Леонид Прокша - Выстрелы над яром
— Рана есть?
— Нет. Возможно, только ушиб, а может, растяжение…
— Очень болит?
— Когда стою или наступаю… — поморщился Вася.
— Какая беда! Сейчас принесу бинт и йод, — сказала Тамара и побежала по аллее к дому.
— У нее красивая фигурка и руки, — оценил Вася тоном знатока. — Ее Арнольд тоже взял бы в цирк. — И уже с увлечением начал рассказывать про цирк: какие там гимнасты, клоуны, дрессированные зверюшки…
— Ты любишь цирк? — спросил Юрка.
— Очень. Бросил бы все и жил там…
— А родители?
— Они злые. Постоянно ссорятся между собой, а на мне зло сгоняют. Маму, конечно, жалко, — понизил голос Вася. — А у тебя хорошие родители?
Родители у Юрки были хорошие и отзывчивые. Он очень любил их. Но хвалить их сейчас… Ему не хотелось, чтобы Вася переживал еще больше.
— Я люблю рисовать, — уклонился он от ответа. — Ты посмотри, Вася, какая красота…
С беседки яр был далеко виден в одну и другую сторону. Круча, на которой стояла беседка, напоминала нос корабля. Сейчас этот корабль плыл по желтому морю: яр был залит послеполуденным солнцем.
Прибежала Тамара.
— Ну вот, принесла, — лицо ее светилось, оттого что она сделала доброе и нужное дело. — Клади на скамейку ногу…
Перевязав Васе ногу, Тамара через сад провела мальчиков к воротам и выпустила на тихий Задулинский тупик. Отсюда недалеко было до Васиного дома. А если по меже через огороды — то и рядом совсем. Но Вася захотел войти в свой дом не со двора, а с парадного входа и повернул с тупика на Задулинскую улицу. Он шел прихрамывая. Юра поддерживал его, так как палка осталась под кручей.
— Большой у них сад, — сказал Вася, оглядываясь.
За решеткой ворот, словно узница, стояла Тамара. Юрка тоже повернулся и махнул девочке рукой.
— Сад хороший, но за ворота отец выпускает Тамару только в школу. А она рвется к ребятам. Она хороший друг…
— О, ее Арнольд непременно взял бы в цирк…
Юрка улыбнулся: да этот мальчуган смотрит на все с цирковой арены.
Чем ближе подходили к дому, тем более унылым становился Вася, а когда взошли на крыльцо и Юрка постучал в двери, мальчик задрожал и спрятался за спину своего нового друга.
— Кто там? — раздался скрипучий болезненный голос.
— Откройте, пожалуйста, — сказал Юрка и взглянул на побледневшее лицо Васи. «Хорошо, что я не оставил его», — подумал.
Загремели засовы, и в проеме двери появилась мать Васи. Голова ее была повязана мокрым полотенцем. Увидав сына, она хотела что-то сказать, но Юрка опередил ее.
— Не пугайтесь. С Васей все в порядке… Но, разрешите, я доведу его до кушетки…
Только теперь Лачинская увидела, что у сына забинтована нога.
— Что с ним? Что с тобой?..
— Оступился на лестнице в школе, — едва не заплакал Вася. — Хорошо, что Юра оказался рядом. Он сразу же повел меня к доктору…
— Чуяло мое сердце. А я ж тебе сколько раз говорила — смотри под ноги, не задирай голову — и поплыл неудержимый поток слов.
Вася, понурив голову, сидел на кушетке.
— Это же ты мог с лестницы полететь и вниз головой, — досадовала мать. — Отец бы тебя за это…
Но отца дома не было. Вася почувствовал облегчение, осмелел и чуть не испортил все дело:
— А в цирке, случается, падают с трапеции и ничего…
— Еще не хватало, чтобы ты полез на ту пецию…
Вася открыл уже было рот, чтобы уточнить название спортивного снаряда, но Юрка вовремя толкнул его в бок:
— Послушай лучше, что мать говорит.
— Вот, вот, — подхватила Лачинская. — Я ему все время то же самое твержу… Дал же бог людям умных детей. Вот он, — Лачинская кивнула на Юрку, — не подвернул себе ногу. А тебя носит всюду…
Тяжело переступая, она пошла на кухню. Загремела заслонка в печи.
— Даст поесть… — обрадовался Вася.
Зазвенел звонок. Окончился последний урок. Но дети не подняли шум, как обычно. Не спеша, стали складывать свои книжки. На всех произвели огромное впечатление рассказы Чехова «Ванька» и «Спать хочется», которые только что прочитал им Язэп Сидорович. Лешке показалось, что подобрел и учитель. Собирая тетради и учебники со стола, он добродушно улыбался: покорил-де ребят Чеховым.
— Сенькевич, а ты останься… — вдруг задержал он Лешку, который уже собрался идти.
