Василий Юксерн - Атаманыч
Где они только не побывали: и в магазинах, и на вокзале, и на почте. Кандалин остановился перед парикмахерской и потрогал рукой подбородок.
— Пожалуй, надо заглянуть сюда, — сказал он. — Неудобно являться к подполковнику с такой щетиной. Как ты думаешь, Атаманыч? Побреемся?
Миша, подражая старшему другу, тоже провел рукой по своему подбородку.
Кандалин улыбнулся:
— Может, и ты будешь бриться?
— А что? Можно, — серьезно ответил мальчик.
— Жаль только, что ни один брадобрей твоей бороды ни через какие очки не разглядит.
Так, перекидываясь шутками, Кандалин и Миша переступили порог парикмахерской.
Перед зеркалом, спиной к двери стоял толстый седой японец-парикмахер в белом халате. Увидев в зеркало вошедших, он повернулся и расплылся в улыбке. Показывая на кресло, он взял со столика листок бумаги и, поглядывая в него, не совсем уверенно спросил по-русски:
— Вась побрить?
— Побрить, — кивнул Кандалин, устраиваясь в удобном кожаном кресле.
— Хольосо, — закивал японец и крикнул что-то по-японски.
Из соседней комнаты вышла девушка, неся в руках блестящий серебряный поднос с бритвенным прибором.
Японец-парикмахер легким, быстрым движением набросил на грудь Кандалина белую салфетку, взбил в маленькой чашечке мыльную пену, взял в руку сверкнувшую никелем бритву и подошел к Кандалину.
Он нажал что-то на спинке кресла, и вдруг кресло с шумом раскрылось. Кандалин опрокинулся на спину.
Вывернувшись из-под нависшей над ним бритвы, сержант вскочил на ноги и сорвал с себя салфетку.
— Это что значит? — крикнул он парикмахеру.
Миша в два прыжка оказался рядом с Кандалиным.
Японец с испуганным и растерянным видом пятился к зеркалу.
— Что это значит, спрашиваю? — наступал на него Кандалин.
В зал вбежала девушка и бросилась к сержанту, потом подбежала к креслу и несколько раз подняла и опустила спинку.
Наконец и сам старик парикмахер обрел дар речи.
— Я вась побрить, — забормотал он. — Так хольосо.
Теперь уж и Кандалин и Миша поняли, что произошло простое недоразумение. (Потом-то они узнали, что в японских парикмахерских принято брить клиента, когда он почти лежит.)
Старший сержант снова уселся в кресло и сказал:
— Брей так. Я лежа не привык.
Но японец отрицательно затряс головой, замахал руками: мол, так нельзя, надо лечь. Пришлось Каидалину подчиниться.
Прямо из парикмахерской Кандалин и Миша направились в штаб полка.
— Ну, друзья, — сказал им подполковник Урманов, — собирайтесь в путь. Завтра едете.
— Куда? — в один голос спросили Кандалин и Миша.
— Далеко. На Большую землю. Сегодня я получил извещение о том, что ты, Миша, зачислен в Казанское суворовское училище.
— В суворовское училище? — словно не веря, переспросил Миша.
А Кандалин радостно воскликнул:
— Вот это здорово!
— А ты, товарищ старший сержант, — обратился подполковник к Кандалину, — будешь его сопровождать до Казани. Ну, а там посмотришь… Ты ведь, кажется, из тамошних мест?
— Да, из Марийской республики.
— Так вот, с завтрашнего дня ты демобилизован. Поедешь посмотришь. Захочешь, останешься у себя на родине. — Урманов немного помолчал, а потом добавил: — А если будет желание вернуться на Сахалин, возвращайся. Коли понадобится, выпишем тебе билет и на обратный путь. Ну, что молчишь, старший сержант?
— От радости. Спасибо вам, товарищ подполковник, за Мишу.
— Благодарить не за что. Вы оба храбро воевали. Вместе воевали, вот вместе и поедете. Желаю вам счастливого пути, счастья в мирной жизни. Нас, своих однополчан, ее забывайте, пишите… А сейчас идите собирайтесь.
Кандалин с Мишей вышли из штаба на улицу. Уже темнело. Обступавшие город с трех сторон сопки окутывал прохладный туман. С моря доносился тихий гул прибоя. Но вот послышался отчетливый, ритмичный стук приближающегося поезда.
— Первый поезд с севера, — сказал Кандалин, прислушиваясь к приближающемуся стуку колес.
— Владимир Григорьевич, давайте сходим на вокзал. Может быть, кого из знакомых встретим.
— Давай, — согласился старший сержант. — Собраться успеем. Да и долго ли солдату собираться: пару белья в мешок, ложку за голенище — и готов.
