Елена Ленковская - Две кругосветки
Сейчас у них перемирие. Но через месяц-другой война снова начнётся.
При прежнем короле бухты Таиохае, отце Тапеги, войны с соседями были чаще: он был большой охотник до мозгов человеческих! Вот ужас-то!
Робертс сказал, что убивший врага получает его голову. Он отрезает её немедленно, делит череп пополам и сразу проглатывает кровь и мозг.
Мориц, кстати, не дослушал Робертса. Он убежал, сказав, что его сейчас стошнит. Руся тоже весь позеленел, но остался — известно, он же характер вырабатывает.
Словом, мы стойко выслушали до конца. И поэтому мы знаем, что происходит потом.
Вот что. Победитель очищает череп от мяса, украшает клыками кабана и связывает под челюстью волокнами кокоса. Этот череп служит свидетельством отваги, и его подвязывают к одежде на талии.
Эспенберг и Лангсдорф нынче сильно повздорили из-за такого черепа, проломанного камнем, — каждому хотелось его иметь…
А мне вот такое сокровище даром не надо.
Мориц принёс бананов, но мы с Русей не стали. Да мне что-то вообще сегодня есть не хочется…»
Глава 34. Песня каннибалов в репертуаре Раевского
Стоя на шканцах, Крузенштерн отчитывал приказчика Российско-Американской компании купца Шемелина. По просьбе посланника Резанова тот накупил всякой всячины за топоры, которых на корабле оставалось совсем мало.
— Что это вы себе позволяете, господин Шемелин? Вы что, не слышали приказ капитана? — Крузенштерн был зол не на шутку. — Мену с островитянами я разрешил только только на бусы, зеркала, пуговицы, ножницы…
— Виноват, господин капитан, однако господин посланник распорядились…
— А ежели припасы кончатся? Что господин посланник тогда есть изволят? — раздражённо перебил его Крузенштерн. — Нукагивские безделушки? Уже обглоданные черепа? Или, быть может, он изволит скушать вместо купленных здесь свиней свою тенерифскую мумию? — И капитан бросил быстрый взгляд на старпома, стоявшего рядом.
Ратманов, всей душой болевший за своего капитана, коротко, не без ехидства, ухмыльнулся. Потом нахмурился. Иван Фёдорович рисковал, произнося такие речи в адрес государственного посланника. Ведь чем это может обернуться по прибытии в Россию — неясно.
Одно было ясно — терпение Крузенштерна лопнуло.
— Воля ваша, Иван Фёдорович, только это не безделушки, а для научной коллекции важные экспонаты, — оправдывался купец.
— Вы мне будете говорить о науке, господин Шемелин! — вскипел Крузенштерн.
— Для коллекции императорской кунсткамеры! — повторил Шемелин со значением. — Так сказали господин посланник.
Ратманов скривился.
— Господин посланник много понимает в науке, а ещё более в мореплавании, — презрительно процедил он в сторону.
— Да ведь я не могу ослушаться, господа, когда сам господин посланник…
— А меня вы можете ослушаться? — повысил голос Крузенштерн. — До тех пор, пока я — капитан, я здесь приказываю. Капитан отвечает за жизнь каждого на судне. И все — слышите? — все без исключения здесь должны исполнять мои приказы! Если хотите благополучно прибыть домой!
— Резанов обещает по прибытии в Камчатку заковать вас в оковы… — дрожащим голосом доложил Шемелин.
— Посмотрим! — Капитан отвернулся, давая понять что разговор окончен.
Сконфуженный Шемелин потоптался на месте, теребя бородку.
— Я бы и сам свежинки поел. Для восполнения, так сказать, жизненных соков организма, — забормотал он, — но его превосходительство господин посланник приказали…
— Заладил! — махнул на него рукой старпом и тоже отвернулся.
Шемелин ретировался.
— Макар Иванович, голубчик, вы не знаете где Робертс? — спросил Крузенштерн у Ратманова.
— Как же, знаю. Они с Лангсдорфом на берег съехали. Господин Лангсдорф словарь нукагивского языка составляет и зарисовки делает, — пустился в объяснения Ратманов. — И Раевского с собой взяли — пусть его Робертс туземному диалекту обучает. Он, мол, быстрее слова запоминает, нежели господин Лангсдорф успевает их в словарь записывать. Так я же вам докладывал! — прибавил он удивлённо.
— Да-да, вспомнил! — прижал капитан ладонь ко лбу. — Всё из головы вылетело с этими господами из Американской компании… — пожаловался он старпому.
Старпом только руками развёл.
— Так вот. Лисянский собирался завтра с самого утра наливаться водою. Нужен будет Робертс, как вы понимаете. Удобнее будет, если он сегодня переночует на «Неве».
