Ольга Гурьян - Повесть о Великой стене
Выслушав это, Ши Хуанди повелел достать сосуды.
На обоих берегах были сооружены тяжелые мостки, доходящие до середины реки, где между ними оставалось свободное пространство, достаточно широкое, чтобы могли в него пройти поднятые сосуды. Мостки опирались на массивные бревна, соединяющие их с покатыми лесами, на которых поместились те из придворных, которые должны были втянуть сосуды наверх. В бревнах были сделаны желоба, по которым двигался канат.
Свита, оживленно беседуя, заполнила мостки. Один щеголь привел с собой ручную обезьянку, которая держала его за палец и беспрерывно визжала от страха и любопытства. Река покрылась лодками, и рабы, прыгая с них, ныряли в воду, отыскивая сосуды. Подъехали сановники в двуколках под огромными зонтами. Над людским сборищем кружили птицы, и солнце сверкало, тысячекратно отражаясь в растревоженных волнах.
Канат захлестнул ножку сосуда и натянулся. С мерными возгласами подтягивали его с лесов, направляли с лодок. Над водой показался черный, как лак, острый край ножки сосуда. Она медленно поднималась вверх. Уже можно было на ней рассмотреть дивный узор, полный непонятного значения. Вода плеснула сильней, показалось дно котла. Поднимался котел с отлитой на нем рельефной картой.
— Смотрите, это Юнчжоу! — вскрикнул кто–то. — Видите кусок Желтой реки и долину Вэй?
Сосуд, подымаясь толчками, уже висел в воздухе, кольца ручек бились о закраины, и вдруг произошло нечто страшное.
Из воды высунулась чудовищная морда, разверзлась длинная пасть, обнажив зубы, острые, как кинжалы, и мгновенно пасть защелкнулась, перерезав канат.
Сосуд Великого Юя обрушился в реку, подняв столб воды, люди, тянувшие сразу ослабший канат, опрокинулись навзничь, и речное чудовище исчезло так же внезапно, как появилось.
До вечера ныряли рабы, отыскивая сосуды, но они исчезли, как будто, пробив своей тяжестью дно реки, навеки скрылись в подводной пещере.
Уже стемнело, когда Ли Сы, высший сановник империи, осмелился доложить Ши Хуанди о случившемся.
— Зто дурной знак! — мрачно сказал император. — Кто владеет сосудами Юя, владеет Поднебесной. Боги не пожелали, чтобы они дались мне в руки.
— Государь! Это хороший знак, — возразил Ли Сы: — прошлое погребено в глубине вод, с вами начинается новая жизнь страны.
— Да, это так! — воскликнул император. — До меня не было ничего! Смуты, войны и разорение. О, если бы я мог жить вечно, как разукрасил бы я мою прекрасную землю!
— И как осчастливили бы свой народ! — подхватил Ли Сы.
— Народ! — повторил Ши Хуанди. — Жалкие черви, годные лишь на то, чтобы исполнять мою волю. Но я! Я первый! Я Величественный! Не было подобного мне, и подножием мне — вся Поднебесная.
СЕДОЙ НИЩИЙ ЗАДАЕТ ВОПРОСЫ
Солнце еще не успело взойти, когда на крутом речном берегу показался человек. Он начал медленно спускаться вниз по неровной и узкой тропке, низко пригнувшись к земле, осторожно ставя ноги, цепляясь рукой за кустарник, можно бы сказать, почти на четвереньках. В другой руке он держал связанные три бамбуковые палки, веревочную сетку и вырезанную из сучка развилку. Очутившись внизу, он с облегчением вздохнул, выбрал приятное местечко в тени деревьев, посмотрел на небо и произнес:
— И цунь гуаньинь, и цунь цзинь! Чуточку времени — немножко золота! Без сомнения, приходится ждать удачи, когда рано покидаешь постель. Ранняя рыбка клюет червячка!
После этого он опустил сетку в мелкий заливчик и привязал ее к кусту, чтобы не унесло течением. Три палки он воткнул концами одна в другую, так что образовалось удилище. Порывшись за пазухой, достал намотанную на щепку леску с прикрепленным к ней крючком. Снова порылся в складках халата, вынул глиняный горшочек с червями, выбрал одного, длинного и тонкого, будто красная нитка, нацепил его на крючок и забросил удочку в реку, укрепив удилище на развилке, воткнутой в землю, чтобы не утомлять руки ее тяжестью. Вое это он сделал старательно и степенно, приговаривая:
— Мань гун чу цяо цзян — медлительная работа показывает умелого мастера.
Всё осмотрел, остался доволен, сел, скрестив ноги, перебирая в руках два круглых камушка и не сводя внимательного взгляда с поплавка из пестрых птичьих перышек.
