Камил Икрамов - Улица Оружейников
В довершение всего весной 1918 года эмир приказал разрушить железнодорожные пути на многих участках от Ташкента до Бухары.
Люди многого могли бы избежать, если бы знали, что им готовит будущее. Но этого люди не знают. Не знал этого учитель Насыр-ака, не знал дядя Юсуп, не знал и Талиб. Конечно, Талиб тоже не знал. Ему не нравились бухарские порядки, он боялся беззаконий, но если бы он точно знал, что случится с ними в последние дни февраля, он наверняка уговорил бы бежать из Бухары и дядю Юсупа, и учителя Насыра с семьей.
Если бы знать! Нет, сидя в вонючей тюрьме в цитадели, в той самой Обхане, где за год до них истекал кровью великий таджик Садриддин Айни, Талиб не знал, что ждет их всех.
Талибу простительно. Многие взрослые узники бухарских тюрем в те дни никак не могли прийти в себя от неожиданности. Им казалось, что все происшедшее с ними — нелепость, случайность, необъяснимое стечение обстоятельств. То есть все, что угодно, — только не естественное развитие событий, которые начались в Бухаре задолго до того дня, когда жертвы впервые поняли, что они жертвы.
Нет, сегодняшние узники Обханы знали о беззаконных арестах, избиениях, казнях, которые творились в их городе, но они как-то не допускали мысли, что то же самое может произойти и с ними. У этих людей, видимо, не хватало прежде фантазии, чтобы представить себя на месте любого из тысяч арестованных, чтобы понять, что такое может случиться с каждым жителем их страны. С каждым. С твоим соседом, с твоим самым близким родственником. С тобой.
Так недостаток фантазии мешает понимать действительность.
Впрочем, и сам эмир Бухары Сеид-Алимхан не знал, что два года спустя народ навсегда выгонит его со своей земли, что возмездие настигнет и тех, кто вместе с ним проливал кровь невинных людей, кто сеял смерть. Жаль только, что многие из тех, кто был в ту ночь вместе с Талибом, так никогда и не узнали об этом.
* * *Едва забрезжил рассвет следующего дня, как в Бухаре вновь начались избиения и аресты всех заподозренных в связях с русскими. Перечень примет, по которым следует искать и находить таких людей, был тот же самый, что и накануне.
Все, у кого на рубашке пуговицы.
Все, у кого короткий пиджак…
Все, у кого подбрита борода…
Все, кто читает газеты…
Все, кто дружит с читающими газеты…
Все, кто обучает детей по русским методам…
Все, кто отдает своих детей таким учителям…
Все, кто защищает вышеозначенных преступников…
Вчера еще в Обхане было сравнительно мало заключенных. Во всяком случае, в камере можно было лечь на полу. Сегодня с утра в тюрьму стали поступать новые узники. О том, что происходило в городе, узнавали от вновь прибывших. Их вид был ужасен. При аресте многих избивали до полусмерти, разбивали головы, ломали руки и ноги. Двоим или троим выкололи глаза.
Среди новых было несколько учителей, служащих контор, рабочих с железной дороги. В большинстве если не очень образованные, то, во всяком случае, грамотные люди.
Их преступления состояли обычно не только в том, что рубашки у них были с пуговицами. Их преследовали и за многое другое. Одни из них учили детей иначе, чем того хотели власти, другие выписывали и читали газеты, третьи имели знакомых русских. Некоторых из новичков знал и учитель Насыр, и его сыновья. Наверно, поэтому так удивились они, когда в камеру втолкнули Анвара-водоноса. Он тоже был сильно избит, стонал и громко читал молитвы. Талиб хотел окликнуть их бывшего квартирохозяина, но водонос сам заметил учителя Насыра и своих бывших квартирантов.
— Будьте вы прокляты! — крикнул он. — Все беды из-за вас, вероотступников!
Из его дальнейших слов стало ясно, что к нему, с муллой во главе, ворвались ученики соседнего медресе, которые искали дядю Юсупа, но, увидев среди оставленных вещей географический глобус, вспомнили, что водонос отдал сына в новую школу, и на этом бесспорном основании схватили отца.
— Бедная моя семья, бедная жена, бедные дети! — плакал он, размазывая слезы по разбитому в кровь лицу.
Выяснилось, что самыми жестокими и безжалостными были ученики высших духовных училищ, предводительствуемые своими фанатичными учителями. Это они выкалывали глаза, плясали на своих жертвах, стараясь заслужить милость аллаха в священной войне против неверных.
— Нам еще повезло, — сказал старший сын учителя Хамид. — Нас забрали, оказывается, «Непобедимые львы». Это уголовники, грабители. Они больше о наживе думали.
