Т. Бернс - Гнилое яблочко
Прошла неделя, а я все еще бьюсь над этими вопросами. Я как раз в процессе, когда Лимон распахивает дверь и вваливается в комнату.
— С Днем благодарения!
Я перестаю делать вид, что читаю комикс, и сажусь на кровати.
— Сегодня День благодарения?
— Ага. — Он подходит к кладовке.
Я хватаю со стола планшет и открываю календарь. В суматохе я перестал следить за временем, но Лимон прав. Я очень люблю фарш, который мама делает только на День благодарения, так что я давно запомнил, что этот праздник выпадает на четвертый четверг ноября. А это как раз сегодня.
— До обеда еще час, — говорит Лимон. — Времени не так уж много, но достаточно.
Он протягивает мне флисовую кофту и ставит рядом с кроватью мои кроссовки.
— Достаточно для чего? — спрашиваю я.
Он расправляет плечи, кладет руки в карманы куртки… и улыбается. Не своей обычной улыбкой, которая заключается в том, что один угол рта становится чуть выше второго. Я впервые вижу, как оба уголка губ у Лимона приподнимаются. Я даже не думал, что он так умеет.
Это так приятно видеть, что я надеваю кофту, кроссовки и следую за ним, даже не спрашивая, куда и зачем мы идем. Его улыбка становится все шире, и когда мы прячемся за кустом возле входа в учебный корпус, завидев двух Добрых Самаритян, я не придаю этому особого значения. Как и тому, что Лимон открывает дверь серебряной карточкой, которая есть только у учителей и персонала. И тому, что он ведет меня по темной узкой лестнице, по которой я ни разу не спускался, потом через светлый просторный туннель, который напоминает мне больничный коридор, и подводит к стальной двери без таблички.
Только когда он глубоко вздыхает и говорит: «Надеюсь, это сработает», я чувствую, что рыбные палочки, которые я ел на завтрак, начинают шевелиться у меня в животе.
— Лимон, — шепчу я, оглядывая коридор, — где мы? Что мы…
Он поднимает руку. Кивает на светящуюся серебряную пластину справа от двери. Снимает рюкзак и осторожно извлекает оттуда маленький пластиковый пакет. В пакете лежит сверкающая серебристая перчатка.
— Это Анники. — Я знаю это, поскольку Аннику в этих перчатках невозможно не заметить: солнечный свет отражается от блесток и ослепляет всех прохожих. — Где ты… Как ты…
— Стащил с ее подноса сегодня за завтраком. Это было даже слишком просто. От директора школы для хулиганов ожидаешь большей осторожности.
Он проводит рукой по пакету, и тот с щелчком открывается. Затем, стараясь не касаться материала, выворачивает наизнанку перчатку вместе с пакетом. Держит перчатку ладонью вверх — осторожно, как будто это тарелка спагетти, а он официант, — и другой рукой вставляет карточку в щель над светящейся панелью.
«Здравствуйте, Анника Килтер».
Передо мной загораются буквы.
— Ты и ее карточку тоже взял? — спрашиваю я.
— Это было посложнее. Пришлось спрятаться под преподавательский стол и порыться у нее в сумочке.
Я одновременно восхищен и потрясен. Красть вещи у учителей — одно дело, это даже поощряется. Но у Анники? Не зашел ли Лимон слишком далеко?
«Пожалуйста, ваши отпечатки пальцев для идентификации».
Лимон изгибает руку, и перчатка становится почти стоймя. Он приближает ее к панели. Я, затаив дыхание, еще раз оглядываю коридор.
— Готово, — говорит Лимон, когда раздается писк. — Мы внутри.
Стальная дверь жужжит и отъезжает в сторону.
— Внутри чего? — спрашиваю я.
Эта комната похожа на аппаратную. Здесь стоят компьютеры и серверы. Радиоприемники. Еще какая-то электроника, которую я не опознаю. Когда мы заходим, я вижу, что три стены заняты экранами. Электронная карта Америки с подписью «Территория хулиганства», усыпанная серебряными и черными пометками, занимает четвертую стену. Посреди комнаты располагается длинный прозрачный стол, к нему придвинуты прозрачные стулья с высокими спинками. Перед каждым стулом стоит серебристый ноутбук, а в центре стола возвышается сверкающая скульптура — буквы «АК».
— Я не знаю, — говорит Лимон. — Ну, точно не знаю.
— Зачем тогда мы сюда пришли?
Он делает шаг вперед и поворачивается ко мне лицом.
— Когда я на днях был в Кладовой, — говорит он, — я подслушал разговор Уайетта и Самары. Уайетт сказал, что ему не терпится поговорить со своим братом и поздравить его с днем рождения. Самара была рада за него и сказала, что, хотя K-mail — отличная и очень эффективная штука, ничто не сравнится с настоящим живым общением.
