Павел Шуф - Улыбка лорда Бистузье
— Мне эта ваза дико понравилась, давайте ее сюда.
Запомнил я его, запомнил. Как же… Такой конь…
Мы возвращались к машине, оглушенные услышанным. Выходит, Ромка не находил вазы в огороде, а просто принес ее, купленную в комиссионке, да еще и набив царскими деньгами. Вот, мол, товарищи, ценный клад. Сдаю безвозмездно. И не надо никаких специалистов… Ясно теперь, почему не хотелось ему специалистов. Конечно! Ведь эксперты не хуже продавца из комиссионного магазина и не хуже этого чудного Водяного Знака разобрались бы — что к чему. А ему, Ромке, славы хотелось, уважения, почета. И Динэр Петрович, папаша его, каков! Думает, если он завмаг, так можно и почет купить для своего Ромки. Всего-то за двадцать рублей. Ловко, ловко…
Я глянул на Андрея и испугался. Лицо у него потемнело.
— Что с тобой? — спросил я. — Ты не заболел?
Андрей затряс головой, глаза его засверкали и он дрожащими губами обронил.
— Г-г-гад он! Р-р-ромка…
Я понимал Андрея. Ему, конечно, обиднее всех. Ведь каково ему будет вспоминать, как фотографировал он этого вруна Ромку для Доски почета?..
… Мы молчали. Мурад не выдержал долгой паузы.
— Что случилось, братишка? — обратился он к Андрею. — Пленки не достал, да? Зачем молчал? В один магазин нет, другой нет, в третий есть. Я бы поехал, нашел. Зачем молчал?
Андрей вздохнул и не ответил, а только пошарил в сумке и показал Мураду коробки с пленкой.
— Есть, да?! — обрадовался шофер. — Вот хорошо. А ты меня когда сфотографируешь?
Андрей сурово молчал. Обиженный его неприветливостью, умолк и Мурад.
Мы въезжали в поселок, когда навстречу из-за поворота вырулил знакомый мотоцикл лейтенанта Барханова. Он притормозил и сделал нам знак рукой.
— Вернулись? — улыбнулся он. — Молодцы. Вас ждут. Все только и говорят про вас. Я-то сам телевизор не смотрел… Но мне рассказали… Слушай, Андрей! А ты, правда, про утюг по телевизору? Или шутят?
Андрей вяло махнул рукой.
Лейтенант Барханов отогнул полог, укрывавший люльку, и приподнял лежавшую на ее дне мешковину.
— Вот, в Ташкент везу. Дело у меня в Институте судебной экспертизы. Заодно решил и ее захватить. Узнаете?
Как не узнать! Это была та самая мешковина, в которую, если верить Ромке Суровцеву, была укутана найденная в огороде ваза.
— Сомнения берут, — задумчиво произнес лейтенант Барханов. — Уж больно тряпица новая. Неужели столько в земле томилась и так отлично сохранилась? Потому заодно и захватил. На всякий случай. Друг у меня там работает, вместе учились. Хочу попросить его — пусть проверит, сколько годков этой Тряпице… У них на то особые приемы есть. Какой-то период полураспада, что ли…
Я почувствовал, как напрягся Андрей, как дрогнули губы, готовые рассказать обо всем, что случилось в комиссионном магазине. Больно сжал ему локоть — молчи, мол, еще не время рассказывать об этом. Лейтенантский мотоцикл взревел и скоро скрылся вдалеке. В школу мы решили не заезжать.
— Мурад, мы сойдем около почты, — сказал я шоферу.
Не сговариваясь, не сказав друг другу ни слова, мы зашагали к дому Суровцевых. Ромка играл в лянгу, демонстрируя свое мастерство в приеме под названием «люры». Высоко подпрыгивая, он подгибал правую ногу и больно огревал ею лянгу, тотчас же вновь взлетавшую ввысь.
— Привет юнкорам! — воскликнул Ромка, даря лянге очередной удар.
— И тебе привет! — ответил я. — Из комиссионки.
— И от Водяного Знака привет! — ожил Андрей. Лянга зарылась в пыль. Ромка, уперев кулаки в бока, спросил:
— Из какой комиссионки? — скривился он, с подозрением оглядывая нас. — Какой привет?
— Дешевый, — сказал я. — За восемь двадцать.
От нас не укрылись тревожные огоньки, заметавшиеся в ромкиных глазах. Но это продолжалось только одно мгновение. Быстро совладав с собой, Ромка ухмыльнулся:
— Детки вы малые, неразумные. И речей ваших я не понимаю. Переводчик нужен.
— Будет переводчик, будет! — вспыхнул я. — Мы его только что видели.
— Это кто еще? — Ромка не скрыл удивления.
— Лейтенант Барханов. Он ту твою тряпку не выбросил. Он ее сейчас в Ташкент повез. У него там друг есть, понял? Он любой вещи возраст устанавливает. С точностью до дня! Понял? Но это уже не важно. Мы в комиссионке были и все узнали. Там твой папаня вазу купил, там! Нам и квитанцию показали. От коня…
Ромкины губы задрожали, лицо побелело. Он сделал к нам шаг и горячо заговорил:
— Ребята, вы чо? Чо вы, ребята?! Я же не хотел… Я же думал… Думал школу прославить… Вы это… молчите, а? Ведь никто не узнает, никто.