Первая половина дня прошла в разговорах о том, что творится в городе. Камера, где сидели Талиб и его друзья по несчастью, через несколько часов оказалась набита так, что ни одного нового заключенного втиснуть уже не удавалось.
А арестованных все приводили и приводили.
— Ничего, скоро вам будет свободно, — весело смеясь, крикнул в окошко камеры стражник. — Вы хотели свободы, будет вам свободно.
— Судить скоро будут, — поняли его слова заключенные.
Действительно, скоро к камерам стали подходить эмирские солдаты и дворцовые стражники. Они хватали несколько человек и уводили их по крутому проходу.
Там на специальном возвышении сидели судьи. Солнце освещало белоснежные чалмы, играло на парчовых халатах и сверкающих стеклярусом поясах. Судьи не спрашивали ни о чем, кроме имени, и приговор был ясен: смерть! Неважно, присуждал ли суд прямо к смерти или к семидесяти пяти ударам палкой. Имя же спрашивали только для того, чтобы занести его в список осужденных. Эмир требовал строгого учета.
Каждый представший в эти дни перед судом приговаривался к смерти, ибо другого решения судьи принять не могли. Обширные тюрьмы Бухары были переполнены.
Первыми из камеры потащили на суд тех, кого привели последними. Они стояли ближе к двери.
Учитель, его сыновья и дядя Юсуп с Талибом находились далеко от двери. Ясно было, что их очередь наступит не очень скоро.
Никто из тех, кого уводили на суд, не возвращался обратно, никто не прошел мимо камер из цитадели в город. Значит, никого пока не освободили.
— Может быть, из Арка есть другой выход? — с надеждой спросил дядя Юсуп, когда ему разъяснили значение происходящего.
— Нет, — ответил ему учитель Насыр. — Не надо себя обманывать. Нас всех ждет смерть. Нужно подумать, чтобы как-то спасти детей, но я не знаю, как это сделать. Пусть, по крайней мере, они пойдут после нас с вами.
— Мы пойдем с тобой, папа, — сказали Хамид и Камал.
— И я пойду с тобой, — сказал Талиб дяде Юсупу.
— Не говорите глупостей, — тихо, с достоинством сказал учитель Насыр.
Талиб обеими руками обнял дядю. Юсуп-неудачник тихо и молча плакал, слезы текли по его впалым щекам.
— Слушайте, что я скажу вам, друзья, — продолжал учитель. — Я мусульманин, как мои деды и прадеды, никто не сможет упрекнуть меня в неверии. Таким я и умру. Но почему аллах создал меня слепым? Я верил эмиру и его министрам больше, чем русским, потому что эмир и его палачи — мусульмане, а русские — христиане или даже вовсе безбожники. Я думал, мы, мусульмане, избраны богом, а они неверные. Я был против русской революции, я боялся ее, я верил, что наш эмир, будь проклят его род, улучшит жизнь без революции. Слушайте и запоминайте — я за революцию!
Последние слова он выкрикнул громко и повторил их несколько раз. Он говорил это для всех, и люди, до сих пор его не замечавшие, обернулись к нему.
— Не надо, папа, — сказал старший сын. — Не кричи так. Может быть, все обойдется.
— Надо так, надо! — опять выкрикнул отец. — Они убьют нас, они и вас убьют. Я все вижу теперь, и я знаю, как я сам в этом виноват. Я виноват и в том, что будет с вами…
Учитель заплакал, тело его дрожало так, что все, кто стоял рядом, чувствовали эту дрожь.
— Грамотей проклятый! — подал голос из своего угла Анвар-водонос. — Теперь ты плачешь. Зачем же ты, скотина, делал то, что запрещено? Я не знал, что это запрещено, я неграмотный. Пусть вас всех казнят, пусть вас убьют, а меня за что?
Водоносу стали что-то объяснять, успокаивать, но он долго еще ругался и призывал громы, молнии и все кары небесные на тех, кто знает грамоту, кто читает газеты и смущает умы простых людей. Он даже порывался пододвинуться ближе к учителю, чтобы расправиться с ним, но тут распахнулась дверь и стражники стали вытаскивать заключенных, чтобы вести их на суд.
* * *Я не буду подробно рассказывать о том, как после краткого допроса и зверского приговора все, кто был вызван на суд, сразу же перешли в руки палачей. Тут я опять позволю себе сослаться на мудрого и сильного духом Садриддина Айни. Он пишет, что эмир Бухары вначале удовлетворялся довольно простыми методами казни. «Приговоренных связывали веревками по ногам и рукам и укладывали на краю ямы, головами к ней; затем палачи протыкали горло каждого остро отточенным ножом. Ученики палачей, оттащив в сторону трупы, на место их укладывали других. Так один палач за час мог казнить несколько десятков человек и не уставал…
