Э. Конигсбург - Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире
Выполнив все инструкции, Джимми принес из ванной полный стакан воды, сел на кровать, скрестив ноги по-турецки, и откусил кусок записки. Вкус у бумаги был, как у той жвачки, которую он однажды жевал пять дней кряду, только бумага была чуточку тверже. К тому же чернила оказались не водостойкими, и зубы у него окрасились в синий цвет. Джимми героически проглотил первый кусочек и попробовал откусить еще один, но сдался. Он порвал записку, а клочки скомкал и выбросил в мусор. Потом пошел и почистил зубы.
Наутро Эмма и Джимми действовали строго по плану. Как обычно, они сели в школьный автобус, только не на привычные места, а на заднее сиденье. Когда автобус подъехал к школе, все вышли, а они остались. Как и было предусмотрено планом, этого никто не заметил. В автобусе, как всегда, была толкотня и суматоха, кто-то искал тетрадку, кто-то — варежки, все спешили поскорее выпрыгнуть, и никто не глазел по сторонам.
Чтобы Герберт, водитель, не увидел их в зеркале, Эмма и Джимми поджали ноги и пригнули головы. Если бы их застукали, тогда, согласно плану, следовало отправляться в школу и изображать из себя прилежных учеников. Что было бы не так-то просто без учебников, тетрадок и музыкальных инструментов.
Затаив дыхание, Джимми и Эмма лежали на портфелях и футлярах от скрипки и трубы. За это время каждый из них не меньше пяти раз поборол искушение посмотреть, что творится вокруг. Чтобы удержаться, Эмме пришлось вообразить, что она слепа и может рассчитывать только на слух, обоняние и осязание. Когда топот ног, сбегающих по ступенькам, окончательно стих и двигатель снова завелся, они слегка приподняли головы и улыбнулись друг другу.
Теперь Герберт поедет по старой Бостонской почтовой дороге на стоянку школьных автобусов. Там он, как обычно, припаркуется, пересядет в свою машину и покатит восвояси.
За всю дорогу до стоянки Джеймс и Эмма не издали ни звука. Из-за ухабов и выбоин на дороге автобус подпрыгивал и дребезжал, как пустая жестянка на колесах — ну, почти пустая. И хорошо, что дребезжал. Иначе, думала Эмма, водитель наверняка бы услышал, как громко тарахтит ее сердце — совсем как та электрическая штуковина, в которой мама по утрам готовит кофе.
Лицо у Эммы раскраснелось, вспотевшая щека прилипла к сиденью, и это было очень неприятно! Она не сомневалась, что не пройдет и пяти минут после выхода из автобуса, как у нее на щеке вскочит прыщ. И хорошо еще, если один.
Автобус остановился, впереди открылась дверь. Стоит Герберту пройти в конец салона — и все пропало… Наконец они услышали, как водитель топает вниз по ступенькам. Затем дверь закрылась — это Герберт, уже снаружи, просунул руку в окошко и потянул за рычаг.
Эмма покосилась на часы. Она даст Герберту еще семь минут и только потом поднимет голову.
Семь минут истекли, но Джимми и Эмма хотели проверить, могут ли они потерпеть еще немножко. Поэтому они провели скрючившись еще секунд сорок, но было так тесно и неудобно, что эти секунды тянулись, словно скучный школьный урок.
Наконец они встали, глянули в окно и расплылись в улыбках — путь свободен! Спешить было незачем, и они потихоньку двинулись к передней двери автобуса — Эмма впереди, Джимми за ней. Дверной рычаг был слева от водительского сиденья. Эмма собралась было потянуть за него, но замерла, услышав, как сзади что-то звякает.
— Джимми, — обернулась она, — что это там бренчит?
Джимми замер на месте. Звяканье смолкло.
— Где бренчит?
— Да ты же и бренчишь, — определила Эмма. — Что там на тебе? Кольчуга, что ли?
— На мне то же, что всегда. Трусы — одни, синие; футболка — одна…
— Ой, Джимми, уймись. Я спрашиваю: что это на тебе издает такие ужасные звуки?
— Двадцать четыре доллара и сорок три цента.
Только тут Эмма заметила, что джинсы на брате провисли под тяжестью карманов. Между краем рубашки и ремнем белел зазор шириной в ладонь. В центре по- зимнему бледной полоски кожи красовался пупок.
— Слушай, а почему у тебя все деньги мелочью? Звенит же — оглохнуть можно!
— Потому что Брюс платит мелочью — монетками по центу и по пять. А чем он, по-твоему, должен платить? Векселями?
— Ладно, ладно! — махнула рукой Эмма. — А на поясе что висит?
— Компас. Мне его на прошлый день рожденья подарили.
— На что он тебе сдался? Только лишний вес!