Прошло несколько времени, и река уже порозовела. На дорожке, идущей низом, показался путник. Эту дорожку протоптали лодочники, которые из года в год брели по ней и волокли тяжелые лодки вверх по течению. Но этот путник не был похож на лодочника. Шел он к устью реки торопливой, неровной походкой, и спина была согнута не трудом, а словно ожиданием внезапного удара. Он был очень худ, будто тень сухого дерева, бос и едва прикрыт рваным куском красной ткани, побуревшей от времени и грязи. Сквозь дыры головной повязки торчали седые волосы. Он подошел к рыболову, быстро огляделся во все стороны, поклонился и проговорил:
— Позволит ли ваша милость, чтобы моя ничтожная особа отдохнула здесь? — и, не дожидаясь ответа, сел и вытянул ноги.
Рыболов поднял глаза и замер от страха — щека путника была изуродована печатью, которой клеймят преступников. Но еще страшнее был красный цвет его лохмотьев.
В те времена, когда Поднебесной правили цари Чжоу, красный цвет, цвет огня, был цветом царей, знаком власти. Но с тех пор, как два года назад циньский Чжэн–ван стал императором Ши Хуанди, вода победила огонь, государственным цветом стал черный цвет, а красный стал цветом позора, цветом одежды каторжников. Поэтому, ничуть не сомневаясь, кого он видит перед собой, рыболов хотел вскочить, но ноги не слушались, хотел заговорить — язык не поворачивался, а в голове вертелась старинная поговорка: «Бояться за голову, бояться за хвост — много ли останется :sa что не бояться?»
И, заикаясь, он прошептал:
— Вэй шоу, вэй вэй — бояться за голову, бояться за хвост. То есть я хотел сказать, окажите мне честь, садитесь. Ваша одежда… нет, нет, я хотел сказать — ваша седина вызывает почтение…
— Что вы бормочете про мою одежду? — угрюмо спросил путник. — Может быть, вы намекаете, что вам что–то во мне не нравится?
— Ах нет, мне все очень нравится! — поспешно возразил рыболов. — И я никогда не позволяю себе намекать, потому что это указывает на дурные манеры. Как говорится: «Дан чжу айцза бешо дуань хуа» — в присутствии карлика не говори коротких слов.
После этого оба замолчали. Рыболов, не смея поднять глаз, смотрел на поплавок и от волнения не видел, что какая–то рыба, изловчившись, сорвала червяка и успела уплыть с добычей. А путник, не обращая внимания на рыболова, размотал повязку, достал из нее какие–то корешки и травы и принялся растирать их на камне, время от времени на них поплевывая. Потом собрал щепкой густую массу, намазал ею волосы и спросил:
— Не найдется ли у вашей милости чем утолить голод старому седому нищему?
Рыболов поспешно достал из рукава халата узелок, начал его развязывать, но пальцы словно застыли. Тогда он дернул узелок зубами и протянул нищему две ячменные лепешки. Тот презрительно усмехнулся и спросил:
— Где вы потеряли ваши хорошие манеры? — отломал от куста два прутика, изящно взял ими лепешки с ладони рыболова и одну за другой отправил их в рот. Потом, пристально всматриваясь рыболову в лицо, медленно проговорил: — Далека дорога от Цзичэна до Ланья?
— Да, — ответил рыболов и, испугавшись, не обиделся ли странный нищий за краткость ответа, добавил: — Конечно, здесь горы и воды живописней, но будь моя воля, я никогда бы не покинул родные места.
Нищий продолжал смотреть на него, и, словно зачарованный этим взглядом, не смея остановиться, рыболов продолжал:
— Северные кочевники сожгли деревню, где я жил, и увезли урожай. Жители разбрелись по разным местам в поисках пропитания, и учить мне стало некого. Быть может, один я пережил бы голодный год, но волею судьбы мне пришлось заботиться о ребенке.
— Откуда же взялась у вас семья? Помнится, ее не было, — рассеянно спросил нищий.
Нагнувшись над рекой, он черпал пригоршней воду и смывал густую мазь со своих волос.
— У меня был ученик, мальчик Хо Чжи. Когда кочевники напали на нашу деревню, его мать, убегая, надела на себя всю свою одежду и застряла в калитке. Злодеи для потехи стреляли в нее. Разумеется, стрелы не могли пробить стеганые шубы, но старуха умерла от страха. У мальчика не было других родных, а ведь учитель — второй отец, и пришлось мне заботиться о нем. Переходя от одного хозяина к другому, я очутился здесь и живу в поместье у богатого купца, обучая его сыновей. А мой мальчик подрос, но к грамоте был неспособен и теперь работает на реке. Заработок его невелик… Сударь, что случилось с вашей почтенной сединой?
— Что же, вы не видите, что с ней случилось?
— Если глаза меня не обманывают, белое выкрашено в черное — бай жань цзао. Вы изволили выкрасить ваши волосы?
— Пожалуй, теперь, с черными волосами, никто не узнает седого нищего. Но я потерял уже много времени, и теперь мне надо торопиться, — бормотал нищий, разматывая и срывая с себя свои лохмотья.
