Олег Коряков - Тропой смелых
— Я-а-а-а! — завопил Дима.
Крик повторился. Дима снова ответил, и вскоре к нему подъехала на тяжело храпевшей лошади какая-то женщина. Она слезла на землю, прихрамывая подошла к Диме и начала ворчливо выговаривать ему, словно своему напроказившему сыну:
— И где тебя, оглашенного, черти носят! Весь лес изъелозила, коня заморила! Запропастился не знаю куда! Чего молчишь-то? Влезай давай. Да не бойся, не кусается он, смиренный. От дыму это храпит…
Так она ворчала, а сама тем временем сильной своей рукой подсадила Диму, забралась в седло и, продолжая ворчать — теперь уже на коня, — пустила его рысцой в сторону пожара. Конь храпел, но не бился и послушно бежал вперед.
— Вожатый ваш искать-то тебя велел, — сообщила женщина.
— Какой вожатый? — удивился Дима.
— Ну, тебе лучше знать, какой. Известно, пионерский вожатый.
— Да с нами не было вожатого! Может, Лёнька?
— А мне откуда знать — Лёнька или Колька. Вот привезу — вы там и разбирайтесь.
Коня они оставили вдали от просеки и пошли вперед пешком.
Дима задыхался от дыма и зноя и, пройдя немного, остановился. Решиться итти дальше было трудно, но все же он решился. Там, впереди, хрустело и завывало и не смолкал какой-то шипящий свист, похожий на паровозный. Дима еще раз остановился, потому что итти вперед было просто очень страшно. И, может быть, он повернул бы назад, если бы не увидел людей — суетливые, озаренные светом фигурки, делавшие что-то, казалось, в самом огне.
Видеть их было отрадно и радостно. Прикрывая ладонями лицо, Дима двинулся на огонь.
Он вышел на просеку. Близко подступившее беснующееся пламя, гулкий шум, неясные в нем крики — все это ослепило и оглушило его. Небольшая головня, рассыпая искры, мелькнула перед глазами и плюхнулась рядом. Дима вздрогнул и сказал вслух:
— Трус!
Женщина подтолкнула его:
— Туда иди, — и махнула рукой вправо, — там они, приятели твои.
Дима пошел вправо, прижимаясь к тому краю просеки, что был подальше от огня. И вдруг он увидел Лёню и закричал тонким, сорвавшимся голосом:
— Ребята!..
Лёня оглянулся на этот вскрик и увидел, как подрубленное дерево, занявшееся огнем, наклонилось, растопырив ветви, и падает прямо на Мишу. В тот же миг и Дима заметил это. Они с Лёней одновременно бросились к товарищу. Но их опередил Павел. Он подбежал к Мише и, рванув его на себя, отбросил в сторону. Миша упал, а в двух метрах от него рухнула горящая сосна. Он вскочил. Рядом стояли Лёня и… Дима.
Миша вытаращил глаза, хотел что-то сказать, но только проглотил слюну. И Лёня ничего не вымолвил, а Дима по инерции повторил: «Ребята!» Лишь после этого Лёня пробормотал:
— Димус! А?
— Ну! — сказал Миша и добавил только: — Эх…
7. Только вперед
Огневая работа закончилась лишь ночью. Пламя не погасло, не отхлынуло, а, дойдя до просеки и измучившись в борьбе с людьми, истощилось, побледнело, сникло. Желтые языки его неуверенно подымались то тут, то там и, шатаясь, клонились вниз и падали. Шипели и потрескивали обуглившиеся деревья. Все застилал дым.
Старик повел ребят в дом сына. Сам лесник с группой рабочих остался на пожарище. Надо было следить, чтобы огонь не разгорелся, не перекинулся дальше. Павел пошел с ребятами.
— Я с вами переночую да провожу немного.
— Вы уже на практике? — спросил Лёня. — Вы нам даже и не объяснили, как вы на пожар попали.
— Да ведь некогда же было, голова! Что же, мы с тобой сели бы разговоры разговаривать, а кругом люди с огнем воюют!.. А появился я с торфяника. Мы там с товарищем были.
— А разве геологи на торфяниках работают?
— Они везде работают. Вот отдохнем, я вам про этот торфяник расскажу.
Они подходили к малюсенькому прудику. На берегу его, у невысокой, поросшей черемухой и травами плотины стоял огороженный пряслами дом.
— Вот вам гостиница наша, — сказал дед, и было видно, что ему эта «гостиница», дом сына, очень нравится. — Поплещемся-ко.
Вода в прудике была прохладная и мягкая. Залез бы в нее — и не вылезал.
Старушка, остававшаяся дома, понаставила на стол столько всякой стряпни, что тарелкам едва хватало места. Но странно: аппетита не было. Ели вяло, нехотя. Во рту не исчезал сладковато-горький дымный вкус. Глаза резало, веки слипались, и от этого глазам было еще больнее. Руки дрожали от усталости.
Игнатьич — так звали старика — рассказывал старушке о пожаре. Она скорбно покачивала головой, прижимала руки к животу, как будто он болел, и вздыхала:
— Охти, охти!..