Лешка вернулся и сел за парту. «За что? — подумал он. Наказывать вроде бы не за что. На четвертом уроке Язэп Сидорович даже похвалил его, возвращая тетрадь с упражнением:
— Хорошо, Леша. Чистенько и без ошибок.
А Мишке, своему любимчику, сделал замечание:
— Мог бы и лучше постараться.
Тетради Броньской Марии и Проньской Евы наставник положил на их парту, ничего не сказав. Привыкшие к похвалам, девочки едва не заплакали от обиды: Лешку похвалили, а их нет…
Мишка, проходя мимо Лешкиной парты, процедил сквозь зубы:
— Достукался, пионер. Посидишь теперь…
И богомолки, угодливо попрощавшись с учителем, чмыхнули с издевкой в сторону Лешки. Тот еле сдержался, чтобы не показать им кукиш.
Учитель тем временем убрал учебники со стола в портфель. Откинувшись на спинку стула, он смотрел на ученика молча: видимо, обдумывал, с чего начать разговор.
— Так мы с тобой, Леша, почти соседи, — сказал с неожиданной теплотой в голосе Язэп Сидорович. — Я живу на Сенной площади. Ты, очевидно, знаешь…
— Да, видел однажды, как вы шли с ведром к нашей водокачке…
А о том, что видел учителя вместе с архиереем, Лешке напоминать не хотелось. Тогда сгоряча, от обиды, нагрубил он классному. Но тот сам теперь вспомнил:
— А в другой раз с архиереем… Лешка опустил голову.
— Ну, что же ты молчишь: был такой случай? — Язэп Сидорович помолчал, потом, как бы между прочим, пояснил: — Тетка тогда у меня померла. Она была набожной. Известное дело — старорежимный человек. Пришлось пригласить архиерея. Такова была ее воля. Вот я и шел с ним на похороны…
Лешка взглянул на учителя. Взгляд его словно говорил: откуда мне было знать все это?
— Ну, а мама твоя не была против того, что ты вступил в пионеры? — переменил тему разговора учитель.
— Нет, — ответил Леша.
— Ну, и хорошо. — Взглянув в окно, за которым на Вокзальной уже вспыхнули электрические фонари, Язэп Сидорович сказал: — Ну, беги домой. Поздновато уже.
Однако Лешка не сразу пошел домой. Открыл еще дверь в пионерскую комнату. Здесь в окружении ребят сидел в пальто пионервожатый Дмитрий Касьянов. Видимо, он забежал на минутку, идя с работы.
— Вот и его отец, — вожатый кивнул в сторону появившегося Лешки, — ездил сегодня от завода ремонтировать коммунарам молотилку. Какие это молотилки… Со временем мы будем делать лучшие. Вот только побыстрее наладить бы все станки и машины…
Месяц назад горком комсомола послал Касьянова пионервожатым в Лешкину школу. Он хорошо поставил пионерскую работу в школе, где учится Юрка, а здесь некоторые учителя неодобрительно, даже издевательски относились к первым пионерам. Вот и поручили молодому энергичному рабочему-комсомольцу исправить дело, изменить обстановку. Лешка очень радовался такой перемене, а Юрка жалел: «Очень привыкли мы к Касьянову, хотя и новый пионервожатый — комсомолец из железнодорожного депо — тоже неплохой вожак».
— А кто все же разрушил завод? — спросил Алесь Гавриленко, лучший спортсмен в школе.
— Известно кто — капиталист, — ответил Касьянов. — Бывший хозяин завода. — Передовые рабочие были на фронте. А подхалимов он подкупил: они и вывели из строя важнейшие дорогостоящие части оборудования, возможно, припрятали с расчетом — а вдруг вернутся старые порядки? Ищи — где что. Оборудование в основном заграничное — попробуй найти к нему запасные части. Вот и страдаем. А сколько людей без работы осталось!
— Где теперь капиталист? — поинтересовались ребята.
— Удрал. Возможно, и за границу. Капиталы свои они там в банках хранили. Ест, пьет и посмеивается: попробуйте обойтись без моих машин. Революции вам захотелось? Вот вам революция — голод. Но ничего, без капиталистов обойдемся. Мы, рабочие, наживали для них капиталы.
Лешка слушал пионервожатого и вспоминал, как тяжело довелось отцу после войны без работы, как искал он заработка, чтобы прокормить семью. И само собой вырвалось:
— Вот поймать бы того буржуя и заставить собственными руками восстановить все, что разрушил!
Касьянов улыбнулся, и все пионеры засмеялись: уж очень воинственный был у Лешки вид.
— А что я плохого сказал? — смутился Лешка.
— Правильно, Леша, — поддержал его Касьянов. В последнее время он не раз наблюдал, как возмущались рабочие несправедливыми порядками, как бурлила в них классовая ненависть. А ведь Лешка был сыном рабочего.
На улице загремел трамвай. Задрожали в окнах стекла.