Не успели они пройти и десятка шагов по перрону, как сержант увидел знакомого солдата. Остановились, перекинулись несколькими словами. Солдат побежал к вокзалу. Миша с Кандалиным пошли дальше. Вдруг Миша увидел Ивана Дмитриевича — председателя онорского колхоза. Мальчик со всех ног бросился к нему:
— Иван Дмитриевич! Иван Дмитриевич!
— Миша? Откуда ты тут взялся? — удивился председатель.
— Наша часть здесь стоит. А вы куда едете?
— С делегацией еду в Тойахара на празднование Дня Победы. Да вот запаздываем. Поезд еле ползет. Говорят, линия неисправна.
— А кто еще с вами едет?
— Два колхозника из нашего района, трое школьников. Один мальчик из Александровска, девочка из Дербинска и третья наша онорская, Нина.
— Светлова?
— Она.
В это время на станции ударил колокол: поезд отправился. Иван Дмитриевич торопливо пожал Атаманычу руку:
— Ну, до свиданья!
— Иван Дмитриевич, в каком вагоне вы едете? — спросил Миша, торопливо шагая рядом с председателем.
— Я вот в этом, а остальные — в последнем.
Миша со всех ног пустился бежать вдоль состава. Но когда он добежал до последнего вагона, пожилая проводница, стоявшая на подножке, преградила ему вход в вагон:
— Поезд уже отправлен.
— Покричите Нину, пусть выглянет!
— Какую Нину?
— Нину Светлову, из Онор. Очень нужно.
Проводница повернулась в вагон и крикнула:
— Эй, Нина Светлова, тебя какой-то солдат спрашивает!
Через несколько секунд в тамбуре показалась Нина.
— Нина! — закричал Миша.
— Миша! — ответила Нина.
Над перроном пронесся протяжный гудок, паровоз пустил пары, и поезд тронулся.
— Нина! Нина! — кричал Миша, идя за движущимся вагоном. — Я завтра уезжаю на Большую землю. В суворовское училище! Пароход отплывает завтра! Из порта Маока!
Поезд ускорял ход. Все громче становился стук колес, лязг сцеплений — они заглушали голос мальчика. Но Миша все бежал по перрону и кричал:
— Завтра из порта Маока-а!
Глава двадцать пятая. До свиданья, Атаманыч!
Но на следующий день Кандалину с Мишей выехать из Мототомари не пришлось: оказалось, что первый пароход из порта Маока пойдет во Владивосток только через два дня.
«Вряд ли Нина приедет в Маоку проводить меня. Может, она даже и не слышала, что я говорил на вокзале: ведь так громко гудел паровоз, так громко стучали колеса!» — убеждал себя Миша, но все равно непредвиденное опоздание очень огорчало его.
Прибыв в Маоку, Миша и Кандалин занесли на корабль свои чемоданы — подарок от разведвзвода, и, так как до отплытия оставалось несколько часов, решили пойти посмотреть город.
Над морем поднимался белесый холодный туман. Большой океанский корабль возвышался у причала, словно какой-то фантастический плавучий город. Немного в стороне виднелась гора битого кирпича: при отступлении японцы взорвали все портовые здания.
— Нехорошо как-то получается, — вздохнул Миша. — Уезжаем с Сахалина, даже не попрощавшись с Ниной…
— Что ж поделаешь? — ответил ему Кандалин.
— Она, может быть, вчера нас приходила провожать… А вдруг она еще в городе?
— Все может быть. Только где ее искать?
— А если на вокзал сходить? — неуверенно проговорил Миша.
— Ну ладно, пошли на вокзал, — решительно сказал Кандалин. — А то ты и так извелся.
Приехав в Тойохару, Нина сразу стала добиваться пропуска в Маоку. Попасть туда было дело непростое: война только что закончилась, и для проезда с места на место, для приобретения железнодорожного билета нужно было специальное разрешение.
В комендатуре ей пришлось немного приврать.
— Кто тебе, девочка, этот Ковальчук — брат? — спросил ее комендант.
— Не-ет, — ответила Нина.
— Зачем же тебе тогда ехать в Маоку?
Ну что тут ответишь? Нина и сама-то не смогла бы себе объяснить совершенно определенно и точно, почему она так стремится еще раз повидать Мишу.
Но Нина быстро нашлась:
— Миша Ковальчук — ученик нашей Онорской школы, и школьная пионерская дружина поручила мне проводить его на Большую землю.
— Надо было вместе с ним и ехать, — проворчал комендант.
— А я не могла, я же, говорю вам, приехала в Тойохару с делегацией на празднование Дня Победы.
Наконец Нине выписали все нужные документы, и она в одном вагоне с ранеными солдатами, едущими в госпиталь, доехала до Маоки.
Она ожидала, что Миша встретит ее на вокзале. Но ее никто не встретил. Перрон опустел, последние пассажиры торопливо бежали к вокзалу. Лил дождь, и от этого Нине становилось еще грустнее.