— Изрядно горел, — скребя бороду, говорил Игнатьич. — Помню, однако, годков сорок назад лес у нас занялся — куда пуще. Аж земля кругом вся корчилась. Сразу-то упустили, а потом ухватить не смогли. Нынче-то вот эти соколята упредили всех. Лихие хлопцы. Пионеры, вишь. Ну, конечно, и люди дружно навалились.
Узнав, что не кто-нибудь, а вот эти самые пареньки, что пришли с дедом, первые заметили пожар, предупредили о нем и потом трудились рядом со взрослыми, старушка засуетилась, стала всплескивать руками:
— То-то я смотрю… то-то вижу… — И, не объяснив, что такое она видит, старушка начала подставлять им разную снедь: и мед, и варенье, и шанежки, и сливки.
Это было очень приятно: на них смотрели как на героев, и ребята, даже порозовев, благодарили хозяйку, но все же вскоре встали из-за стола. Дед отвел их в сарай. Там, под деревянной крышей, лежало свежее душистое сено и было прохладно.
— Эх, и поспите же вы! — сказал Павел.
Ребята как бухнулись на травяную перину, так и уснули и проспали, ни разу не повернувшись, часов двенадцать.
Как не хотелось выбираться с сеновала! И руки, и ноги, и спина ныли, в голове шумело, и противный дымный вкус лип к языку и гортани.
— Давайте уж останемся здесь до вечера, а потом заночуем, — предложил Вова.
Это было заманчиво. Все посмотрели на Павла, а тот — на звеньевого. У Лёни на лице запеклись две крупные ссадины. Он сказал:
— Надо торопиться. Я, например, могу итти. И Миша, наверно, тоже. А ты, Вова, как — не выдержишь?
Вова насупился:
— Почему не выдержу? Просто здесь хорошо, ну и переночевали бы.
— Надо шагать. — Лёня поднялся. — Ты, Димус, как?
— Мне все равно, — схитрил Дима, — вот только Вовке трудно будет…
— «Вовке, Вовке»! — разозлился тот. — Что я, маленький, да? А вот пошли — посмотрим, кто первый захнычет!
Так решился вопрос о выходе.
Старушка напоила ребят молоком, заставила их взять с собой ее стряпни, а Игнатьич рассказал дорогу.
— Придется уж через болото лезть. Пойдете мимо гари вчерашней, вдоль той тропки, по которой прежде шли. В болото зайдете — вправо сверните. А потом напрямки. А на сухое место выйдете — дорогу ищите. По ней уж — до реки. Там деревню увидите, Крутой называется. Вдоль по реке дойдете до Порожной, а за ней Сломино будет. Это, значит, наше село.
— Вы оттуда? — удивились и обрадовались ребята.
— А как же. У меня и фамилия-то такая — Сломин… Уж не в пещеры ли наши собрались?
«Сказать или не сказать?» подумал Лёня. Но Вова подобный размышления считал, видимо, излишними.
— В пещеру, дедушка, — охотно подтвердил он.
— Ну-к что же, ничего, посмотрите, — сказал дед.
— А вы в этой пещере бывали? — спросил Дима.
— Я-то? Бывал, конечно.
— Ну и что?
— А что — «что»? Пещера как пещера. Темно, конечно. Там в старые времена люди разные скрывались: в гражданскую войну партизаны наши, а до того отшельники всякие пребывали — схимники, значит, а бывало и разбойный люд укрывался. Всякие пользовались.
— А золото там есть? — выпалил Вова и в ожидании ответа даже рот забыл закрыть.
Звеньевой ткнул его кулаком в спину так, что у Вовы лязгнули зубы. Но Игнатьич на это не обратил внимания.
— Золото? — переспросил он и усмехнулся в бороду. — Откуда ему быть-то там? А правду сказать, конечно, не знаю. Не видел. Только золото… Откуда ему взяться там?
— Да нет, факт, ничего там нет. Это ему так в голову взбрело. — И Лёня с небрежным видом махнул рукой.
Вова приготовился было возразить, но Игнатьич примиряюще сказал:
— Ничего, посмотрите. Раньше бы знать, что в Сломино путь держите, я бы вам другую дорогу указал, короче. У костра-то встретились, так оттуда тоже тропка есть. Но теперь назад ворочаться…
— Нет, мы лучше вперед.
— Оно конечно. И тут, скажу я вам, дорога была, прямая дорога, хорошая, от торфяника, так пожар-то ее перекрыл. Придется уж болотом лезть.
— Пролезем, дедушка!
Попрощались они тепло, как с родным дедом. Игнатьич приглашал заходить к нему в Сломино и пожелал им удачи.
День был серый. Так и не разгулявшись, уплывал он к западу, тусклый и сумрачный. Дыма в воздухе почти совсем не стало, но по небу стлались хмурые, тяжелые облака. Шагая вдоль ручья, ребята дошли почти до самого пожарища и свернули на север. До сих пор — было видно издали — вырывавшиеся откуда-то, словно из земли, язычки жадного пламени облизывали обгоревшие пни и стволы. Но это было уже не вчерашнее пламя, а трепетное, маленькое, смирившееся.
