Анатолий Рыбаков - Неизвестный солдат
Собственно говоря, историю с неизвестным солдатом затеял именно Сидоров. Он остановил Андрея, не дал срезать холмик, потребовал у Воронова разыскать хозяина могилы, но удовлетворился тем, что могилу перенесли. Для него этот солдат существовал как безымянный. Могила была символом, памятью, данью признательности, долгом, который живые отдают безвременно погибшим. И он считал это достаточным. Он не упрекал меня за то, что я ездил к Краюшкиным, не отговаривал, когда я намекнул, что придется слетать в Бокари, – он не отговаривал меня, но и не уговаривал. Могила перенесена, сохранена – остальному он не придавал значения. Он не придавал особенного значения и тому, что я вообще уйду с участка: уйду я – придет другой. Он мне помогал, показывал, учил – будет учить другого.
Может быть, в этом и была своя мудрость. Что изменилось в жизни Краюшкиных, оттого что нашлась могила их отца и деда? Что изменилось в них самих? Ровным счетом ничего. Прибавилось душевное неудобство за то, что они сами не разыскали могилы. А потом оно прошло – утешили себя тем, что такой розыск им не под силу, и он действительно им не под силу. И если мы напишем здесь: «Краюшкин П.И.», то сын, может быть, приедет один раз и больше ездить не будет. Могила останется сама по себе, будут за ней присматривать пионеры и школьники: для них фамилия «Краюшкин» ничего не говорит. Если бы было написано: «Неизвестный солдат», то это было бы романтичнее. Давало бы пищу воображению и фантазии, утешило бы других матерей – возможно, здесь их сын.
Для чего же и для кого я ищу? Для кого и для чего стараюсь? Зачем влез в дело, которое ничего, кроме неприятностей, мне не доставляет? Сколько раз я уже зарекался не ввязываться ни в какие истории, не «высовываться». Нет! Я опять «высовываюсь». Зачем? Что мною руководит, кроме простого детективного интереса? Ведь я уже не мальчик.
Конечно, не мальчик. И все доказательства, которые сейчас привожу, правильны и логичны. И все же я не брошу этого дела, доведу его до конца.
Почему?
Может быть, меня раздражает бурная деятельность молодого Агапова? Он на всех углах твердит, что неизвестный солдат – это старшина Бокарев, собирает материалы о его жизни и подвиге – словом, шумит, шумит, шумит... А ведь неизвестный солдат вовсе не Бокарев. Девяносто из ста за то, что это Краюшкин. Хочется осадить очкарика, поставить его на свое место!
Но не это главное. Слишком много сил и времени потрачено, слишком много усилий сделано, осталась самая малость, все уже почти ясно – жаль бросать. И стыдно перед дедушкой. Он говорил об этом только тогда, когда я сам заговаривал. Однако я чувствовал его интерес не только к солдату, но и к самому тому факту, что я этим занимаюсь. Он это одобрял и был бы разочарован, если бы я бросил. Хотя и с огорчением, он примирился с тем, что я уйду с участка. Но если я брошу дело неизвестного солдата, он мне не простит.
– С начальством поругался – дело обычное, с товарищем подрался – тоже исправимо, – сказал дедушка, – но если сердце не лежит – значит, не судьба.
– Я там больше работать не могу, – твердо объявил я.
– Не можешь – значит, не можешь. Найдешь другое место. А что касается солдата, то игрушечная картонка – серьезное доказательство в пользу Краюшкина. И кисет как будто говорит за него. А свидетели склоняются больше к старшине. Так что окончательных данных нет. Но есть еще одно... – Дедушка посмотрел на меня, потом значительно произнес: – У Бокарева мать живая.
Смысл этой фразы дошел до меня гораздо позже. А тогда я сказал:
– Краюшкин! Не вызывает сомнений. Но чтобы убедиться окончательно, надо ехать в Бокари.
– Конец не малый, – заметил дедушка.
– Поездом до Москвы, самолетом до Красноярска, а там, наверно, тоже самолетом до Бокарей.
– И обратно, – напомнил дедушка.
– Я там не собираюсь оставаться.
– И во что это должно обойтись?
Я назвал цифру. Что-то около двухсот рублей.
– Где ты собираешься их взять?
– Пятьдесят рублей получу в расчет, остальные достану в Москве.
– В банке?
– У меня есть одна вещица...
– Остальные деньги я тебе дам, – сказал дедушка.
30
Воронов был один, когда я явился к нему в вагончик. Молча прочитал мое заявление.
– Обиделся?
– Возможно.
Он завел свою обычную волынку:
– Сегодня ты обиделся, завтра – другой, послезавтра – третий. А с кем я буду работать? С кем дорогу строить?
– А вы никого не обижайте.
– А когда меня обижают?! Мне что, тоже увольняться? Ты парень грамотный, ты посчитай. Вас сто человек, а я один. Сколько раз я могу обидеть каждого? Один раз в сто дней. А вы меня? Ежедневно.