Он замолкает.
— И? — спрашиваю я.
— И… — Он отступает назад, и уголки его рта поднимаются еще выше. — Вуаля!
Он отодвигает в сторону статуэтку с буквами «АК». За ней стоит еще один предмет.
И он мне знаком.
— Это… — Я делаю шаг, потом другой. — Это похоже на…
— На телефон? На настоящий телефон с двенадцатью кнопками, по которому можно звонить на настоящие номера? — Лимон кивает. — Ага.
Я смотрю на него.
— Как ты все это нашел?
— Я следил за Уайеттом. Все время. Сначала я думал, что учителям разрешается иметь собственные мобильники, и тогда я дождался бы, пока Уайетт позвонит брату, и стащил бы у него телефон. Но он не стал звонить по мобильному. Он пришел сюда — поздно вечером, когда вокруг больше никого не было. Я прокрался следом и следил за ним до самой этой комнаты. Дверь закрылась, прежде чем я успел проскользнуть внутрь, но я слышал, как он говорит и смеется. Это был не очень долгий разговор, но это определенно был разговор.
Я перевожу взгляд с Лимона на телефон.
— И ты привел меня сюда, потому что…
— Потому что со мной отказались жить двенадцать хулиганов. — Он опускает глаза и снова поднимает. — А ты не отказался.
Если бы мы не были мальчишками, я бы обнял его прямо сейчас. Но раз уж мы мальчишки, я ограничиваюсь тем, что улыбаюсь в ответ.
— К тому же, — добавляет он, — наша кладовка — это все-таки не Форт-Нокс. [4]
— О чем это ты?
— Если только ты не любишь разговаривать с воображаемыми людьми, тебе незачем забираться туда, чтобы смотреть дрянные фильмы.
Я наливаюсь краской. Пытаюсь придумать другое объяснение, но ничего не выходит.
— Это ерунда, — быстро говорит Лимон. — Но ты скучаешь по родителям, так? И названивал Марле, чтобы она сдалась и разрешила тебе им позвонить?
— Возможно, — бормочу я.
— Так вперед. — Он похлопывает по телефону. — Небольшой подарок от меня на День благодарения. Потому что я благодарен тебе за то, что ты мой сосед.
Я не знаю, что сказать. Мне стыдно, что он знает про мои звонки на горячую линию для горячих голов — пусть и не догадывается об их причине, — но я очень растроган тем, что он во все это ввязался, просто чтобы сделать мне приятное. Так что, хотя часть меня хочет отказаться от подарка — и опровергнуть догадки Лимона, — другая часть по-прежнему хочет его обнять.
Это же настоящий телефон. Стоит мне нажать одиннадцать кнопок, и я услышу голоса родителей впервые за шесть недель.
Так что я говорю:
— Спасибо.
— Не за что.
Он смотрит на часы. Хлопает в ладоши.
— Пора бежать.
— Что? Куда?
— Анника, возможно, уже обнаружила пропажу. Она наверняка будет искать свои вещи, так что я ее отвлеку.
— Как?
Он останавливается возле двери, достает из кармана зажигалку и щелкает, освобождая язычок оранжевого пламени.
— Как обычно. — Он тушит зажигалку. — Не волнуйся, я за тобой вернусь. Но если почуешь запах дыма — беги!
Он уходит. Дверь за ним закрывается. Остаемся только я, мигающая и гудящая электроника… и мои родители.
Меня пронзает осознание этого факта. Я бросаюсь к столу и резко выдвигаю стул. Плюхаюсь на сиденье и пододвигаю к себе телефон. Беру в руку трубку — это ощущение кажется одновременно знакомым и непривычным.
А потом я думаю, что сейчас скажу.
Привет, мам! Это Симус!
Мама, это я! Твой сын!
Ма! Сколько лет, сколько зим! Что там у тебя творится?
Бонжур, маман! Как там твой фарш?
Привет, мам. Как у тебя дела? С Днем благодарения!
Да, вот так. Вежливо, но с теплотой. Я не задумываюсь о том, что говорить дальше, потому что мама наверняка тут же расплачется. Я надеюсь, что она по мне скучает, но даже если она до сих пор сердится на меня за то, что я сделал, она не может не скучать по прошлому Дню благодарения, когда все было в порядке. Когда она услышит мой голос, она вспомнит о том счастливом времени и начнет плакать в три ручья, и тогда у меня будет полно времени, чтобы обдумать, что сказать дальше.
Я подношу трубку к уху. Делаю глубокий вдох. И набираю номер.
Гудок. Один. Второй. Посреди третьего гудка кто-то берет трубку — и в уши мне на полной скорости врезается музыка. Мне приходится отодвинуть трубку от уха.
