Отражения нашего дома - Заргарпур Диба

– Мы не говорили ему, что он болен.

– Что? – переспрашиваю я, не веря своим ушам.

– Мы скрывали это от него, – шепчет мадар, глядя на себя в зеркальце с пассажирской стороны. – Дада неплохо говорил по-английски, но, когда дело доходило до работы, деловых встреч, бесед с врачами, просил нас переводить. Он брал нас с собой, и, когда пришел анализ крови с диагнозом, наша мама решила, что будет лучше сказать ему что-нибудь другое. Не такое серьезное.

– То есть вы его обманывали, – говорит Айша.

– Оберегали, – поправляет мадар.

Мы выходим из машины.

– Ну и ну. – Глаза Амины широко распахиваются. – Но разве это не жестоко? Лично я предпочла бы знать, что я… что мне осталось недолго. Верно, Сара?

А я? Хотела бы знать?

Правильный, логичный ответ был бы, конечно, «да». Но, вглядываясь в тоненькие ниточки темного дыма, клубящиеся над смятыми юридическими документами на переднем сиденье, я теряю уверенность. Стоит моргнуть – и струйки исчезают. Хала Моджган огибает машину и берет мадар под руку. Мне становится интересно, какие еще подростковые секреты объединяют сестер. Может быть, какие-то из этих секретов тоже окутывают и оберегают баба-джана, но в ином смысле?

– Он бы тревогами замучил себя до смерти, – говорит хала Моджган. – В тот раз ему удалось победить болезнь. Твоя бабушка день за днем была рядом с ним. Готовила его любимую еду, улыбалась сквозь ложь, когда давала ему лекарство. Хотя в том году и так было много непонятного.

Мне хочется сказать, что в те годы вообще случилось очень много непонятного, но все-таки я предпочитаю прикусить язык.

– Что именно?

– Не знаю. – Под ботинками халы Моджган и мадар хрустит гравий. – Можно подумать, она в стараниях снять с него это бремя, отняла что-то у себя. Когда он поправился, бабушка уже была не той, что прежде, да и вряд ли смогла бы снова стать такой.

Я опять и опять прокручиваю в голове ее слова. Если баба-джан заболел, когда мама училась в старших классах, то это было лет через пять после того, как биби-джан ушла из Самнера. И примерно такого же возраста была Малика, когда я видела ее в доме.

– И вы понятия не имеете, почему бабушка после этого вела себя… странно? – нажимаю я. – Совсем-совсем?

– Моя мать всегда была скрытной, – небрежно роняет хала Моджган. – Редко делилась с нами своими мыслями и переживаниями.

– И вы не спросили? Ни разу за все эти годы? – Мне начинают надоедать их попытки уйти от ответа, спрятать за общими фразами самые сложные моменты своей истории. – Или это просто еще одна версия правды? Чтобы оберегать уже нас?

– Сара, остынь, не так это и важно, – вмешивается Айша.

– Не так и важно? Ты что…

Мадар тихонько кашляет, намекая: «Следи за языком».

– Ничего, Наргиз. День был тяжелый. – Хала Моджган устало улыбается мне и взмахом отсылает нас прочь. – Девочки, пойдите посидите у воды, погода такая хорошая. А мы немного побудем тут.

Они склоняют головы друг к другу и уходят, шагая в ногу. Глядя, как постепенно уменьшаются их силуэты на фоне послеполуденного солнца, не могу отделаться от знакомого гадкого ощущения. Чем дольше смотрю им вслед, тем сильнее кажется, что контуры их фигур начинает поглощать тьма. Из-под каблуков поднимается красно-черный дым. Меня пробивает дрожь.

Объяснения халы Моджган меня не устраивают.

– Хорошо, что все эти странности давно миновали, – бормочет Амина, направляя нас к набережной. – От разговоров с нашими мамами у меня всегда болит голова.

Мы растягиваемся на потрескавшихся досках. Амина забрасывает ноги на причальную тумбу, и зеленое платье раскидывается под ней веером. Держит телефон над головой, листает его. Я ложусь, свесив ноги с края. Медленно качаю ими в такт ветру, перебираю бусины на браслете, веду счет и обдумываю новые подробности. Что-то случилось, что-то очень важное, и это, я уверена, связано с Маликой. Айша сидит рядом со мной, скрестив ноги, прислонившись к столбу и прикрываясь рукой от солнца. Щурится.

– Знаешь, чего я не понимаю? – спрашивает она.