У этого человека поразительная логика, оспаривать ее мне не под силу: у меня совсем другой склад мышления, мы с ним разговариваем на разных языках.
– Дело не в обиде, – сказал я, – меня не устраивает моя работа.
– Сдашь экзамены – перейдешь на машину.
– Нет условий. Мне нужны две свободные недели.
– Прекрасно, – сказал вдруг Воронов, – возьми отпуск за свой счет.
При всех своих недостатках он хороший работник. Обижен на меня, злится, терпеть не может. Но нужны рабочие руки, и интересы производства он ставит выше личных антипатий.
Я молчал.
– Я иду на все уступки, а ты не хочешь, – сказал Воронов. – Не хочешь?
– Не хочу.
– Ах, не хочешь? Тогда я тебе скажу, почему ты увольняешься.
Интересно, что он еще такое придумал?
– В Сибирь едешь, в Бокари?!
Знает он об этом или догадался?
– Почему вы так думаете? – спросил я.
– Знаю. Мне положено все знать.
Я перебирал в уме всех, кто мог ему это сказать. Механик Сидоров – вот кто. Он единственный, кому я дал понять, куда еду. Впрочем, наша трасса похожа на африканскую саванну, известия здесь моментально передаются по какому-то беспроволочному телеграфу. Только в первые дни мне казалось, что здесь никто ничего друг про друга не знает. На самом же деле здесь знают все: и то, что надо, и чего не надо.
– Хотя бы и в Бокари, – ответил я.
– Внесли ясность, – сказал Воронов удовлетворенно. – Но ведь установлено: неизвестный солдат – старшина Бокарев. Признаю: установлено при твоем участии, я бы даже сказал – решающем участии.
– Я хочу это проверить.
– Неправда. Вопреки всем, вопреки самому себе, ты теперь хочешь доказать, что это другой. Как его, этот пожилой...
– Краюшкин, – подсказал я.
– Вот именно, Краюшкин.
В общем, он в курсе дела. Неудивительно. Ребята в вагончике, и механик Сидоров, и Виктор Борисович, и Люда – все в курсе дела. Почему бы и ему не быть в курсе дела?
– Рассуждаем дальше, – продолжал Воронов, – согласимся, что это Краюшкин. Признаем, что ты тогда положил нас на лопатки и теперь опять кладешь. Зачем же тебе ехать в Бокари?
– Я вам сказал: окончательно проверить, окончательно во всем убедиться.
– Кодекс законов о труде тебе известен?
– В общих чертах.
– А конкретно?
– Конкретно нет.
– Так вот. Администрация должна предупредить работника об увольнении за две недели или выплатить ему выходное пособие. Работник должен подать заявление об увольнении также за две недели. Рабочее место не может пустовать.
– Отпустите меня, – попросил я.
Мой жалобный голос поколебал его. Но он быстро с этим справился:
– Отпустить тебя я не могу, закон не позволяет. Но если ты хочешь получить семь, ну десять дней отпуска за свой счет для подготовки к экзаменам, изволь, я тебе их дам.
По-видимому, он ищет лазейку. Хочет, чтобы все было по закону. А через десять дней он меня уволит.
Я забрал свое заявление и написал новое.
Когда я выходил от Воронова, к конторе подошел Виктор Борисович.
– Едешь? – спросил он.
– Еду.
Он вынул из кармана сто рублей:
– Возьми.
Я обалдел:
– Вы что, Виктор Борисович?! Во-первых, у меня есть деньги, во-вторых...
Он сунул мне деньги в карман:
– Будут – отдашь.
И, не дожидаясь ответа, поднялся в контору.
Я пошел в вагончик и забрал свои вещички. Вагончик был пуст, койки заправлены; под ними виднелись сундучки и чемоданы; в углу висели телогрейки и дождевики. На столе в граненом стаканчике поник букетик полевых цветов. Честно говоря, мне стало немного жаль расставаться с этим непритязательным, походным, мужским уютом.
В вагончик вбежал Андрей:
– А, ты еще здесь? Думал, не застану...
Он снял со стены свой шикарный дождевик в целлофане:
– Вот, возьми; там, знаешь, дожди.
Я не был уверен, что мне понадобится плащ, но жест Андрея тронул меня. Я не мог ему отказать и взял его шикарный плащ.
Потом Андрей достал томик Вальтера Скотта:
– Почитаешь в дороге, рекомендую.
Я отговорился тем, что прочитал всего Вальтера Скотта.
Я шел но дороге со своим узелком.
Женщины укладывали бордюрные камни. При моем появлении они перестали работать и, опершись кто на лом, кто на лопату, уставились на меня, как родные тети на племянника-сиротку. И Мария Лаврентьевна тоже смотрела на меня, как родная тетя на племянника-сиротку.