— Так пускай Лисянский возьмёт Кабри!
— Ох, нет! — покачал головой капитан. — Всё-таки я Робертсу больше доверяю, — признался он. — Проследите, Макар Иванович, чтоб всё было исполнено. А то я Юрию Фёдоровичу клятвенно пообещал, что завтра в его распоряжении будет переводчик…
* * *Всё исполнили в точности, Робертс с вечера был отправлен на «Неву».
С ним поехал Раевский.
Нельзя сказать, что Руся был этим доволен.
Он-то после ужина собирался отдохнуть, наконец, от зубрёжки нукагивского и обсудить с Морицем возможности завтрашней рыбной ловли и купания…
А ещё — рассчитывал исполнить Морицу и Отто народную песню жителей Нукагивы. Как пометил в своих записях Лангсдорф, она исполнялась меланхолическим однообразным басистым голосом. С басистостью у Руси пока не всё было в порядке, а вот меланхолической однообразности — сколько угодно.
Слова в песне были весьма устрашающие. По-русски она звучала примерно так:
Где этот огонёк на острове? Зачем этот огонёк? Чтоб жарить неприятеля!
Давай разведём огонь! У нас есть огонь! Станем его жарить.
Мы его поймали. Он хотел бежать. Теперь он убит!
Сестра плачет. Родители плачут. Его дочери плачут
Первый день. Второй день. Третий, четвёртый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый день.
Вот, собственно, и вся песня.
Петь её полагалось хором. Так что братьям Коцебу ничего не остаётся, как выучить её тоже.
Особенно эффектно звучало:
— Тау-и-па-та-хо-о! — Чтоб жарить не-при-я-те-ля!
Словом, песня должна была иметь большой успех.
— Нет, — сказал Ратманов. — Тебе, братец, велено всюду сопровождать толмача. Планы расстраивались, но что тут поделаешь. Руся, вздохнув, повиновался.
Глава 35. Заговор
Татуировка была делом решённым. Толстой лежал, небрежно развалившись в тени пальмы, и ожидал начала процедуры, когда к нему подошёл Кабри и стал требовать платы за то, что свёл его с лучшим здешним мастером по татуировкам.
— Только после того, как он закончит работу, уважаемый, — процедил граф по-французски, демонстративно отвернулся и принялся разглядывать разложенные на тряпице инструменты мастера и миску с пастой из раздавленного ореха, который служил для добычи чернил.
— Вы мне обещали порох! — настаивал Кабри. — На кой чёрт мне ружьё без пороха?
— Отстаньте, Жозеф. Я вам уже всё сказал — получите сразу после. И помните — Крузенштерн не должен узнать об этом. Иначе он меня поедом съест. Он считает, ни вам, ни Робертсу здесь на острове порох ни к чему. А то вы как дети малые… тут же поубиваете друг друга.
Кабри чертыхнулся.
— Вижу вы, Жозеф, нынче не в духе, — лучезарно улыбнулся ему Толстой, которого, как видно, только забавляло плохое настроение француза. — Что вы щёлкаете зубами как каннибал? О, простите, я заболтался…
— С утра, когда я был на «Надежде», ваш капитан зазвал меня к себе в каюту. Там уже торчал этот чёртов Робертс! — Брызгая слюной, Кабри добавил к французским ругательствам ещё несколько слов по-нукагивски, видимо посылая проклятия на голову англичанина. — Крузенштерн прочёл нам проповедь — по-другому его речь не назовёшь — о том, что мы, как европейцы, должны жить в мире друг с другом. А потом вынудил меня пожать Робертсу руку. Я едва сдержался, чтоб не плюнуть в лицо этому английскому негодяю! — Кабри брезгливо посмотрел на ладонь и раздражённо вытер её о набедренную повязку-чиабу.
— Лучше бы вы просто вымыли руки, — посоветовал Толстой, глядя на старания Кабри стереть с ладони невидимые следы прикосновения заклятого врага. — И вообще, — прибавил он вполголоса, — вам нужно чаще мыться…
— За сегодняшнее унижение я отомщу им обоим!
— Правда? Каким же образом? — немедленно заинтересовался граф.
— Пока не решил.
— Так что вам стоит настроить туземцев против Крузенштерна? — пожал плечами Толстой. — Этим вы насолите и тому, и другому… О поверьте, мсье, нет ничего проще, как ввести в заблуждение людей, не понимающих другого языка, — продолжал теоретизировать он, уловив пристальный взгляд Кабри.
— Да, я так и сделаю, — злобно засипел француз. — Я скажу нукагивцам, что на их короля европейцы наложили оковы!