– Чего?

– Почему наши мамы упорно не говорят правду.

Я фыркаю:

– А как же знаменитое «не так это и важно»?

– В том разговоре ты проигрывала, сама знаешь. Беседовать с нашими мамами – все равно что со стенкой. – Она вертит в пальцах каштановый локон и вплетает его в косичку. – Смотри сама. Топчутся на одном месте и ходят вокруг да около. А стоит вытянуть из них хоть одну человеческую фразу, нам велят заткнуться.

– Не понимаю, чего вы из-за этого так переживаете. Ни для кого не новость, что у каждого в нашей семье эмоциональный интеллект с горошинку, – ворчит Амина, не переставая копаться в телефоне. – А чего вы ждали? Они врали родному отцу, когда он умирал от рака; думаете, они искренне ответят на любой ваш вопрос? Я вас умоляю. Мы для них всего лишь неизбежное зло. Чем скорее вы смиритесь с этим, тем скорее будете готовы идти вперед и заняться чем-то действительно важным.

– Чем, например? – Айша вглядывается в небо, как будто хочет шагнуть прямо туда.

– Например, думать о том, что будет, когда мы сами начнем распоряжаться своей судьбой. – Амина не прекращает копаться в телефоне. – Когда окажемся как можно дальше от наших дурацких семейных дел.

Расставание халы Моджган с мужем происходило совсем не так, как у моих родителей. Между мадар и падаром бушевал ураган, а муж халы Моджган растворился, будто шепот в ночи. И только через полгода, когда хала Моджган устроила дома семейный ужин, мы узнали о его уходе. Полгода она притворялась, что все хорошо, не подавала виду ни на вечеринках с ночевкой, ни в совместных походах по магазинам, ни на кинопросмотрах.

И за все это время Амина и Айша не произнесли ни слова. Пока их мать не раскрыла шлюзы.

Бросаю взгляд на хмурое лицо Айши. В небе синева замечательного оттенка, такая, в которую хочется нырнуть и раствориться. Может быть, глядя на нее, она тоже думает о таком полете в один конец – потому что он напоминает ей об отце. Хочется спросить, кажется ли ей, что синева неба и океана обладают одинаковым свойством – они бесконечны, и пройти через них, чтобы добраться до него, невозможно. Наверное, именно такова в моем представлении идея семьи – бесконечность и невозможность.

Она ловит мой взгляд.

– Ты чего?

– Как ты с этим справлялась? – спрашиваю я наконец. – Когда ваш отец ушел.

– А я и не справлялась. И до сих пор не справилась, – коротко смеется Айша. Ее темно-зеленые глаза тускнеют. – Стыдно признаться, но все было именно так: однажды утром мы проснулись – а его нет. Ни с того ни с сего. Я и не догадывалась, что между ними что-то не ладилось. Как ты думаешь, это очень плохо? У моих родителей все было иначе, чем у твоих. Они никогда не ссорились, даже не спорили.

– Да. – Однако у меня остаются сомнения. Может быть, для внешнего мира ураган, сотрясавший мою семью, был виден невооруженным глазом, но я-то его не замечала. Говорят, так бывает, когда стоишь в самом эпицентре бури.

– Он оставил все свои вещи. Если войти в комнату родителей, то кажется, что он до сих пор там. Хотя ушел давным-давно, – вздыхает Айша.

– Твоя мама так и не убрала его вещи из своей комнаты?

– Нет. – Айша теребит свои пальцы. – Даже не сдвинула его молитвенный коврик. Уголок до сих пор загнут, как будто отец вот-вот вернется на вечернюю молитву.

– А нам очень нужно обо всем этом болтать? – сердито сверкает глазами Амина. Вытирает пот со лба, отряхивает платье – собирается встать. – Наши родители – отстой. Вот и все. А теперь, если мы закончили обсуждать депрессивные темы, предлагаю поискать симпатичное местечко, где поесть. – Она уходит, окутанная волной парфюма и жаркого воздуха. Ее глаза ни на миг не отлипают от телефона.

– Ей до сих пор тяжело об этом говорить? – Смотрю в сердитую спину Амины, пока она не исчезает за поворотом.

– Она как наша мама. Упорно делает вид, будто ничего плохого не происходит. Меня эта черта раздражает. – Айша всматривается в мой браслет. – Однако не желает прикасаться ни к чему, что подарил ей отец. Выбросила все не глядя, говорит, там дурная энергия или что-то в этом роде.