— Компас нужен, чтобы находить дорогу в лесу. И дорогу из леса. Без компаса нельзя.
— В каком таком лесу?
— В лесу, где мы заляжем на дно.
— Это еще что за словечки?
— Словечки как словечки. Нормальные. А что?
— Да кто тебе вообще сказал, что мы заляжем на дно?
— Ты! — ликующе завопил Джимми. — Ты только что и сказала.
— Я? Я ничего такого не говорила!
— Еще как говорила! Ты сказала: «Да кто тебе вообще сказал, что мы заляжем на дно?» Вот прямо этими словами и сказала.
— Ладно, пусть. Сказала так сказала. — Эмма изо всех сил старалась сохранять самообладание. Она ведь командир отряда, а командир никогда не должен выходить из себя — даже если отряд состоит только из самого командира и его противного мелкого братца.
— Вот именно, сказала! Я сам слышал: «Да кто тебе вообще сказал, что мы…»
Ну уж дудки, подумала Эмма, я не дам ему еще раз договорить это до конца.
— Знаю, что слышал. А теперь слушай дальше. Мы заляжем на дно в музее Метрополитен в Нью-Йорке.
— Ну вот! — подпрыгнул Джимми. — Ну вот! Опять ты это сказала!
— Я сказала «в музее Метрополитен в Нью-Йорке».
— Ты сказала «заляжем на дно»!
— Хорошо. Не будем цепляться к словам. Мы едем в музей Метрополитен.
До Джимми наконец-то дошло.
— Музей Метрополитен? Убицца! Кому пришла в голову такая чушь?
Эмма окончательно взяла себя в руки. Опять они спорят и ругаются, как дома, а ведь теперь все должно быть по-другому! Они просто на минуту забыли, где они, почему и зачем.
— Значит, так, — решительно сказала она. — Сейчас мы выйдем из автобуса, сядем в электричку и поговорим обо всем подробно.
Джеймс Кинкейд почувствовал, что его надули.
— В электричку?! Мы что, не можем добраться до Нью-Йорка автостопом?
— Ну конечно! Автостопом. Чтобы нас похитили и ограбили, да?
— Ну, ограбят. А чего ты так волнуешься? Денежки- то мои.
— Но мы же вместе! Деньги твои, идеи мои. Так что едем поездом.
— Тоже мне, идеи. Девчачьи сюси-пуси, — пробормотал Джимми, но Эмма расслышала.
— Сюси-пуси?! Кто так выражается?
— Я так выражаюсь! Джеймс Кинкейд, вот кто!
Они снова забыли, что им нельзя привлекать к себе внимание, и вышли из автобуса, громко препираясь. Но все обошлось благополучно.
По пути на вокзал Эмма опустила в почтовый ящик два письма.
— Одно — маме и папе, — пояснила она. — Что мы сами ушли из дому и что не надо звонить в полицию. Завтра- послезавтра они его получат.
— А второе?
— А во втором две крышки от коробок с кукурузными хлопьями. Ты им шлешь две крышки со звездочками, а они тебе — двадцать пять центов. На молоко для хлопьев. Там так написано.
— Эх, послала б ты их раньше, было бы у нас сейчас на двадцать пять центов больше.
— Но хлопья-то мы только сегодня доели! — напомнила Эмма.
Они как раз успели на пригородный поезд, который отправлялся из Гринвича в десять сорок две. Народу в нем было немного (все, кому надо было в Нью-Йорк на работу или за покупками, уехали еще утром), поэтому Эмма придирчиво осмотрела целых два вагона, прежде чем нашла места, показавшиеся ей более или менее сносными: во всяком случае, их синяя бархатная обивка была не слишком пыльной.
До Нью-Йорка было двадцать восемь с половиной миль. Семь из них Джимми уговаривал сестру изменить план и «залечь на дно» в Центральном парке. Но Эмма осталась непреклонна. Зато она назначила Джимми казначеем. Ему предстояло не только хранить их финансовые средства, но и распоряжаться ими, принимая решения по всем расходам. Что ж, подумал Джимми, пожалуй, и от музея Метрополитен может быть польза.
Именно здесь, в электричке, Эмма окончательно перестала жалеть о том, что взяла Джимми с собой. А когда они вышли на нью-йоркском вокзале Гранд-Централ и по длинному подземному переходу направились в зал прибытия, она поняла: на самом деле это очень, очень здорово, что Джимми с ней. (Ах, как хорошо я знаю это ощущение звенящей пустоты, когда идешь по тускло освещенному бетонному пандусу!) И вовсе не из-за его денег и не из-за транзистора. Просто, чтобы бросить вызов Манхэттену, требовалась храбрость как минимум двух Кинкейдов.
Глава 3
Как только они вышли из перехода, Джимми принял свое первое казначейское решение:
— В музей идем пешком.
