.
Зоя помолчала, потом спросила:
– Зачем?
– Хочет дожить жизнь возле его могилы, хочет умереть здесь, хочет, чтобы похоронили рядом. – Я смотрел Зое прямо в глаза. – Ведь, в сущности, эта могила ей нужнее всех.
Зоя ничего не ответила, сидела задумавшись.
Подошел Андрей, увидел меня, удивился обрадованно:
– Здоров! Приехал? Ну как?
– Порядок, вот твой плащ.
– Пригодился?
– Пропал бы без него.
Подошли бригадир Мария Лаврентьевна, и еще бригадир, и механик Сидоров. Участок снимается, идет на новое место, и они должны получить последние распоряжения о передислокации.
Из вагончика вышли Воронов и Виктор Борисович.