— А Доска почета? — прошептал Андрей. У него не было сил говорить громко.
Ромка метнулся назад, передумал, вернулся к нам, вновь отступил, крикнул:
— Ребята, вы это… Я сейчас сбегаю… Я сам с доски слезу… А вы… Не надо, ребята…
И вдруг он припустил во все лопатки в сторону школы. Мы переглянулись. Что он задумал? Что?.. Андрей прошептал:
— Ты понял? Он хочет вазу из кабинета взять и спрятать.
— А зачем она ему теперь?
— Чудак, это же вещественное доказательство.
— А зачем ее прятать? Это теперь делу не поможет. Одни твои снимки чего стоят!
И заторопились в школу. Мы уже входили в школьный двор, когда навстречу вылетел запыхавшийся Ромка Суровцев. Полы его куртки были расстегнуты. Красный клетчатый шарф, сдернутый с шеи, волочился за Ромкой, свисая одним концом из кармана. Подбежав к нам, Ромка разжал ладони. В них плескались мелкие клочки разорванных фотографий. Целая пригоршня.
— Ребята… Вот… — Ромка с трудом переводил дыхание и заискивающе заглядывал нам в глаза. — Я их сам… С доски… Вот они… — Он раздвинул подрагивающие пальцы, и глянцевое крошево, сочась между ними, заструилось вниз, кружа в воздухе и зарываясь в пыль. Мы с Андреем застыли в оцепенении. Налетевший ветерок подхватил бумажки и швырнул их в нас, осыпал, облепил. Они сползали с нас, падая в пыль; мы отряхивали себя, брезгливо сбивая с брюк и курток липучие конфетти из фото снимков.
«Лаокоон!»— вспомнил вдруг я. Сейчас мы здорово напоминали ту страшную картинку на вазе, где змеи опутывали, душили, терзали. Мы отряхивали с себя конфетти, и нам с Андреем казалось, что вместе с ними падали и испускали дух проклятые змеи. А которые не издохли — уползли и побоятся вернуться…
Подошел шофер Myрад.
— Вы чего руками машете? — удивился он.
Андрей на мгновение замер. А потом, будто ослепленный внезапным озарением, воскликнул:
— Вас ищу! — и резко стянул с плеча фотоаппарат. — Вы же хотели сфотографироваться? Так давайте! Пленки… для хороших людей… много, очень много…
КАСТРЮЛЯ ИЗ АНАКОНДЫ
Мурад, школьный шофер, деловито колотил носком ботинка по напыщенным, тугим нишам своего грузовика. Он был человеком дела, дотошным и обязательным, и перед ответственным рейсом всегда готовил машину так основательно, словно собирался выдать ее замуж…
В кабину села Роза Хегай — старшая пионервожатая, а мы забрались в кузов, устроившись на скамеечке, рядком.
Делегация была маленькой, и на то имелась важная причина. Наши новые шефы почему-то просили, чтобы к ним приехали не более пяти представителей от дружины и чтобы грузовик был пуст не менее чем наполовину, ибо обратно, намекали они, гостям предстоит вернуться с приготовленным для них сюрпризом.
Состав делегации определил совет дружины. В нее вошли — наш дружинный председатель Коля Барабанов, фотограф Андрей Никитенко, редактор стенгазеты (то есть я) и… Васька Кулаков. На его кандидатуре, более чем спорной и сомнительной, неожиданно настояла Роза, а ее поддержал директор школы Мумин Ахмедович.
— Вам понадобится крепкий паренек, — мягко, но с прессом в голосе сказал Мумин Ахмедович. — Сами увидите, что без Кулакова не обойтись.
Роза улыбалась, всем своим видом давая понять, что она знает, какой нас ждет сюрприз. Судя по силовому приему со стороны Розы и директора, это подозрительное проталкивание в состав делегации специалиста по переноске тяжестей Васьки Кулакова ясно говорило, что сюрприз ожидается нелегкий… Васька Кулаков и сам был сюрпризом, поэтому путешествие наше, еще и не начавшись, обещало быть нескучным.
Но вот Мурад занял место в кабине, мотор проснулся, взвизгнул, хорошенько откашлялся, вздохнул полной грудью и скоро ровно запел веселую дорожную песню. Грузовик вырулил из ворот школьного двора и покатил по дороге, наливаясь скоростью и удалью. Тугой кляп встречного ветра не давал говорить, хлестал в лицо, бесцеремонно лез в карманы, за пазуху и за воротник. Наконец мы смекнули, что надо сесть спиной к кабине — так удобнее.
Мы ехали к новым шефам, о которых уже знали, но которые почему-то пока ни разу не были у нас в школе. Но и шефов можно было понять: главное для них — работа, дело, продукция. Не остановишь ведь конвейер, чтобы погрузиться в автобусы и заявиться в школу:
